Юрий ЧЕРНОВ – участник сражений под Сталинградом и на Орловско-Курской дуге, окончил войну в поверженном Кёнигсберге. Трижды ранен. Награждён тремя боевыми орденами.
В творчестве писателя особое место занимают книги о войне «Русский солдат» (издана в действующей армии в 1944 г.), «Разведчик весны», «Маршевые роты», «Судьба высокая «Авроры», «Я в окопе побрился впервые», «Перемиловская высота».
Почётный гражданин города Дмитрова.
Биография
Перед грядущим не пасуя,
В разгар военной кутерьмы
Страницы в клеточку косую
В военкомате брали мы.
Была страница велика нам
Для биографий в десять строк.
По книгам да киноэкранам
Я рассказать о жизни мог.
Я написал: рождён тогда-то,
Учился в школе, не судим…
Но вот пришла иная дата –
На дне окопа мы сидим.
Нас выживали, выжигали,
Бомбили пять и десять раз.
Мы молча землю отряхали,
Гранаты брали про запас.
Мы на опушке разбомблённой
Считали: ночь одна прошла.
А где-то в третьем эшелоне
Хранились личные дела.
И бой, в котором мы седели,
Рубец от раны пулевой
Ложился в нашем личном деле
Скупой, но прочною строкой.
Прошли мы сёла и столицы,
И наша боль, любовь, тоска
Теперь уже не уместится
В квадрате тесного листка.
Мы смяли смерть, неукротимы,
Не скажут нам: кишка тонка,
И биографии свои мы
Чертили остриём штыка.
Плацдарм
Он в нас поверил, командарм,
И мы не подвели:
Мы удержали свой плацдарм,
Клочок земли.
Уже вели патронам счёт,
Счёт сухарям.
А враг всё давит, жмёт и прёт,
Грозя расправой нам.
Река клокочет, как котёл,
За нашею спиной.
Как кость, неумолимо гол
Бугор передо мной.
Разрывов частые столбы,
Сечёт свинец, как нож,
И от пальбы, как от судьбы,
Куда, солдат, уйдёшь?..
Мы вгрызлись в землю, как кроты,
Земля, она броня.
У всех – обугленные рты
От дыма и огня.
И нет спасения от мин,
Живого нет вершка.
Зову, кричу – молчит Кузьмин.
Не дозовусь дружка.
А он обмяк, а он давно
Моих не слышит слов,
Он сполз в окоп, как в гроб, на дно,
Замолк и был таков.
И у меня на пальцах кровь –
Чужая ли, своя?
Да что там кровь? Атака вновь!
– Держитесь! – слышу я.
И, как живая, твердь земли
Качнулась в этот миг.
Они пошли, они пошли,
А я был за двоих.
Не за двоих, за пятерых,
Наверное, я был,
Мой автомат за всех за них,
Захлёбываясь, бил…
Осталось девять нас в живых,
Отбивших семь атак.
Трава курилась. Бой затих,
И догорал на огневых
Немецкий танк…
Белорусские вёски
Белорусские вёски, белорусские вёски,
Здесь слышнее далёкой войны отголоски,
Разве я позабуду ту бульбу без соли?
То изрытое бомбами мёртвое поле?
У леска на бугре сиротливую хату,
Где меня молоком напоили когда-то.
А в той вёске одна уцелела корова,
Сохранённая в зарослях леса густого.
Комарьё не заело. Вся в струпьях, худая,
Не попала под нож холуя-полицая…
Тётка Ганна меня молоком напоила,
Тётка Ганна до шляха меня проводила.
Эх, лихая, шальная солдатская доля:
Ни кола, ни двора, только пули да поле…
Белорусские вёски, белорусские вёски.
Где торчали пеньки, распрямились берёзки.
Вот лесок и бугор. Обновлённая хата,
Только выбрался, видно, сюда поздновато.
Вроде слово сдержал – обещал я явиться,
Тётка Ганна, тебе я пришёл поклониться.
Тихий холмик. Поникла плакучая ива,
Да плывут облака над тобой молчаливо…
А за хатой, как прежде, – широкое поле,
И мальчишки всё реже находят там пули.
А вдоль шляха бегут на Борисов берёзки.
Белорусские вёски, белорусские вёски.
Разговор с волшебниками
Наверно, Божьи милости излишни,
Мы и без них обходимся вполне.
Но как-то – было дело – что Всевышний
Направил двух волшебников ко мне.
Один сказал: ты знаешь, смертны люди,
Придёт закат, закончится твой путь.
Уже твоих ровесников не будет,
А я смогу к живым тебя вернуть.
Построю дом, воздвигну чудо-дачу,
К ступеням белым «Волгу» подкачу,
Такую тебе пенсию назначу,
Что станет всё на свете по плечу!
Ты будешь жить без хлопот и без дела,
Поглядывать под вечер на луну,
И, чтобы скука-ведьма не заела,
Придам тебе и тёщу, и жену…
Другой волшебник молвил: смертны люди,
Придёт закат, закончится твой путь.
Уже твоих ровесников не будет,
Но я смогу к живым тебя вернуть.
Верну тебя опять в твою коляску,
К свистульке, соске, первому «ау»,
К болезням, неурядицам и встряскам,
И к жизни не во сне, а наяву.
Ты снова будешь ранен в восемнадцать,
А в двадцать вспыхнут проседью виски,
И встанешь там,
где мог бы не подняться,
Огню, стенаньям, смерти вопреки.
И кровь твою – горячую, густую –
Впитает ненасытная стерня.
Согласен ли опять на жизнь такую?
И посмотрел волшебник на меня.
Я вздрогнул: путь был тяжек и опасен,
Кольнул осколок – ёкнуло в груди.
Но я сказал волшебнику: – Согласен. –
И, помолчав, добавил: – Приходи!