Рассказ
Манушак рожала легко. Не успеют в роддом привезти, как тут же и рожает. Худенькая, маленькая, на удивление легко избавлялась от бремени. Последнего из шестерых родила в хлеву. Зашла в хлев, где лучина теплилась, – и сразу крик новорождённого. Завернула ребёнка в юбку, вернулась в дом.
– Что ты за женщина такая, – насмехалась над ней свекровь, – рожаешь без боли! Я, когда Агаси своего рожала, все стены исцарапала!
Манушак никогда не лежала после родов, не знала к себе внимания и заботы. С первого же дня руки в холодной воде – готовит, стирает, за скотиной в хлеву ходит. Никто не говорил ей: теплей одевайся, простудишься. Привыкла. Не умела роптать, сетовать, жаловаться. Работала в доме, на участке, да только никто не был доволен.
Маленькая, домовитая, неугомонная, красивая и умелая – вся деревня не могла налюбоваться на неё, а она – на мужа своего. Скажет Агаси доброе слово – весь мир её. Свекровь, всегда недовольная, подозрительная, каждый день находила повод на невестку пожаловаться, и в доме целыми днями происходили ссоры, а виноватой оказывалась только Манушак, правой – свекруха. Агаси с Манушак всегда грубый, с матерью – добрый.
Свекровь, Нато, с первого же дня невзлюбила невестку, о другой мечтала: толстой, краснощёкой, здоровой и крепкой девушке, которую среди десятерых сразу заприметишь. Только один раз Агаси против материнской воли пошёл, женился на Манушак. Даже шестеро внуков не сделали свекровь добрее. «Выгони её к чертям собачьим!» – каждый раз кричала Нато, когда что-то из сделанного невесткой оказывалось ей не по сердцу.
Как-то Агаси лежал больной, и навестить его зашёл Тигран Мачкаленц. Потом Манушак по приказу свекрови пошла проводить гостя. «Проводи его, чтобы собака вдруг не набросилась», – сказала Нато, а сама вернулась к сыну и давай подначивать его: «Ты только погляди, сынок, жёнушка-то твоя вроде бы пошла Тиграна провожать, да что-то больно задерживается...» Взбешённый ревностью, Агаси вскочил с постели, бросился в исподнем и опустил кулак ей на голову: «Тиграна провожаешь, да?!» Он никогда не бил её, хотя и был всегда груб с ней.
Три дня она сидела дома, всё тело ныло, лицо распухло, посинело, но больше всего болело сердце. Обида была непереносимой, объясняться не хотелось. По поведению свекрови поняла – её дела. Да только Нато всё никак не успокаивалась, ругала на чём свет стоит, проклинала невестку. А в сердце Агаси с тех пор поселилось сомнение. Стоило ему вспомнить слова матери, как кровь бросалась в голову, и он избивал жену. Дети кричали в страхе, младшие висли на матери, старшие становились между ними.
Не выдержала Манушак: «За что, за какую такую вину?..» И решила с мужем разойтись.
Суд дал шесть месяцев на размышление. За эти шесть месяцев Агаси только один раз обратился к жене, мол, хорошенько подумай, детей жалко... Но виноватым себя не признал, не повинился. Свекровь молчала. Манушак не простила, и суд оформил развод. «Два старших сына и старшая дочь – Агаси Саркисяну, две маленькие дочки и младший сын – Манушак Саркисян, теперь уже Амирханян». Суд принял во внимание желание старших детей.
Большую комнату поделили. За несколько дней посередине комнаты поднялась стена, а окна превратились в двери. И шестеро ребятишек стали сиротами. Трое без отца, трое без матери. Родившиеся и выросшие в одном доме, они в одночасье стали чужими и, встречаясь на улице, расходились в разные стороны, забыв, что родные сёстры и братья, одна кровь, одна семья.
Проходили месяцы. Обе стороны немного поуспокоились, и Манушак начала думать: попроси её Агаси, простит его, помирятся, детей жалко. Но Агаси просить не думал: ему ли, мужику, к жене на поклон идти, виниться! Да и мать невестку видеть не хочет: «Подумаешь, велика беда – пару раз жену побил! На то он и мужчина! Я ему такую жену приведу...» И привела. С тремя детьми, невидная, грубая, неумелая. «Твоих трое, и её трое, не о чем будет ругаться, нечего будет делить! И порядочная... – успокаивала мать сына. – Ни на кого не посмотрит, знаешь, что только твоя!»
И стало у Агаси опять шестеро детей. Да только жена уж очень от Манушак отличалась. А свекруха всё её хвалила соседям, чтобы до слуха Манушак дошло.
И началось: кто кого? Агаси со своей стороны комнату увеличил. Манушак не отставала. Так и продолжалось: дом расширялся, стал большим, с симметричными пристройками. Два-три раза в день со стороны Манушак заводили пластинку «полюбила, отняли яр», и новая жена Агаси в левой части дома поедом себя ела. А когда на улице Манушак спрашивали, мол, не забыла ли ещё Агаси, она отшучивалась. Но никогда ни на одного мужчину не смотрела. С утра до вечера работала до изнеможения, стала ещё меньше, и все её так и называли – «маленькая Манушак». Все её помыслы, все заботы были о детях, оставшихся у Агаси. Звала их – не подходили, заговаривала – не отвечали, и горько щемило сердце. Вечером, когда все собирались дома, Манушак успокаивала своих детей, подходила к перегородке, прикладывала к стене банку и слушала, слушала голоса детей. А когда на той стороне дома на них сердились, сердце её щемило сильней. «Ослепнуть мне, деток моих обижают!» А случалось, покупала одежду, посылала им, да только видела, что в обновках ходят дети новой жены Агаси. И маленькая Манушак исходила слезами.
Из одного дома с двух сторон с ранцами за плечами шли в школу дети разных возрастов, шли молча, не разговаривая, не глядя друг на друга. Вся деревня дивилась: детям-то что делить!
Но однажды случилось, заговорил голос крови. Старший сын Агаси бросился с кулаками на старшеклассника, который повалил младшего Манушак, и чуть не задушил обидчика… «Ты что, сукин сын, думаешь, сирота он!..» И ребёнок, до этого по-взрослому сопротивлявшийся обидчику, вдруг почувствовал себя маленьким, беспомощным, прижался головой к брату и заплакал у него на груди. И был это плач не побитого – побеждённого. И у старшего тоже дрогнуло сердце, не выдержал, и они, прижавшись друг к другу, всласть поплакали, успокоились. С того дня старший выходил из отцовского дома, отходил немного и ждал младшенького, чтобы вместе в школу идти. Примеру старшего последовали остальные. Дома детей разделяла стена, а на улице они снова были прежними, возвращались из школы вместе, у дома расходились. Месяц, два, а потом и скрываться не стали, стены, границы – всё перемешалось. Новая жена Агаси ушла со своими детьми в отцовский дом, и Агаси не попытался остановить её...
Перевела c армянского