Ровно год не дожил до своего девяностолетия Михаил Николаевич Алексеев. Мы понимали разумом и были готовы к самому худшему, но когда случилось это, сердце вздрогнуло от жестокой несправедливости: не должны такие люди уходить из жизни. И как же осиротело всё в тот покрытой солнечной нежностью день! Талантливый писатель, который высветил жизнь русского народа в её неподкупной правде не только в мирные годы, но в тревожные годы жестокой войны и в силу своего природного таланта показал в повестях «Карюха», «Хлеб – имя существительное», «Рыжонка», в романах «Вишнёвый омут», «Драчуны», «Мой Сталинград», «Оккупанты» неиссякаемое светолюбие народа в самых трагических ситуациях ушедшего столетия. Недаром его творчество высоко оценивали Михаил Шолохов и Леонид Леонов – богатыри русской прозы XX века.
Вот что поведал мне в одном из наших разговоров ещё в июне 1982 года Леонид Максимович Леонов: «Чем дальше мы проникаем умственным усилием в глубинные пласты будущего, чем напряжённей погружаемся в трагическую повседневность, тем значимее становится вся выдающаяся мощь нашего прошлого, в особенности когда мы обращаемся сердцем к Великой Отечественной войне.
В массовой самоотверженности, в спартанском самопожертвовании, в будничности героических поступков, которые от этого становились только прекраснее, рельефнее проступает самобытный, стоический характер нашего народа. К сожалению, советская (да и русская!) литература мало уделила внимания этому уникальному коллективному явлению, его историческим корням. Мы с вами говорили о рассказе Алексея Толстого («Русский характер». – А.П.), о «Судьбе человека» Михаила Шолохова, показавших нам замечательные проявления личности в драматичных обстоятельствах. Но о доле самого народа, вернее, об основе его – крестьянстве, пока объёмнее всего высказано в романе Михаила Алексеева «Драчуны», писательском свидетельстве русской жизненности, русских путях провидения, нраве народа, его устойчивости и укоренённости. Этот роман ещё ждёт своего осмысления, и, возможно, нескорого».
Для тех же, кто впервые видел его, М.Н. Алексеев всегда казался неказистым мужичком-плотнячком. Такое симпатичное лицо, как у него, можно было увидеть в любом уголке матушки-России. Так оно и было. Михаил Николаевич действительно из глубинного народа. Небольшого росточка. Крепенький. Простоватый с виду. «Хитрый саратовский мужичок» – так называл его старый друг и ровесник поэт Василий Фёдоров, хотя хитрости в нём было мало, а была крестьянская осторожность в выборе друзей. Но когда решался вопрос нравственный или литературно-художнический, то этот «мужичок» проявлял неожиданную для него уверенную дипломатичность. Я, проработавший с ним в журнале более двадцати лет неразлучно, видел его в разных ситуациях и поражался его умению общаться с людьми, а также выверенной реакции на происходящее: будь то разговор в редакции с авторами или посетителями (Михаил Николаевич был долгое время депутатом Верховного Совета РСФСР), встреча с читателями или отстаивание интересов журнала в цековских кабинетах КПСС, как это было, когда пытались прекратить публикацию «Истории государства Российского» Николая Михайловича Карамзина в 1988 году.
Но более всего я поражался его высокопрофессиональному чутью на поэзию. Закоренелый прозаик, в ранней юности, по собственному определению, «грешивший стишками», он был тайным покровителем поэтов. Потому мне, с лета 1975 года назначенному заведующим отделом поэзии, работать с ним было легко. С благословения Михаила Николаевича я стал расширять авторский круг журнала. В 1976–1977 гг. мне удалось напечатать, не без откровенного сопротивления большей части редколлегии, поэму «Хамутиус» Аркадия Кулешова, известного белорусского поэта (кстати, вначале на русском, а потом только на родном языке), поэмы молодого Юрия Кузнецова «Золотая гора» (с которой началась его известность), Василия Фёдорова «Женитьба Дон-Жуана», Владимира Соколова «Сюжет»... Работы неожиданные, знаковые, не проходившие до этого в других изданиях, а «Женитьба Дон-Жуана», подготовленная к печати журналом «Молодая гвардия», – и Главлит (цензуру). И как бы доказателен не был в своей оценке конкретного произведения заведующий отделом, но отвечало за всё первое лицо. Великая роль в публикации их, вне сомнения, принадлежала главному редактору журнала «Москва» Алексееву, бравшему на себя смелость идти против мнения своих коллег по работе. Но об этой рисковой черте Михаила Николаевича как-нибудь расскажу особо. Сейчас же о другом.
