Игра

Дмитрий Данилов, Тверь, 15 лет

* * *

Скутер, дорога, кювет.

В больницу я попал как раз к вечернему обходу. Доктор взял меня за подбородок, внимательно посмотрел в самые зрачки, сказал:

– Сотрясение. Вставать нельзя. Категорически. Слышишь? – И обернулся на стон с соседней кровати. – Крепитесь, Михаил. – Он положил руку на плечо измождённому, небритому мужчине. – На ночь обезболивающее. (Это уже медсестре.)

Едва медики вышли, дверь приоткрылась, на пороге появился бледный старик в ветхом балахоне с карманами.

– Крышечки есть? – задал он странный вопрос.

Я не знал, что ответить. Сосед по палате молчал. Старик скрылся, словно растворился в жёлтом луче. Через стеклянное окошко двери бил из коридора назойливый свет. Прямо в глаза. Он до тошноты усиливал головокружение и вызывал жажду. И в то же время обещал помощь: кто-то же его зажёг.

В сумрачном гулком коридоре баррикадой высился пост медсестры. Пустой. На конторке – тарелка с конфетами. Леденцы. Кисленькие. Освежают. Я прихватил несколько штук про запас и взял курс на яркую лампочку. Наверняка она перед ординаторской. Спрошу, где тут кулер.

Я всё шёл и шёл. Коридор показался мне нереально длинным. Я уже отчаялся дойти до огня, как вдруг очутился в освещённой нише. В ней за шахматным столиком сидел тот самый старик в балахоне, что заглядывал в палату, и сам с собой играл в шашки пробками от пластиковых бутылок.

– Сыграем? – предложил он мне.

– На что?

– Да хоть на конфеты. – Старик зачерпнул из кармана и высыпал на столик горсть леденцов.

– Идёт. – Я положил рядом с собой несколько таких же.

Старик был откровенно слаб в игре, и я несколько раз поддался. Всё-таки старость надо уважать. Пожал напоследок старику руку, какую-то бестелесную, словно оболочку, наполненную воздухом, и пошёл спать. Хоть какое-то отвлечение от самоедства.

– Слышь, парень, – окликнул меня в палате хриплый голос. – Водички не будет?

– Я Влад. Леденцы подойдут?

– Дай, сколько не жалко, дядь Мише.

Я положил все, что были, в горячую руку.

– А ты куда выходил, Влад? Уж не в шашки ли играть?

– Угадали.

– Ничья? – дядя Миша зашуршал фантиками.

– Выиграл. КМС как-никак.

– Невелик что-то выигрыш.

– Выигрыш старику оставил. Тому самому, который крышечки искал.

– Кондратию, значит.

– Сидорычу.

– Это его так зовут – Сидорыч. А на деле-то он Кондратий.

– Подпольная кличка, что ли? – усмехнулся я.

– Вроде того. Послушай, что скажу. Не перебивай только. Мне ведь ещё пятидесяти нет. Я здоровый, состоятельный мужик. Был. Приключилась со мной какая-то хрень. Грыжа, будь она неладна, с осложнениями всякими. Полгода по больницам, несколько операций перенёс, а лучше не становится. Устал я от боли, от беспомощности. Обузой для семьи стал. Все деньги на меня уходят. Жена уже нашу квартиру на продажу выставила. Так вот, старик, с которым ты играл, – Кондратий в том смысле, что он смерть. С ним можно не только на конфеты играть. Понимаешь? Ходят слухи, можно и на жизнь. Поставь на кон мою, а? Вдруг выиграешь?

– А если проиграю?

– Ну хоть не задаром помру – семью спасу. Отгорюют они по мне и будут жить дальше, не пойдут по миру.

Бред какой-то про этого Кондратия. Старик как старик. Сидорыч, словом.

