Радости и странности музыкального театра, или О вкусах спорят
Попса, как она есть
Спектакли, номинированные по конкурсу «Новация», были в этом году по преимуществу тесно связаны со стихией музыкального театра. Вот с них, пожалуй, и начнём.
То, что новое – это хорошо забытое старое, знают, кажется, все. Но жюри «Золотой маски» в суете просмотров, видимо, забыло об этом. А потому декларирование «общего места», глядишь, и станет открытием для потомков сегодняшних театральных судей. Ведь банальности парадоксальны именно тем, что отражают истину.
Русский инженерный театр АХЕ из Санкт-Петербурга смотрелся так, как если бы устраивал своё представление на торговой площади какого-нибудь европейского города. К тому же средневекового. Всё было подчинено некой идее, в которую зрителя посвящали постепенно. Странные танцы персонажей фрик-шоу, чьи две бороды вызывали в памяти известных «монстров рока» ZZ-TOP, незаметно вовлекли публику в процесс, в котором устами героя, списанного внешне с Носферату, нам поведали 2360 слов о докторе Фаусте.
Пародийный текст, обилие низкотехнологичной машинерии, смешение жанров от театра марионеток до дискотеки – всё создавало ощущение подлинности происходящего на сцене. Подлинности в рамках избранной эстетики. Нас не оскорбляли «намёками на содержимое выеденного яйца» (Н. Гумилёв, «Мои читатели»). Нам дали чистый жанр. Жонглёры, йокуляторы – вот имя тем универсальным творцам народной культуры Средневековья, которых возродил Инженерный театр. Жаль, жюри «Золотой маски» оказалось не на уровне интеллекта художников из Питера. Не заметили чего-то судьи. А ведь – уверен! – книжки специальные читали. Но... смотреть и видеть – вещи разные.
«Маску» же в данном разделе получил театр «Дерево» то ли из Санкт-Петербурга, то ли из Дрездена со своим спектаклем «Кетцаль».
Победили замшелые восьмидесятники-перестроечники, которым имя Антона Адасинского напомнило их бурную молодость: группу «АВИА», документальный фильм «Рок», карманное сопротивление коммунизму, песню «Перемен! Мы ждём перемен», движение к рыночному изобилию и свободе от вкуса, культуры и здравого смысла.
«Кетцаль» – без преувеличения зрелище отвращающего свойства. Обнажённые до бритоголовости персонажи обоих полов, прикрывшие лишь гениталии тряпочками телесного цвета, демонстрировали нам груди и ягодицы разной степени упругости да пристяжные фаллосы. Отвратительно, что женские груди в спектакле потеряли сексуальную атрибуцию. Лишённым эротизма, нам оставалось мучительно наблюдать, как извиваются, подобно опарышам, человечки, которым в детстве чего-то не объяснили.
Жанр «Кетцаля» – анемичный «авангардизм». Формальной выдумки в нём – ноль. Мысль если и присутствует, то выражена столь невнятно, что расшифровывать лень. Видимые же намёки (аллюзии на христианские символы) вызывают жгучее желание медленно и со вкусом пытать автора и актёров. Соединение потуг на элитарность со стрип-баром рождает не нечто новое, но становится потугами в квадрате. Да и Адасинский, лет двадцать назад оседлавший «лошадку» своей «патологической пантомимы», уже не мальчик... В общем, как сказали бы интернет-злодеи, «Дерево» – «ф топку».
От себя добавлю, что легко пойду на конфликт с Greenpeace, если последний не позволит мне срубить «растение Адасинского» и пустить его ствол на туалетную бумагу.
«Русский рок» через двадцать лет превратился в попсу пострашнее Димы Билана.
Оставалось бы «Дерево» в Дрездене: что немцу хорошо, то русскому – смерть.
Закон джунглей
Эклектика и синтетика. Очень похоже, но не тождественно. Тогда как синтез подразумевает рождение чего-то цельного из разнородных составляющих, эклектическое сознание довольствуется механическим соединением деталей. В первом случае мы имеем дело с организмом, во втором – с агрегатом. Организм живёт и развивается. В нём всё ладно. Тогда как плохо пригнанные части механизма бьются друг о друга, скрипят, выделяя, правда, тепловую энергию трения. Надо думать, оная и согрела жюри, присудившее «Маску» в разделе «Оперетта/мюзикл» вполне посредственному FIGARO Театра музыкальной комедии из Екатеринбурга. Спектаклю эклектичному, перегруженному «знаками времени». Которые всегда не к месту. Если позволительно, правда, говорить о частностях места в целом неуместного, ненужного произведения.
Впрочем, данный «розовый слон» – вовсе не загадка «Маски». Так, «древесное продолжение». Травестия, лёгкий унисекс, нежный налёт порока, красивые молодые актрисы (Елена Костюкова – Керубино: «Маска» за лучшую женскую роль), световые табло, фаллический юмор мизансцен, за каким-то лядом привлечённые компьютерные игры, модное слово «интерактивность» – что ещё нужно «глупому страусу» Константина Леонтьева, птице, бездумно глотающей цветные (и, несомненно, вредные!) осколки стекла, что попадают ей под ноги? Невнятица. Провинциальная «среднеевропейскость»!
