Писатель у диктофона
Дмитрий Данилов не прислушивается к критическим замечаниям и не думает, что человека можно «выучить на писателя»
«ЛГ»-ДОСЬЕ:
Данилов Дмитрий Алексеевич. Родился в 1969 г. в Москве, где и проживает. Автор нескольких книг прозы: «Чёрный и зелёный», «Дом десять», «Горизонтальное положение» и др. Тексты переводились на английский, голландский, итальянский языки, публиковались в США, Нидерландах, Бельгии, Италии. Сборник «Чёрный и зелёный» вошёл в короткий список премии Андрея Белого (2010), роман «Горизонтальное положение» – в короткие списки премий «Большая книга» и НОС (2011). Публиковался в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов», «Русская жизнь» и других периодических изданиях.
– Вы как-то сказали, что стиль для вас первичен. Но ведь в русской литературе традиционно первично содержание…
– Я не говорю, что содержание неважно. Разумеется, важно, и дело не в том, что это какое-то особое свойство русской литературы. Но если художественный текст не имеет каких-то интересных стилистических особенностей, если он написан «просто языком», лишь бы рассказать некую историю, высказать какие-то «идеи», то очень возможно, что он не будет мне особенно интересен. Хотя бывают и исключения. Например, когда намеренно стёртый, серый язык сам по себе решает какие-то стилистические задачи (как у Романа Сенчина). А вообще работа с языком, выявление его новых выразительных возможностей – едва ли не самое интересное, что может быть в писании художественных текстов.
– То есть вам совершенно всё равно, что о вас подумают?
– Мне, к сожалению, не всё равно, что обо мне подумают, хотя было бы здорово достичь такого состояния. Я бы по-другому сформулировал: я не претендую на то, чтобы сообщить читателю какие-то новые идеи, глубокие мысли или поделиться своим «внутренним миром». Вот этого действительно нет.
– Критики нередко относят вас к постмодернистам, но так ли это? И что в вашем понимании есть постмодернизм?
– Постмодернизм в моём понимании – это художественная стратегия, исходящая из осознания исчерпанности попыток создания чего-то принципиально нового (условно говоря, модернизма), это некая игра смыслами, идеологиями, концепциями, стилями, клише, порождёнными всей предыдущей культурой, имеющая целью их (смыслов, концепций и т.д.) деконструкцию.
Сам я от чести величаться постмодернистом, пожалуй, отказался бы – всё-таки пытаюсь что-то новое выстроить, пусть и осознавая практически полную безнадёжность таких попыток. Вот против определения моей манеры как гиперреализма я не возражаю.
– Странно, но авторы вашей литературной ориентации (назовём это так) обычно аполитичны и придерживаются каких-то абстрактно-либеральных взглядов. Вас же принято считать правым, националистом…
– Слова «правый», «националист» и им подобные в политической реальности современной России обросли очень разными, часто взаимоисключающими значениями, поэтому тут нужны уточнения. Да, я неоднократно высказывался против совершенно бездумной и губительной иммиграционной политики руководства РФ, против установившегося у нас этнофаворитизма (бесконечное закачивание денег в «проблемные», не будем показывать пальцем, регионы, фактическая уголовная безнаказанность представителей некоторых национальных диаспор). Да, я за построение русского национального демократического государства европейского типа, которое бы защищало интересы большинства (при полном равноправии всех населяющих Россию народов и защите прав меньшинств).
Да, религия и Церковь для меня – одни из главных ценностей. Если всё это подпадает под определение «правый» – о’кей, я правый. При этом я и против «либеральных взглядов» ничего не имею. Свобода и неприкосновенность личности, свобода политической и экономической деятельности, неприкосновенность частной собств енности – всё это представляется мне чем-то само собой разумеющимся.
– А насколько политические взгляды мешают продвижению вашего творчества? Были какие-то прецеденты? Вот мигрантов недолюбливаете, а многие рукопожатные литбоссы – совсем наоборот…
– А почему мои взгляды должны мешать продвижению моего творчества? У меня, по-моему, совершенно нормальные, умеренные политические взгляды. Недолюбливаю я не мигрантов как таковых, а российскую иммиграционную политику, вернее, не недолюбливаю, а сильно ею возмущён. Никаких экстремистских высказываний, а тем более действий я отродясь не совершал. В общем, я даже и не очень понимаю, из-за каких именно моих взглядов могут возникнуть проблемы.
– Что в большей степени характеризует современную русскую литературу? Клановость или анархический разброд? И какое место вы в ней отводите себе?
