Римас Туминас прочёл комедию А.С. Грибоедова как ироничную историю нового русского Гамлета
Столичный «Современник», в прежние годы вовсе не чуждый открытой социальности, нынче отошёл от неё на достаточное отдаление, как, впрочем, и многие другие прославленные театры, кроме всего прочего, изрядно подуставшие в советский период от «датских» спектаклей, прославляющих равенство, братство и справедливость. Но время не остановилось, более того – оно имеет обыкновение иногда прихотливым образом закольцовываться, даже возвращаться вспять, и вот уже вновь встал перед нами вопрос «кому живётся весело, вольготно на Руси?»: консерваторам ли, либералам ли, монархистам или демократам и по какому пути пойдёт обновлённая Россия, укрепляя вертикаль власти?
Современная драматургия, за редчайшими исключениями, пожалуй, вряд ли даст ответы на эти злободневные вопросы, а вот предвидения и гениальные прозрения наших классиков – это в плане революционных перемен в евразийском государстве пища куда как достойная для признанных театральных умов. Хотя в основе дела вполне может лежать простое стечение обстоятельств, ни к чему на первый взгляд не обязывающий разговор, сказанная впроброс фраза. Так, литовец Римас Туминас в ответ на настойчивые просьбы памятующих об очевидном успехе их первой совместной работы «Играем… Шиллера» современниковцев поставить на этой сцене ещё что-нибудь как будто бы произнёс: «Разве «Горе от ума» Грибоедова – даром, что ли, его памятник стоит недалеко от вашего театра». Шутка или по меньшей мере «доля шутки» обернулась одной из самых громких – безотносительно взаимоисключающей зачастую тональности бурных восклицаний – премьер прошедшего 2007 года.
Пока Туминас репетировал на Чистых прудах, Юрий Любимов сравнительно неподалёку, на Таганке, выпустил к своему 90-летию своё сложносочинённое «Горе от ума – Горе уму – Горе ума». Что это: случайность, прихотливое совпадение или же плоды осознанной художественной реакции на происходящие в стране события? Ну, с Юрием Петровичем, положим, всё понятно: он со времен диссидентской режиссёрской молодости на дух не принимал психологию молчаливого стада, идущего туда, куда ему укажут, и против того, на кого укажут. Потому Чацкий у Любимова – красноречивый выкидыш объявленной демократии, не вписавшийся в высокопоставленные коридоры. У Туминаса Чацкий совсем иного рода – наивный романтик, вернувшийся на Родину в полной уверенности, что увидит новую, непоротую Россию и займётся её преобразованием. Но… развязка, как говорится, известна.
Оба постановщика смотрели в одну сторону – в направлении «прекрасного далёка» либеральных идей, и в то же время каждый из них решал непростую проблему их осмысления на нынешнем этапе по-своему. Туминас попытался прочесть грибоедовский сюжет как историю современного Гамлета, препарированную, однако, в ироничном ключе. Как мы помним, Принц датский, прибыв в Эльсинор на похороны отца, неожиданно попадает на свадьбу собственной матери с братом умершего короля и начинает расследование всех обстоятельств произошедшего. Чацкий, возвратясь из дальних странствий в родное отечество, дым которого так сладок и приятен, обнаруживает ту, которую он считал своей без пяти минут невестой, с другим избранником и тоже принимается распутывать клубок сложившейся ситуации. Попутно он выясняет, что всё в родных пенатах так же скверно, как и раньше (если не хуже), что рабское сознание по-прежнему процветает и что сила остаётся на стороне тех, которые, прикрываясь лозунгами житейской мудрости, следуют неписаному закону: «Грех – не беда, молва – не хороша». И главная дилемма Гамлета – «быть или не быть» – имеет самое что ни на есть прямое и всячески подчёркиваемое касательство к чистопрудному Чацкому в исполнении Ивана Стебунова: речь, правда, не касается категории «мстить или не мстить», суть мучительно решаемого вопроса – в том, надо ли смириться и уснуть, дабы ничего не видеть, не слышать и быть как все, влиться в стройную шеренгу московского света. Этот вопрос засел у него в мозгу, словно ржавый гвоздь, и чем дальше он пытается вывести на чистую воду изменницу Софью, её отца, любовника Молчалина, тем явственнее ощущает себя в окружении ненормальных людей. Ибо всё происходящее в доме Фамусова – это сплошной абсурд, достойный не печально-саркастической улыбки, но грозного осмеяния. Чего стоят одни нагромождённые по всей гостиной дрова или самый натуральный хозяйский раб, готовый по первому приказу броситься на людей как собака. Не отстают и здешние гости: Репетилов с Загорецким, к примеру, словно заведённые по нескольку раз кряду долдонят один и тот же, превращающийся в апофеоз бессмысленности диалог, а потенциальный жених Скалозуб в блистательном исполнении Александра Берды, как выясняется, вовсе не интересуется женщинами и не прочь полюбезничать с юным Чацким. Наверное, для кого-то подобные смелые режиссёрские импровизации покажутся в классической комедии сущей дикостью, но ведь что такое общество Фамусова, как не королевство кривых зеркал, а значит, и герои пьесы имеют все основания на то, чтобы быть наделёнными выразительными признаками аномалии, столь отчётливо различимыми сквозь «увеличительное стекло» XXI столетия.
Весьма современно решён и вышеупомянутый «дым отечества». В спектакле он обретает вещественный смысл. От дыма печки, выстроенной по личному, надо полагать, проекту главы дома в виде вавилонской башни, угорают все, но тепла от неё никакого. И тем не менее Фамусов с упорством маньяка продолжает колоть дрова, чтобы поддерживать огонь в своём «детище», ибо греют его сугубо отвлечённые идеи. Брутальный Сергей Гармаш, что называется, купается в этой роли, пришедшейся аккурат по нему, как эффектный царственный тулуп, надетый поверх шёлкового халата, в качестве знака непримиримого русофила. Свои маски он меняет, подобно искусному лицедею. Это и заботливый отец, и защитник национальной идеи, и меценат, тонкий ценитель изящного, впрочем, мгновенно пускающий в ход кулаки при малейшем ощущении угрозы своему благополучию. До синяков избивает Молчалина, подозревая его в интимной связи с Софьей, прилюдно и по-солдафонски её обыскивает, а найдя французский роман, рубит книгу топором на мелкие кусочки. В довершение всей этой фантасмагории нам предлагается лицезреть музыкально-пластический этюд-триллер в исполнении служанки Лизы и буфетчика Петруши, поставленный Фамусовым для услады гостей на балу, которые, однако, повально храпят на представлении, включая графиню Хлёстову, уморительно сыгранную Валерием Шальных. И один лишь только Чацкий всё нервно мечется между этими мумиями, мучительно пытаясь понять: притворяется Софья или ей действительно нравятся окружающая пошлость и диковатые выходки папеньки, его тяга к топору, его шоу. И как тут не вспомнить «Убийство Гонзаго», разыгранное в Эльсиноре труппой бродячих артистов, ставшее для принца «моментом истины»?.. В версии Туминаса и «Современника» Чацкий не только обличитель, судья, но и жертва собственных заблуждений, поэтому он не кричит: «Карету мне, карету!», а тихо исчезает, оставляя в память о себе чудный «Грибоедовский вальс» и гору чемоданов, которые перейдут в собственность к Фамусову и Софье – в качестве компенсации за их старания по изничтожению гордого ума, возомнившего себя свободным.