В будущем году, сообщил, открывая заседание Совета по реализации государственной политики в сфере поддержки русского языка и языков народов России, Владимир Путин, у нас в стране начнёт работать государственная информационная система «Национальный словарный фонд». Все ли слова войдут в этот фонд? Судя по выступлению актрисы Екатерины Гусевой, не всем выражениям там место. Скверна, напомнила она слова Владимира Даля, – это «мерзость… всё гнусное, богопротивное, противоположное молитве». Путин с ней согласился, но напомнил, что и мат – часть языка, греховная, но, пошутил он, кто из нас без греха? О том, как церковь относится к «антимолитве», мы попросили рассказать священника из Рыбинского района Ярославской области отца Сергия Карамышева.
Существуют слова, дающие жизнь: зарождающие веру, питающие надежду, дающие силу любви. Но бывают поражающие гнилью: во-первых, того, кто их произносит; во-вторых, того, кто их воспринимает. Слова, о которых идёт речь, именуются в науке инфернальной (от лат. inferus – «преисподний») или же обсценной (от. лат. obscoenus – «грязный, гадкий, отвратительный», однокоренное слово obscoena означает «испражнение») лексикой. Первое название указывает на источник гнилых слов – и это ад. Второе – на их природу, которая не несёт в себе ничего благоуханного.
Да, существуют сатанисты, целенаправленно устремившиеся в сторону ада, и горе-художники, умудряющиеся находить эстетическую составляющую в человеческих испражнениях, однако они представляют ничтожно малую часть человечества. А вот что сказать об остальных любителях сквернословия, напитавшихся гнилостными бактериями? Со временем у них пропадает потребность включать извилины, чтобы выбрать для обозначения какого-либо предмета подходящее слово, и они просто вворачивают нецензурное выражение. Словарный запас таких людей (за неимением в нём надобности) радикально сокращается, мыслительные способности угасают, и на первый план выступает чисто звериное начало, человек оскотинивается.
Некоторых поклонников инфернальной лексики умиляет её универсальность, потому как одним и тем же словом можно обозначать массу предметов. Только не нужно забывать, что источником этой универсальности является не богатство мысли, а, напротив, её скудость. Увы, иногда приходится наблюдать, как дети буквально с пелёнок приучаются к обсценной лексике. И вот ребёнок трёх–пяти лет, возможно, усвоивший раньше слов «мама» или «папа» названия половых органов, щеголяет универсальностью выражаемых ими смыслов и приучается к грязи и смраду. Если он находит валяющуюся стеклянную бутылку, ему хочется её разбить. Если он видит стоящую мусорную урну, ему хочется её опрокинуть. И в чём винить этого ребёнка, если он воспринял инфернальные премудрости с молоком матери?
Душа, наполненная обсценной лексикой, а потому постоянно её из себя извергающая, подобна сточной канаве, если точно следовать смыслу, заключённому в латинском слове obscoena. Это снабжённый головой, руками и ногами сосуд, наполненный нечистотами, и он не может не источать из себя зловония. Если несколько подобного рода сосудов встречаются и начинают разговаривать, получается подобие клоаки, где нечистоты разных сточных канав между собою смешиваются. При этом уровень зловония получившегося коктейля повышается многократно.
В настоящее время курить в общественных местах запрещается, потому что курение портит общую атмосферу, общий воздух, внедряя в него яды. А вот к употреблению обсценной лексики почему-то принято относиться куда терпимее: это-де реализация священного принципа свободы слова. При этом предаётся забвению другой, куда более священный принцип: моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого человека. Отчего ещё в глубокой древности зародилась идея ценза? Чтобы обозначить уровень, к которому смертный должен стремиться. Если этот уровень убрать, человек начнёт превращаться в скота. Само слово «ценз» происходит от латинского глагола censeo, что значит «оцениваю». В древнем Риме существовала должность цензоров, которые оценивали не только имущество граждан, чтобы обложить их справедливым налогом, но и следили за нравственностью общества, в том числе за употребляемыми словами.