Зато мюзикл «Маугли» театра «Московская оперетта» порадовал своей неоригинальностью и добротностью. Хотя «Маску» он взял лишь в частной номинации лучшей мужской роли (Александр Бабенко – Маугли), следует отметить, что акценты Киплинга (вполне казарменные и исполненные эстетики милитаризма) расставлены в спектакле точно, персонажи визуально узнаваемы и (как дополнительный плюс) не противоречат детскому восприятию фрагментов «Книг джунглей» (откуда и собраны рассказы о мальчике, воспитанном Свободной Сионийской стаей). Крепкая попытка сделать аутентичный бродвейский мюзикл. Кое-где провальная (финал с ненужными распевами а-ля америкос), но в целом... удалая (лучше слова не подберёшь). Мы с тобой одной крови, товарищ?
Но... закон джунглей трактовался членами жюри «Маски» как-то по-другому, чем это предлагал нобелевский лауреат и классик английской литературы. Так, видимо, закон могли читать Шерхан или Табаки. А ещё точнее – племя бандер-лог.
Говорить об оперетте «Москва, Черёмушки» Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко в данном контексте вообще неуместно. Настолько она (муз. Дм. Шостаковича) выше и по качеству материала, и по исполнению отнюдь не всегда безрадостно упомянутых зрелищ номинации. Надо думать, что точное попадание в эстетику от 1961-го (фигура космонавта и портрет Н.С. Хрущёва) до 1964-го (появившийся в финале портрет Л.И. Брежнева) годов без издёвки, без пародий не смогло удовлетворить либеральное жюри «Маски». Другого объяснения не найду. Загадка, но премия за лучшую режиссуру в оперетте/мюзикле не присуждалась вообще. А ведь Ирина Лычагина («Москва, Черёмушки») вполне была её достойна. Эстетика советского времени, живущего ожиданием скорого (через двадцать лет!) коммунизма, схвачена блестяще. И, товарищи, никакого зубоскальства! Бережное, трогательное отношение к нашему прошлому. Энтузиазмом и чем-то человеческим (пусть даже «слишком человеческим»!) предстали перед нами эпоха и её творцы в «Москве, Черёмушках» даже на уровне визуализации коллективного бессознательного. Добрая, зрелая работа не боящегося прослыть ретроградом автора.
Этот организм дышал жизнью. За то его, видимо, и убили.
Сказка о доброй фее
Казалось бы, чего проще определить лучшее в балете? С нашими академическими традициями мы где угодно можем выступать экспертами. Но... не удовлетворяет «Маску» скромная роль знатоков классического танца. И выискивает она на вполне обозримых просторах отечественного царства Терпсихоры нечто такое, что, по её мнению, «миру показать не стыдно». Грустного в этом стремлении больше, нежели смешного. Тем более что «мир» показывает нам то, чем ещё недавно мы были сами богаты.
Начнём издалека. Нынешний фестиваль имел номинацию «Современный танец». Это была бы самая смешная награда, ибо она не имела объекта. С грустью приходится констатировать, что contemporary dance в России – явление ненаблюдаемое. Благо «Маска» заметила это и нашла в себе силы не присуждать премию в данном разделе искусства.
Но это полбеды. Беда в том, что и современная хореография на академических подмостках у нас почти отсутствует как явление. Нет школы, скажете вы. А я возражу: нет фантазии. Однако...
Однако «Маску» за лучший спектакль в балете получает нарочито «модерновая» «Золушка» Новосибирского академического театра оперы и балета. И вот здесь хотелось бы поподробнее.
«Золушка» – произведение сложное. Кажется, Прокофьев писал музыку для того балета, который смогут создать лет через сто. Мне, к примеру, ещё ни разу не довелось видеть спектакль, полностью меня удовлетворивший. Поэтому понятно стремление молодого Кирилла Симонова найти адекватный музыке танцевальный язык. Новый. Неувязка в том, что языком Симонов не владеет. Современная хореография в его понимании однообразна и часто подменяется физкультурой. Танцевальный лексикон небесталанного постановщика необычайно беден. Выдумка движений почти никакая, зато в «расцвечивании фабулы» она пределов не знает. Трудно сказать, чем руководствовалось жюри, отдавая премию пусть интересной по дерзновению, но совершенно неудачной по авторскому воплощению «Золушке» (к танцовщикам, и прежде всех к очаровательной Елене Лыткиной – исполнительнице заглавной партии – у меня претензий нет). Формальным признаком «новизны»? Тогда шедевр Гилбера Д. Ноа, давшего мастер-класс своей «Шинелью» (Мариинка), куда как более хорош, осмыслен и значим. Вкусом и чувством современной хореографии? Простите, но Симонов явно не Ратманский. Издевательством над классикой? Но балетмейстеру «Золушки» до отмороженного Матса Эка – как пешком до Африки.
