Это второй случай на нашем курсе. Первым страшным потрясением было жестокое убийство в 93-м году Насти Ивановой (многие помнят её по фильму «Не могу сказать «прощай»). Теперь – катастрофа с Мариной Голуб. Два очень разных человека, но в чём-то очень близких – у них было много друзей и, кажется, не было врагов…
Можно как угодно относиться к тому, что Марина делала на ТВ и в МХТ, но трагический финал, то, как прощался с ней МХТ, та сладострастная бесцеремонность, с которой телеканалы вцепились в усопшую актрису, нагромоздив и мистики, и детектива по поимке убийцы, заставили вспомнить и увидеть Марину без грима и театральной мишуры, Голуб-человека.
Я её знаю с весны 1975 года, когда мы поступали на курс Виктора Карловича Монюкова в Школу-студию МХАТ. Главное, что в ней поражало, – сочетание несочетаемого. Очень крупная девочка, но чрезвычайно лёгкая и танцевальная. Вроде предрасположенная к музыкальной комедии, но всегда стремившаяся к драматическим ролям. Совсем юная, но было в ней что-то очень взрослое, материнское, заботливое. На самом деле скромная девушка, а на публике вдруг казавшаяся развязной – она сама это называла «разжим от зажима», всегда на грани…
Учёба в театральном училище – замечательное время, в котором много работы, пота, конфликтов, страстей, но вот странное дело, я не помню ничего плохого, связанного с Мариной. А путь её был очень трудный. После триумфа нашего выпускного спектакля «Хелло, Долли», где она сыграла заглавную роль, у неё не было никакого распределения! Два года работала в Москонцерте. Наконец удалось устроиться в переехавший в Москву театр Аркадия Райкина, потом она перешла в «Шалом», но мечтала о Художественном. Казалось, Марина и МХАТ несовместимы, но они шли друг к другу. И Марина, и МХАТ.
Её били предлагаемые жизнью обстоятельства, больно били, она не сдавалась, шла вперёд (но не по трупам, как в шоу-бизе часто бывает), становилась актёрски оснащённее, человечески добрее и мудрее.
Всем курсом мы встречались редко (последний раз три года назад, когда отмечали 30-летие окончания студии), но с каждым годом встречи эти становились теплее, мы научились оберегать друг друга. Должен отметить, что особенно внимательна она была к тем, у кого театральная карьера не сложилась. Дружбы, как понятия круглосуточного, не было, но уверен, она любому из однокурсников пришла бы на помощь, если бы было нужно…
Марина понимала, что новые времена требуют медийности, и, конечно, прилагала усилия, чтобы сниматься в кино и работать на ТВ. Пришло её время. Наконец она стала телеведущей, киноартисткой, актрисой МХТ. Но не совсем обычной, в ней не было высокомерия и самомнения, напротив, были сомнения. Она не была самодовольной, тем более самовлюблённой, она любила других. Человек-праздник. Самоирония – редчайшее качество в шоу-бизнесе, где могут как угодно смеяться над другими, но шуток по поводу своей персоны не выносят почти все. А она легко и с удовольствием смеялась над собой. В ней совсем не было либерально-театрального сектантства: «Ах, тебе не нравятся спектакли такого-то режиссёра, вон из моего дома!» Нет, этого не было! Она слушала, не соглашалась или соглашалась и звала на свои спектакли в МХТ.
На панихиде было сказано много добрых слов, в том числе точных и ранящих. Звучали призывы беречь друг друга (кажется, об этом говорил Кирилл Серебренников). Наверное, беречь не только тех, кто выступал на сцене МХТ в траурный день, но и вообще друг друга. И тут не могла не вспомниться ситуация с Театром им. Гоголя, для которого внезапным, убийственным кадиллаком стало решение московского правительства о переформатировании театра в «Гоголь-центр»…
Говорилось о том, что Марина могла соединить, казалось, несоединимых людей. И по социальному статусу, и по политическим воззрениям, и по эстетическим, и по этическим принципам. И я об этом говорил на поминках, и был очень обрадован, что меня неожиданно очень поддержала Юлия Рутберг… Марина дружила не с «нужными людьми», не только и не столько, она дружила и с теми, кому она была нужна… И поминки были сердечными, встретились люди, которые не виделись десятки лет и не увиделись бы столько же, – Марина их соединила.
Вообще всё было организовано на высшем уровне, вплоть до эскорта ДПС, сопровождавшего колонну в ЦКБ. Но было в день прощания и нечто вызвавшее недоумение, пара ложек Comet в бочку МХТ… Есть театральный, пришедший из Европы обычай провожать гроб с телом актёра, который выносят из театра, аплодисментами. И у нас это прижилось… На Марининой панихиде, мне кажется, устроители перестарались. Кажется, впервые были затеяны аплодисменты прямо в театральном зале, долгие, продолжительные, но Марина не могла встать и сыронизировать что-то по поводу чрезмерности пафоса. И при прощании в ЦКБ, когда гроб с телом опускался в подземелье крематория, тоже – аплодисменты. Что-то языческое, невыносимо провинциальное, пошлое. Хорошо, что хоть после отпевания в храме хлопать не стали… И ещё. На поминки не пустили одного из однокурсников Марины, да, не медийного, да, совсем не гламурного, чуть отстал от основной группы и… не прошёл фейс-контроль, в списках не значился. Когда я спустился на вахту, он уже ушёл. Обидели человека, но Марина в этом не виновата.
Телеканал «Культура» в дни прощания повторил «Линию жизни» с её участием. В конце передачи Марина говорила, что она русская актриса, несколько раз повторила. Разумеется, в этом словосочетании, так же как в дефиниции «русский писатель», главное – не этническая составляющая, а нравственные категории. Речь шла о сострадании и человеколюбии, о совести и ответственности художника. И это были не дежурные слова. Выстраданные.
Настя Иванова погибла молодой, на взлёте. И Марина – через двадцать лет, но тоже на взлёте, когда в её репертуаре только появились драматические и даже трагические роли. Казалось, играть и играть, расти и расти…. И вот трагедия пришла в жизнь. Горько.