– В любой области человеческой деятельности естественным образом складываются те или иные группы, которые так или иначе друг с другом взаимодействуют, и эту структуру можно, конечно, назвать клановостью. В это слово обычно вкладывается некий негативный смысл – клановость понимается как под- или даже надковёрная борьба неких, условно говоря, мафиозных группировок. Возможно, по наивности, но я не вижу какой-то особенной «мафиозности», то есть клановости в плохом смысле, в сегодняшнем литпроцессе. В литературе крутятся совершенно ничтожные (по сравнению, например, с кино или телевидением) деньги, поэтому какой-то лютой, отчаянной конкуренции между группировками и отдельными авторами я не вижу. Ну да, постоянно идут разговоры о том, что тот-то и тот-то пролоббировали продвижение того-то и того-то в шорт-лист такой-то премии, такой-то критик постоянно хвалит авторов одного журнала и ругает авторов другого, эту премию постоянно получают авторы одного издательского дома, а ту премию – авторы другого паблишинг-монстра. Наверное, это всё имеет место. Но вот почитаешь о нравах, царящих, например, в шоу-бизнесе, и понимаешь, что наши литературные интриги – по сути дела, милые и домашние. И слава Богу. Если же говорить обо мне, то у меня с самого начала моей литературной карьеры установились хорошие человеческие и отчасти деловые (совместные выступления, издания) отношения с авторами, близкими к проектам «Осумбез» и «Вавилон», а в последние годы – с «новыми реалистами», хотя чисто эстетически я себя к ним отнести, конечно, не могу.
– Вот если бы вы были критиком, то к чему бы придрались в своих собственных сочинениях?
– Я как-то чисто физиологически не могу представить себя в роли критика, придирающегося к моим сочинениям. Мне кажется, писателю вообще не полезно это умственное упражнение. Не верю, что автору может быть полезен негативный критический разбор. Писателю нужно показать не то, что в его текстах плохо, а что в них хорошо – потому что он этого часто сам не понимает. Не
припомню ни одного случая, когда я извлёк бы хоть что-то полезное из негативной критики моих текстов. Типа вот, надо же, критик подметил моё слабое место, надо поработать над этим, надо писать лучше. Вот буквально ни разу такого не было. И самому в своих текстах не надо выискивать слабые места (я не имею в виду какие-то ошибки, неточности, которые, конечно, надо выискивать и исправлять). Надо своим текстам радоваться, а покритиковать всегда желающие найдутся.
– Вы начали писать после тридцати, причём за спиной у вас не было ни Литинститута, ни Липок… Как вообще это получилось, с чего?
– Трудно сказать определённо – «с чего». Начал я не после тридцати, а в двадцать, это был 1990 год, я тогда открыл для себя Хармса и, как и многие, пытался ему подражать, за несколько лет написал энное количество небольших рассказов, потом надолго это дело забросил. А после тридцати опять начал, все эти годы вспоминал тот юношеский опыт, и постоянно где-то на заднем плане маячила мысль, что зря я это дело тогда забросил. Для Липок я был уже, наверное, староват, пару раз что-то им присылал – реакции не было, а для «Дебюта» я был стар безнадёжно. Тут можно было бы снобистски сказать, что, мол, ничего я от этого не потерял, но, наверное, это не так – мне было бы интересно поучаствовать в работе подобных институций, но – не сложилось. А вот мыслей поступить в Литинститут никогда не было, всегда скептически относился к идее, что человека можно «выучить на писателя».
– В числе своих любимых современных писателей вы называете Дениса Осокина. Это не шутка?
– Какие уж тут шутки. Я считаю Осокина выдающимся писателем с собственным, ни на кого не похожим голосом и со своей уникальной для современной литературы темой, которую я бы назвал «духовным и душевным вживанием в местность». Такие его тексты, как «Овсянки», «Сухая река», «Затон имени Куйбышева», мне представляются без преувеличения гениальными.
– А кто ещё?
– Назову ещё Василия Голованова, Анатолия Гаврилова, Николая Байтова, Сергея Соколовского.
Три обязательных вопроса:
– В начале ХХ века критики наперебой говорили, что писатель измельчал. А что можно сказать о нынешнем времени?
– Время прошло, и выяснилось, что-то самое время, когда критики говорили об измельчании писателей, это был Серебряный век. Такие вещи всегда видятся на расстоянии. О нынешнем времени можно будет сказать что-то определённое лет через 50. Или, с учётом ускоряющегося времени, – через 20–30 лет. Доживём – увидим.
– Почему писатели перестали быть «властителями дум»? Можете ли вы представить ситуацию «литература без читателя» и будете ли продолжать писать, если это станет явью?
– Мне близка идея композитора Владимира Мартынова о том, что эпоха текстоцентричности, царившей в русской культуре двести лет, подходит к концу. Сейчас человеку, пишущему художественные тексты, трудно быть «властителем дум». Я считаю, что в каком-то смысле это хорошо – писательство становится чисто эстетическим занятием, у писателя всё меньше скушения «пасти народы», «изрекать истины» – можно успокоиться и заняться чистым искусством, что ему, искусству, всегда на пользу. Ситуацию «литература без читателя» не надо как-то особо представлять – мы уже в ней фактически находимся, особенно если сравнить с тем, что было лет тридцать назад.
Аудитория серьёзной литературы постоянно сужается, писательство всё в большей степени становится частным делом узкого круга профессионалов и ценителей. И я не вижу причин прекращать писать – не знаю, как остальные, но я пишу вовсе не в расчёте на так называемого широкого читателя, а по причинам, скорее, внутренним.
– На какой вопрос вы бы хотели ответить, но я его вам не задал?
– Я бы хотел ответить на вопрос «ваши творческие планы». Отвечаю: творческих планов сейчас никаких нет, но, надеюсь, вскоре они появятся.
Беседу вёл
Игорь ПАНИН