Остаётся одно: продолжительность. По времени «Золушка», пожалуй, что и перекроет суммарно «Шинель» (муз. Дм. Шостаковича) и «Игру в карты» (И. Стравинский). И, повторюсь, дерзновением. Симонов попытался. Не слишком удачно, но попытка засчитана. Аванс выдан, и...
Всё-таки лучшим хореографом назван Алексей Ратманский («Игра в карты», Большой театр). Французы (Пьер Лакот и упомянутый Ноа) лавров не сыскали. «Ундина» первого дивно как хороша, но не столько традиционна и академична, сколько вторична. Думается, будь подобная хореография реализована в более убедительном музыкальном материале, «Золушка» НГАТОиБ вряд ли оказалась бы в фаворитах. Основания для этих дум есть (см. след. раздел).
Братьев же мусью успокоили тем, что лучших исполнителей (Евгения Образцова – Ундина и Андрей Иванов – Акакий Акакиевич) извлекли из их спектаклей. Хотя... в этом, скорее, заслуга Мариинки, это её исполнительская школа продемонстрировала наибольшую убедительность как в современной, так и в классической хореографии.
А то, что жюри «Маски» выступило в роли доброй феи... Так это закон жанра.
Не «Норма»
Что, безусловно, порадовало, так это результаты оперных соревнований. Претендентов, удовлетворяющих самому изысканному вкусу, было два: «Поворот винта» (Б. Бриттен, Мариинский театр) и «Норма» (В. Беллини, «Новая опера»). Каждый из названных спектаклей был достоин титула лучшего. Жюри решило, что им будет «Поворот». И, при всей личной приязни к «Норме», не согласиться с этим трудно.
«Норма» с её страстной, яркой музыкой, сложными вокальными партиями была погружена авторами (режиссёры – Йосси Вилле и Серджио Морабито) в среду почти современных нам, но экзотических страстей. Был реализован тот случай, когда модернизация сюжета не мешает восприятию универсального послания. Коллективом «Новой оперы» была достигнута в постановке редкая гармония между эмоциональным, эстетическим и интеллектуальным наслаждением от зрелища. Все «опорные сигналы» были расставлены режиссёрами настолько точно, что история жрицы друидов без насилия над разумом легла на быт сектантских (хлыстовских) «богородиц». Норма предстала перед зрителем почти Мардоной Леопольда фон Захер-Мазоха, и лишь романтизм автора либретто Феличе Романи не позволил ему закончить оперу тем, чем реально славились жестокие «женские божества». Впрочем, и Захер-Мазох в угоду читателю превратил хлыстовскую «богородицу» в «мадонну» духоборов. Которые (и Мазох знал об этом) были помягче хлыстов.
Приближение к нам очистило «фольклорность» друидов «Нормы» от излишне благодушного отношения к ним. Режиссёры знают, что реальные друиды были свирепее оперных протагонистов. А ещё лучше они знают то, что дохристианские и постхристианские культы одинаково отдают серой. И в этом – потрясающая сила «Нормы» в версии «Новой оперы». Для тех, естественно, кто умеет читать.
Выдающийся спектакль! Однако отмечен он был лишь лучшей женской ролью (Татьяна Печникова – Норма). Справедливо. От певицы невозможно было оторвать глаз, а Casta Diva была исполнена ею так, что зал забыл, что такое дыхание.
С другой стороны, сдержанность музыки Бриттена («Поворот винта»), клокочущие где-то в глубине эмоции тоже требуют для реализации недюжинного мастерства. А нарочитая традиционность постановки Дэвида Маквикара выглядит в наши дни почти что вызовом. Безупречный вкус режиссёра в реконструкции викторианской Англии перевесил интеллектуально-мистическое чутьё авторов новооперной «Нормы». Так решило жюри. Доведись мне лично выбирать, я бы уклонился.
Радует, что «Маска» отдана спектаклю, напрочь лишённому каких-либо аллюзий на современность, очищенному от сиюминутности. Свободному от попсовости.
Лингвистам и историкам культуры известно, что на Руси бытовало синонимичное неупотребляемому «маска» слово «личина». Злые языки не раз ставили последнее рядом с эпитетом «золотая». Претензии, надо полагать, у таких остались. Но главная болезнь российского музыкального театра почти преодолена. Да, актуализация сюжета во что бы то ни стало ещё имеет место. Да, выглядит провинциальной попсовостью попытка внести в академическое зрелище «новации», особенно технические («Фальстаф» Кирилла Серебренникова, упоминавшийся FIGARO), но истинное прорывается вопреки бытующей моде. И главное: прорывается в самом изначальном театральном жанре – оперном.
Пока на острие атаки оказался только «Поворот винта», но даже самый дальний путь начинается с первого шага.