Пожалуй, все в России знают Анатолия Ивановича Лукьянова. Для одних он – председатель Верховного Совета СССР, после августовских событий 1991 года – заключённый «Матросской Тишины», для других – респектабельный законодатель новой России. Личность политика, вынужденного принимать масштабные решения, всегда воспринимается неоднозначно. Сегодня читателям «ЛГ» предоставляется возможность увидеть с необычной стороны этого интереснейшего человека, всю жизнь, кроме прочего, занимавшегося собиранием редких книг и записей голосов деятелей отечественной культуры.
– Во вступлении к антологии вы приводите слова Н.П. Смирнова-Сокольского, побудившие вас к поиску и коллекционированию. Но это, так сказать, первоначальный импульс, а с чего начиналось собрание, задумывалось ли оно изначально именно как коллекция?
– Нет, не задумывалось. Родился я в Смоленске. В начале войны наш дом сгорел. Превратилась в пепел и домашняя библиотека, которую собирал отец. Затем, уже в эвакуации, я оказался с бабушкой и братьями в городе Балашове Саратовской области, пошёл работать на военный завод. Вернувшись в освобождённый Смоленск, окончил школу с золотой медалью, написав выпускное сочинение в стихах. Тогда и появилось желание восстановить библиотеку. Никаких материальных возможностей для этого не было. Студентом ходил по ночам разгружать вагоны; стипендии, конечно, не хватало. Но было одно счастливое для меня обстоятельство. Дело в том, что сразу после войны в руках букинистов оказалось много дешёвых интересных книг. Не так давно Гавриил Попов написал, что «Лукьянов использовал своё служебное положение, скупал книги». Нет, такого не было. Просто ещё в студенческие годы я стал завсегдатаем букинистических лавочек. В отличие от книжных магазинов цензура не свирепствовала в этой тихой заводи. Вот купленные тогда издания Гумилёва двадцать третьего года, Сологуба, Кузмина, Северянина, Блока, Ахматовой, Волошина… Вот «Камень» Мандельштама. А вот второе издание «Кипарисового ларца» Анненского под редакцией его сына. Иногда попадались редчайшие, в том числе и рукописные, книги. Уже в Москве, в букинистическом магазине, что ещё до недавнего времени существовал в проезде Художественного театра, я обнаружил книгу поэта Сергея Клычкова – с автографом Ахматовой! Стою рассматриваю. Вдруг слышу голос из-за спины: «Молодой человек, вы что – собираете книги с автографами?» Оборачиваюсь. Стоит передо мной человек в шарфе, – дело было глубокой осенью, – и предлагает обменяться или купить у меня книжку. Так я познакомился с Николаем Павловичем Смирновым-Сокольским – известным актёром, выдающимся собирателем прижизненных изданий. В его коллекции, например, был просто бесценный экземпляр радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву». Через некоторое время он пригласил меня к себе. Тогда-то и состоялся памятный разговор. Смирнов-Сокольский сказал: «Представляете, как свои стихи читал Боратынский или Лермонтов!.. Читая книгу, каждый видит её содержание по-своему. При всём моём уважении к книге она – сухой гербарий. А вот когда слышишь поэта – это благоухающее поле… Сейчас кое-что уже есть на пластинках. Почему бы вам, молодой человек, не начать собирать голоса? Тогда будет у вас своё живое поле».
Так я решил попытаться собрать голоса писателей и обнаружил, что этим занимались и до меня. В 1909 году было организовано «Российское общество деятелей периодической печати и литературы», по инициативе которого сделаны многие записи писателей и поэтов. А до этого Томас Эдисон записывал на фонографе голос Льва Толстого. Великий писатель оставил в альбоме Эдисона следующую пророческую запись: «Самая могучая сила в мире – это мысль. Чем больше форм для своего выражения она находит, тем больше эта сила может проявить себя. Изобретение книгопечатания было эпохой в истории человечества, другой такой эпохой станет появление телефона и, в особенности, фонографа, который является наиболее эффективным и впечатляющим средством для того, чтобы запечатлеть и сохранить не только слова, но и оттенки голоса, их произносящего».