Следующим вечером я снова выигрывал у старика конфеты, подгадывая удобный момент. Предложить – не предложить? Согласится – нет? Примет за сумасшедшего? А как смотреть в глаза дяде Мише? Как сказать ему, что не смог, спасовал? В ушах звучал его жалобный голос: «Что тебе стоит? КМС как-никак». И зачем я про КМС заикнулся? Не было бы его – не было бы скутера, и с Кирой ничего бы не случилось, и со мной тоже. И было бы всё по-прежнему: школа, мой шахматно-шашечный клуб, её индийские танцы, мои турниры, её концерты. А теперь я боялся узнать, как Кира, потому и про телефон ни у кого не спрашивал. На скутере Кира сидела за мной, и по логике не должна была пострадать больше меня. Но это только по логике.

Я глубоко вздохнул, решаясь, но старик меня опередил.

– А не повысить ли нам скуки ради ставку? – Он пристально посмотрел на меня.

– Согласен, – выдавил я.

– На что играем?

– На жизнь.

– На кого ставишь?

– На дядю Мишу.

– На того, с грыжей? – Я кивнул.

– А я на Петра Львовича, с инфарктом. Знаешь такого?

– Нет.

– Тебе легче.

В этот раз поединок затянулся. Старик перенял некоторые мои приёмы и упорно сопротивлялся. Но всё же я выиграл. Пожав невесомую руку, вернулся в палату. Дядя Миша спал, похрапывая. Жаль, ведь я хотел поделиться с ним одной мыслью.

Утром меня разбудил звук дребезжащей тележки, на которой нянечка развозила завтрак «неподвижным» больным.

– Я сам, – дядя Миша сел на кровати и переставил тарелку с тележки на тумбочку.

– И то, – ласково улыбнулась ему нянечка, а мне погрозила пальцем, – не велено тебе выходить.

Я с удивлением наблюдал, как ещё вчера боящийся пошевелиться сосед за обе щеки уплетал овсянку.

– Вкуснотища! – Он облизал ложку. – Спасибо тебе, парень. Я твой должник. Трудно было?

– Так себе, – покачал я ладонью. – Я вот что придумал…

– А кого проиграли? – перебил меня дядя Миша.

– Не помню. Инфарктника какого-то.

– Ты не расстраивайся. Его, может, ещё спасут. Если вовремя спохватятся. У нас, знаешь, какие доктора? О-го-го! Строгие. Дотошные. И звания имеют. И…

– Да я не расстраиваюсь. – Теперь уже я перебил дядю Мишу. – Я вот что придумал…

– Ты это брось, – постучал дядя Миша ложкой по пустой тарелке. – Повезло раз, и больше не искушай судьбу. Говорят, Кондратий хитёр. Ищет, кто его заменит. А заменит тот, кто сам сдастся и проиграет собственную жизнь.

– Ерунда, – отмахнулся я. – Кто ж самого себя проигрывать будет? Хотя… Короче, ко мне это не относится.

Ну не хочет дядя Миша знать, что я придумал, и не надо. Кажется, я теперь знаю, как всё исправить. Едва не вприпрыжку побежал я на сестринский пост узнавать про телефон. С воодушевлением выслушал замечание о нарушении постельного режима и помотал головой в знак того, что она больше не кружится. Позвонил родителям. Отчитавшись о хорошем самочувствии, спросил про Киру. Новости были плохими. С момента аварии Кира не приходила в себя.

– Всё будет хорошо, – пообещал я родителям и, прежде чем они успели мне что-то ответить, попрощался с ними.

В нетерпении я грыз ногти и поглядывал за окно. Скорей бы вечер! Дождавшись, когда загорится огонёк в конце коридора, я направился к двери. Путь мне загородил дядя Миша, худющий, но уже побритый.

– Не пущу, – дядя Миша с трудом стоял на подрагивающих ногах, а рукой не столько перекрывал дверь, сколько опирался о косяк. – Не знаю, что ты там придумал, но остановись, пока не поздно. Бережёного, сам знаешь.