Теперь слово «цензура» сделалось едва ли не ругательным. Однако идея, в нём заложенная, неуклонно используется. Существуют налоговые органы, которые следят за правильностью исполнения соответствующего законодательства. Имеются медицинские комиссии, которые отбирают людей на учёбу или работу в соответствии с заранее установленным цензом состояния здоровья. Действуют экзаменационные комиссии, отсеивающие кандидатов на основании ценза знаний. И только лицемерный, ложный стыд учит преступной, по сути, терпимости к нецензурной лексике.
Из зоны СВО доходят сведения, что многие бойцы, особенно из штурмовых отрядов, постоянно матерятся. Сами они объясняют эту особенность накалом эмоций, потребностью выпустить пар – чтобы мозг не взорвался. В действительности же стрессовая ситуация лишь срывает с души некие путы и цепи условностей, и всё прежде скрываемое выходит наружу. Это наши страсти. Важно вовремя заметить таких внутренних зверей и не давать им пищи, чтобы они, разжирев, не поглотили нас. Так вот, сквернословием страсти поддерживаются. Угашает же их самодисциплина, в особенности же – терпение, соединённое с молитвой. Поэтому советовал бы бойцам (во время войны в особенности) упражнять ум молитвой. Она изощряет мысль, дисциплинирует эмоциональную сферу, помогает справляться с тревогой и страхом, удаляет из души всё, что её тяготит. С молитвой станет меньше нервных срывов, меньше напрасных смертей.
И вообще, образ мыслей и действий солдата, воюющего за правое дело, должен радикально отличаться от образа мыслей и действий его противника. Если же источаемая последним зараза проникает в наши ряды, до победы нам далеко. Потому что даже победа на поле боя может обернуться поражением в ментальной сфере. Победитель в справедливой войне просто обязан быть лучше и выше побеждаемого.
С великим прискорбием приходится отмечать, что обсценная лексика в последние десятилетия хлынула в литературу, музыкальные тексты, публичные выступления политических и общественных деятелей, на телевидение. Даже некоторые признанные мастера в сфере искусства ратуют за раскрепощение языка в сторону инфернальных глубин. Что на это сказать? Они «слепые вожди слепых», сеятели соблазна, силящиеся превратить искусство из средства просвещения человеческого духа в орудие его помрачения. Если понятие литературной нормы в современном русском языке разрушится, если из литературных произведений польются грязь и зловоние, нужна ли такая литература? Не станет ли она мощным источником заразы, поражающей гнилью всё общество?
Казалось бы, какая мелочь – сказанное слово! Но таковая оценка ложна, а берётся она от привычки пустословить и празднословить. Человек, сознательно изгоняющий празднословие из своей жизни, никогда не станет материться. Потому что ему свойственно воспринимать прежде всего буквальный смысл произносимых им слов. Он приучает себя совершать сказанное на деле. Но для чего исполнять на деле то, о чём просто кричит всякое обсценное выражение? Это будет уже не жизнь, а злая пародия на человеческую природу. Великие мастера слова прошедших веков, отнюдь не склонные к празднословию, умели ценить русское слово, помогали соотечественникам раскрыть его красоту, ощутить через него связь с прошлым. А любители грязи могут только гадить в народную душу. Распространением пошлости они понижают общий уровень сознания народа, чтобы на окружающем сером фоне им было проще выделиться.
Увы, христианские нормы морали погребены в настоящее время под толстым слоем пошлости, глупости и срамословия. Не пора ли разгребать эти завалы нечистот, чтобы дать возможность расти и крепнуть настоящему русскому слову?
В ТЕМУ
Из беседы кинорежиссёра Сергея Урсуляка с корреспондентом ТАСС:
«Я согласен с нашим президентом, что мат – это часть языка… больше того, скажу, это неотъемлемая часть языка, это крайне важная часть языка. Другой разговор, что пользоваться этой частью языка нужно очень аккуратно… бытовой мат – это чудовищно, а ещё хуже мат в театре и в кино. Это мне кажется отвратительно, и это может быть только тогда, когда это превращается во что-то высокохудожественное... Таких случаев не так много, и поскольку наши классики и кино, и театра, и литературы избегали этого, то я не понимаю, почему, так сказать, Васе Пупкину и Лёше Попкину нельзя этого избежать в своих творениях».