– Вы были знакомы с Ираклием Андрониковым и Львом Шиловым. С этими именами связана целая эпоха в коллекционировании голосовых записей…
– Ираклий Луарсабович Андроников в 1959 году выпустил две пластинки «Говорят писатели», где были записи и Толстого, и Бунина. Всего около сорока писателей. Он подарил мне на память свою книгу о собирании и написал на ней: «Собирай, собирай, собирай голоса…» А потом я познакомился со Львом Алексеевичем Шиловым. Он стал моим другом. Шилов тоже собирал «голоса», прежде всего фонографические записи. Я думаю, что ему принадлежит по крайней мере 60 записей прозаиков и поэтов. К сожалению, Лев Алексеевич умер, и, пожалуй, сейчас я остаюсь обладателем одной из самых больших коллекций голосов писателей. Хочу подчеркнуть, что эти записи я никогда не покупал и не продавал, речь могла идти только об обмене ими.
– Какова судьба фонотеки Союза писателей СССР, долгое время возглавлявшейся Шиловым?
– Фонотека не исчезла. Она теперь не в Союзе писателей, а в Государственном литературном музее, где, собственно, и работал Шилов, бывший в своё время сотрудником Музея В. Маяковского, а потом смотрителем Дома-музея К. Чуковского в Переделкине.
– Как происходили сами записи?
– Я одержимо искал «голоса». В 60-е годы появились катушечные магнитофоны. С одним таким тяжёлым аппаратом я ходил в Политехнический музей и Зал Чайковского, записывал выступления поэтов возле памятника Маяковскому. В этих местах меня хорошо знали. Дело в том, что в то время я учился в университете и жил в студенческом общежитии на Стромынке. Мои друзья заметили это увлечение поэзией, и меня избрали председателем студенческого клуба. Мы приглашали многих писателей и поэтов. Там выступали Трифонов и Хикмет, приезжали Эренбург, Исаковский, Светлов. Кстати, Михаил Аркадьевич Светлов, чью пьесу мы поставили на сцене клуба, позднее записался на мой магнитофон.
– С середины 60-х в СССР выходил звуковой журнал «Кругозор». Гибкие диски с голосами писателей до сих пор памятны многим. Они есть в вашей коллекции?
– «Кругозор» впервые вышел в 1964 году. В этом журнале, соответственно его названию, были и песни, и политические выступления, и, конечно, голоса писателей – стихи, рассказы, просто журналистские записи. Подписаться было очень трудно, я, к сожалению, не мог, но потом мне удалось собрать все до единого 325 выпусков «Кругозора» – с 1964 по 1991 год. Всего же речь идёт примерно о пятистах писателях, поэтах, политиках, учёных, голосами которых я сегодня располагаю.
– На каком этапе возникла идея издания антологии «100 русских поэтов XX века»?
– Коллекция, когда она собирается, это азартное дело, но когда она становится достаточно объёмной, то начинает «командовать» коллекционером, и тогда возникает мысль о необходимости передать её народу, людям. Было несколько попыток выпустить пластинку, кое-что передавалось по радио. Этого оказалось недостаточно. После известных событий августа 91-го я решил во что бы то ни стало сделать первый шаг к созданию большой антологии. Работа заняла приблизительно три года. Во-первых, необходимо было определить порядок записей, потому что формальная хронология здесь явно не подходит. Основным критерием должен, по-моему, служить тот период биографии писателя, когда он достигал наивысшей точки творческого взлёта. Во-вторых, было ясно, что в антологии должны быть представлены поэты разных, во многом противоположных направлений. Ни в коем случае нельзя было забыть эмигрантов, комсомольских и революционных поэтов, не хотелось утерять ни одного крупного поэта Великой Отечественной, обязательно представить «оттепель» и «деревенщиков» и т.д. Кроме того, для удобства слушателей нужно было как-то «связать» один голос с другим. Поэтому примерно полторы-две минуты перед каждой записью занимает мой краткий комментарий. Потребовалось также очищать старые плёнки. Наконец в 2002 году удалось выпустить первое издание – «кубик» из 10 дисков под общим названием «Магия авторского слова» с приложением книги со стихами, которые читали поэты.