Признаюсь, дядя Миша был так убедителен, что я лёг в кровать. И мне приснилась авария.

Луч фары пронзает темноту. Мы с Кирой летим на подаренном мне скутере по шоссе. Родители расщедрились на шестнадцатилетие и присвоение КМС. Дорога теряется в небе. Мы несёмся навстречу громадной белёсой луне. Мелькают по обочинам жёлтые фонари. Кира раскинула руки. В них бьётся на ветру купленный для сари розовый шёлк.

горланим мы.

Переднее колесо тряхнуло. Мы отрываемся от земли. Парим несколько секунд. Даже не успеваем испугаться. Всё. Конец фильма. Последнее, что я вижу, лежащая навзничь Кира с прикованным к луне восхищённым взглядом. Я хочу броситься к ней, но не могу пошевелиться. Тело весит целую тонну.

Еле двигаясь, по миллиметру вытаскиваю себя из плоти, встаю с кровати. Тело остаётся лежать под одеялом, а я медленно иду к мерцающему в конце коридора свету. Потому что я знаю, как помочь Кире.

– Ставлю на Киру, – сажусь я напротив старика.

– А я на Влада, – улыбается он во весь щербатый рот. – Знаешь такого?

Сердце куском льда падает куда-то в низ живота.

– Мы так не договаривались, – отшатываюсь я от стола.

– А мы вообще ни о чём не договаривались. – Он протягивает мне два кулака с зажатыми в них крышечками. – Отказ от игры будет твоим поражением.

Мы играем. Смерть ставит мне ловушки одну за другой. Я вытираю ладонью вспотевший лоб, но влаги не чувствую.

– Ты пойми, я здесь не один десяток лет. – Своей болтовнёй старик мешает мне сосредоточиться. – Надоело, сил нет. В печёнках уже эта больница. Хочу на простор. По телевизору про Бермудский треугольник показывали. Корабли там, самолёты пропадают. Вот где раздолье-то! Туда бы. Или в горы к альпинистам.

– А космос не привлекает? – Я передвигаю крышечку бесчувственной рукой и создаю комбинацию, которую ещё не использовал в игре со стариком.

– Пусто там. А в космическом корабле такое же замкнутое пространство, как и здесь. Экипаж всего несколько человек. Не разгуляешься.

Вот он – поворотный момент игры. Всего один ход – и либо я выигрываю жизнь Киры и проигрываю собственную, либо выигрываю свою и…

Я стискиваю зубы и переставляю шашку.

– Ну, я пошёл, – поднимается из-за стола старик. Он протягивает мне руку для пожатия, а другой собирает крышечки в карман. – Пригодятся ещё. А ты беги, может, успеешь.

Я срываюсь с места. Хотя какой в этом смысл? Бежать необыкновенно легко. Тело невесомое. Я почти не касаюсь пола. Кажется, ускорение придают мне не ноги, а страх.

Подлетаю к палате, когда из неё выходят врач и медсестра. Едва успеваю отскочить от распахнувшейся двери.

– Вставал-вставал, – тараторит медсестра. – Я сама видела.

– Я же запретил, – в голосе врача слышна досада. – С мозгом шутки плохи. Зовите санитаров.

Пойду оформлять.

Я слышу, как в палате звонит телефон. Вхожу. Взять – не взять?

– Дядя Миша, – показываю на телефон глазами, избегая смотреть на укрытое с головой тело на моей кровати.

– Эх, парень… – дядя Миша снимает трубку, слушает, шумно дыша, а потом треснутым голосом говорит: – Нет его. Совсем нет. Умер. – И обращается ко мне: – Какая-то Кира вышла из комы. Просили передать.

К горлу подкатывает комок. Я показываю дяде Мише большой палец.

– Крышечки-то есть? – Он откручивает от бутылки синенькую.

– Первая, – шепчу я и отправляюсь в конец коридора, где в нише горит свет.