– Расскажите, пожалуйста, историю с плагиатом этих ваших записей.
– Всё очень просто. Кто-то купил «кубик» и решил его растиражировать на магнитофонных кассетах. Я не против. Моя цель – любым путём передать это людям. Нашёлся даже один человек, который попросил разрешения издать CD. Я разрешил.
– Но публикаторы не забыли упомянуть, что «все права защищены. Диск предназначен для частного прослушивания. Копирование, сдача в прокат, публичное исполнение и передача в эфир без разрешения правообладателя запрещены»? Это означает, что любой, кто ещё попытается размножить записи, может быть привлечён к суду обладателями «защищённых прав».
– Я знаю, что такое Бернская конвенция по защите авторских прав. Когда я стал работать над вторым изданием антологии, то столкнулся с родственниками некоторых поэтов, которые не давали разрешения публиковать того или иного автора. Всего примерно десять таких случаев. Я говорил им: «Скажите, кто больше заинтересован в публикации записей – я или вы?» Не понимаю людей, видящих во всём материальную выгоду. Моё поколение, думаю, их никогда не поймёт. Записывая Симонова, Светлова, Смелякова, Исаковского, никаких денег не получал тогда и не получаю теперь. Наследники могут, конечно, на что-то рассчитывать, но они ещё больше меня должны быть заинтересованы в широком распространении этих записей.
– Есть ли поэты, чьи голоса вы разыскиваете до сих пор?
– Я разыскивал повсюду Цветаеву. Искал во Франции, в Чехословакии – везде, где она бывала. Не нашёл. Как-то в нью-йоркcком магазине я увидел пластинку с надписью: «Zwetaeva». Нужной для покупки суммы у меня не оказалось. Правда, потом я узнал, что стихи Цветаевой звучат на этой пластинке в исполнении какой-то актрисы. Но я до сих пор ищу. Говорят, что где-то в Переделкине сохраняется архив Эфрона. Возможно, в нём есть записи Цветаевой. Кстати, однажды передо мной открылась удивительная закономерность. Мы сидели у меня дома за столиком с Л.Н. Гумилёвым, которому пришлось помогать в издании его главной книги об этногенезе, и я спросил: «Лев Николаевич, вы помните стихи отца, например его канцоны?» Гумилёв помнил и прочитал. Тогда я предложил ему послушать, как те же вещи читал его отец. Голос сына и голос отца были почти одинаковы! И Евгений Пастернак, читающий отцовскую «Ночь», имеющуюся у меня в авторском исполнении, – тоже удивительное совпадение! И тогда я пришёл к Анастасии Ивановне Цветаевой. Ведь они вместе с Мариной читали её стихи. Когда потом эту запись прослушала поэтесса Вера Звягинцева, хорошо знавшая Марину Цветаеву, она сказала: «Ты меня обманываешь! Это Марина читает». До сих пор я разыскиваю пластинку с голосами Мережковского и Гиппиус, выпущенную в 1936 году в Париже. Вы представляете, какая это ценность!..
Или взять, например, историю с Кирилловым. Мне было известно о записи поэта Владимира Кириллова, читающего два своих стихотворения, в том числе очень известное – «Матросам». Когда мы связались с вдовой репрессированного и расстрелянного поэта, выяснилось, что все его пластинки были уничтожены. Тогда я начал поиски на Апрелевском заводе грампластинок. Там были редкие записи Демьяна Бедного, Бухарина, Троцкого и других. Но Кириллова не было. Нас направили к сторожу склада. Тот взял у нас номер телефона и обещал позвонить, если что-нибудь найдёт. Месяца через четыре раздался звонок: «Лукьянов? Слушай, сколько тебе надо пластинок?» Оказалось, сторож нашёл матрицу, с которой мог напечатать любое количество виниловых дисков. Так разыскивались стихи Бунина, Бурлюка, Клюева, Кузмина. Так же впоследствии нашлась запись голоса Соколова-Микитова – дедушки нынешнего министра культуры. Его звуковое завещание своему восемнадцатилетнему внуку. Кстати, министр обещал помочь в дальнейшем издании записей живых голосов писателей.
– Предполагается ли издание других частей коллекции, аналогичное «100 русским поэтам»?
– Недавно у меня был разговор с одним сотрудником Исторического музея. Он сказал: «Вообще сейчас почти любой музейный экспонат можно подделать. Можно сделать древнюю книгу, старую одежду, можно выковать клинок, который практически ничем не будет отличаться от подлинника. Подделать нельзя только голос творца – писателя, поэта, чувствующего музыку времени, единственно, кто знает, что стоит за словом». Вот это и подвигло меня на то, чтобы попытаться выпустить в следующем году фонотеку русской прозы. На сегодняшний день у меня имеются записи более девяноста писателей из предполагаемых ста. Л. Толстой, Вересаев, Телешов, Л. Андреев, Куприн, Зайцев, Ремизов, Берберова, Ходасевич, Набоков и многие другие. Интересна запись Петра Павленко о том, как у Куприна не получалась концовка его «Гранатового браслета». Среди писателей было объявлено своего рода соревнование на лучший финал – им был признан финал, написанный Горьким. Многие ли об этом знают?.. Здесь же Скиталец, Серафимович, Вс. Иванов, Гладков, Федин, Сейфуллина, Луначарский, который, кстати, предсказывал литературным записям великое будущее; здесь Шолохов, читающий последнюю главу «Тихого Дона», и его речь при вручении Нобелевской премии; Тынянов, Олеша, Казакевич, Катаев, Пришвин, Паустовский, Новиков-Прибой, Вс. Вишневский, Лавренёв, Зощенко... Многих я записывал сам. Военные писатели, проза «оттепели», «деревенская» проза.
Главная проблема – многообразие современных авторов. Критерий отбора очень труден. Пожалуй, лучше всего в этом деле мог бы помочь человек, перед которым я преклоняюсь. Это – Вадим Кожинов, патриот, литературовед и философ, знаток нашей поэзии и прозы, открывший Рубцова, Передреева и многих других. Кстати, запись Вадима Валерьяновича я тоже хочу включить в антологию. Пусть там будут Казаков и Личутин, Бородин и Поляков, Белов и, конечно, живой классик Валентин Распутин. Других писателей включит тот, кто будет заниматься литературой нового века, а я всё же человек двадцатого… Есть у меня и записи наиболее интересных музыкальных деятелей: Асафьев, Шостакович, Кабалевский, Мравинский, Прокофьев, Свиридов… Записи великих актёров прошлого. Если бы достало сил, хотелось бы опубликовать «Советскую Атлантиду» – записи Ленина и народных комиссаров, Сталина, его Политбюро и всех до единого маршалов; Стаханова, Чкалова, Ангелиной, Папанина, Егорова, водрузившего Знамя Победы над Рейхстагом; голоса космонавтов и учёных; Че Гевары, Корвалана, Кастро и т.д. Записей их голосов у меня более сотни.
– И снова всё ограничится одной-двумя тысячами дисков? Разве этого достаточно?
– Конечно, нет. В Москве можно было бы открыть Центр фонографических записей. Есть Литературный музей, Центральный и Московский городской архивы фонодокументов, есть коллекционеры, Фонд Дувакина при Московском университете, есть Библиотека русского зарубежья – с прекрасным залом для выступлений.
Сейчас школьные учебники – проблема для страны, треть населения которой живёт ниже прожиточного минимума. Если вооружить школы записями писательских голосов – это будет великолепно! Вы знаете, кто первым приобрёл «кубик»? Театральные студии. Молодые актёры хотели узнать, как читали поэты. Когда-то Высоцкий, получив запись голоса Есенина, вынужден был многое переделать в своём исполнении монолога Хлопуши. Культура звучащего слова очень важна. Привычка чтения книг будет, к сожалению, исчезать. Если же это чтение сопровождается голосом, да ещё хорошего писателя, появляется возможность увидеть, почувствовать то, чего не может уловить глаз читающего книгу. Так мы, возможно, лучше сохраним русский язык, русскую литературу, русскую духовность. И ещё одно. Публикация голосов деятелей нашей культуры, может быть, вызовет поиск новых и пропавших записей. Ведь когда в восстановлении своего духовного прошлого участвует сам народ, он непобедим.
– Вы пишете стихи. Как повлияло на ваше творчество знакомство с голосами поэтов?
– Я не профессиональный поэт. Очень жёстко я различаю стихи и Поэзию. В качестве вольнослушателя посещал в Литинституте семинары Сельвинского и Светлова. Всего у меня вышло 20 отдельных изданий, наиболее удачное, по-моему, в «Молодой гвардии». Лучшее, пожалуй, написано в «Матросской Тишине». Это три венка сонетов. Вообще поэзия, на мой взгляд, неплохая отдушина для любого уважающего себя политика. Она одухотворяет тех, кто занимается политикой, обязывает их быть человечнее, ближе к людям, к народу, к России.
Беседу вёл
* * *
Мы слышим голоса поэтов,
Которых нет уже в живых, –
Неповторимые приметы,
Особый ритм, чеканный стих.
Вот под набухшим небосклоном,
Как путника усталый вздох,
Звучит глухой и отрешённый
Туманный голос – это Блок.
А рядом с ним парящей птицей,
Размеренна и высока,
Как прорицанье древней жрицы,
Слышна Ахматовой строка.
Вот, распаляясь постепенно,
Надрывен, синеок и рус,
До слёз знакомый русский тенор
Читает свой «Сорокоуст».
И как горячие поковки
Швыряют в воду на закал,
Свой стих громовый Маяковский
Бросает в разъярённый зал.
Я помню, как, забыв о зале,
Весь растворившийся в стихах,
Чуть монотонно и печально
Вплывал в поэму Пастернак.
Твардовский – гулко и былинно
Звучит его просторный стих,
А в нём военная година
И доля сверстников моих.
Вот Антокольский мечет громы,
Мысль вызволяя из оков,
И очень строго и весомо
Стихи читает Смеляков...
По этим голосам негромким
С пластинок старых и кассет
Узнают дальние потомки
Приметы наших трудных лет.
Узнают, как он жил, что думал,
Простой российский человек,
Каким он был крутым и шумным,
Промчавшийся двадцатый век.
Звучат стихи, а это значит,
Что нет поэзии конца,
Она зовёт, бунтует, плачет
И шлёт в озябшие сердца
Свои тревоги и волненья,
Свою любовь и чистый свет.
И выше нет предназначенья,
Тебе, певец, тебе, поэт,
Прошедший смуты и напасти,
Угрюмость войн и лагерей,
Чтобы душой, открытой настежь,
Дарить тепло сердцам людей.
Дарить и верить в век идущий,
В век новых терний и проблем,
В котором где-то бродит Пушкин,
Ещё не узнанный никем.
Декабрь 2001 г.
СИБЕЛИУС
Он верил в синтез всех искусств
И слышал звуки цвета.
Старинный дом. Жасмина куст.
Вечерний запах лета.
Здесь жил Сибелиус. И лес –
Цветное покрывало,
И пурпур зорь, и синь небес –
Всё музыкой звучало.
Гремит багровым барабан,
Оранжевым – тромбоны,
Поёт сиреневым – орган,
Виолончель – зелёным.
Рассветом розовым – кларнет,
А синим ветром – скрипки.
И каждый звук имеет цвет
Изменчивый и зыбкий.
Заката позднего лучи
Над домом догорают.
Цветная музыка звучит –
Сибелиус играет.
Финляндия, июль 1982 г.
* * *
Спешите медленно, поэты,
Свой труд на люди выносить,
Не примеряйте эполеты,
Не ждите славы на Руси!
Спешите медленно. Над строчкой
Мудрите молча день-деньской.
Вы пребываете бессрочно
В неповторимой мастерской.
Спешите медленно. Пегаса
Не торопитесь оседлать,
А ждите мига, ждите часа,
Когда нисходит благодать.
Тогда перо само помчится
И грёзы выплывут на свет,
Взлетит степная кобылица,
Какую повстречал поэт.
Хвалу отринув и наветы,
Идите, словно ратник, в бой.
Спешите медленно, поэты,
И всё придет само собой.
Август 1996 г.