Года через полтора после выхода в свет «Сюжета» (в 1983 г. книга с этим названием получает Государственную премию СССР) узнаю, что Владимир Николаевич Соколов работает над новой поэмой «Александровский сад» и, как всегда, неторопко, раздумчиво. Я заволновался, решив, что поэму могут перехватить другие журналы – а редакторское соперничество в те времена было обострённым! – и попросил поэта принести рукопись для публикации в «Москву». Он согласился. А ещё через месяц узнаю от приятеля, что у Соколова возникли неожиданные финансовые проблемы, которые надо было стремительно разрешить в несколько дней.
Я предложил Владимиру Соколову узаконить наши отношения с редакцией и подготовил договор на публикацию новой поэмы. Но так сложились обстоятельства, что главного редактора не было в столице, а заместитель главного не стал подписывать финансовый документ. Время же не терпело промедления. Ближайшая выплата гонорара приходилась на начало следующей недели. Иначе пришлось бы ждать целый месяц. И я делаю шаг, выходящий за пределы моей компетенции: посылаю в пятницу телеграмму М.Н. Алексееву в село Монастырское Саратовской области с настоятельной просьбой позвонить своему заместителю и дать «добро» на подписание документа. Реакция любого чиновника могла быть предсказуемой. Он бы продолжал отдыхать (в случае с Алексеевым – работать над новой рукописью), а по приезде из отпуска врезать ретивому подчинённому по первое число за несоблюдение субординации. Но Михаил Николаевич, душевный человек, сам изведал удары судьбы и знал, что такое нищета и как она отражается на творчестве.
В понедельник мне передают, что договор подписан, и поэт может во вторник получить в бухгалтерии издательства «Художественная литература», к которому относилась редакция «Москвы», по максимально высокой ставке гонорар за будущую публикацию. Владимир Николаевич был доволен таким выходом из затруднительного положения, а я был рад, что сумел помочь своему любимому поэту.
И только через много лет уже от друга Алексеева я узнал о том, каких трудов стоило тогда позвонить Михаилу Николаевичу в Москву. Дело в том, что тогда была весна, мощное половодье затопило дорогу, и ему, чтобы добраться до исправного телефона, пришлось на лодке ехать по водной стихии с различными приключениями. Но желание помочь поэту, с которым он не был знаком, но которого ценил за творческую самобытность, победило природную осторожность. Мне кажется, что этот поступок многое говорит о сердечных свойствах знаменитого писателя. Кстати, Владимир Соколов был очень взволнован, узнав историю телефонного звонка.
Как редактор Алексеев был очень терпелив к людям. В редакции всегда найдётся предмет для спора, зависти, а то и ненависти, но наш главный всегда умел деликатно помирить сотрудников, ничем не обижая даже ненароком. И ещё: всегда радовался рождению ли детей или внуков, памятным датам, творческим удачам, помогал публикациям. Так, увидев на моём столе рукопись драматической поэмы «Противоборство», попросил прочитать, а спустя две недели спросил: «Что там у тебя в плане нового номера? Поставь «Противоборство». И увидев моё смущение, добавил: «Я дал на рецензию членкору академии РАН Вадиму Викторовичу Каргалову. Наши оценки, писателя и историка, совпали. Эта серьёзная работа о становлении Московского государства – тема нашего журнала». Кстати, драматическая поэма, составившая с «Противлением» дилогию о Московской Руси, получила в 1989 году Государственную премию России. И ещё вспоминаю солнечный май 1978-го, когда я зашёл в кабинет главного и поздравил его с награждением золотой медалью Героя Социалистического Труда.
– Всё шутишь!
И тут же тревожно спросил:
– Кто сказал?
– Леонид Максимович Леонов.
Он облегчённо вздохнул, и лицо его засветилось улыбкой:
– Леонид Максимович знает, о чём говорит.
Так я оказался вестником огромной радости для него.
Как-то в разговоре со мной Михаил Николаевич поделился выстраданным: «Быть может, для кого-то это и прозвучит кощунственно, но именно война сделала меня писателем, а солдатом так и не сделала, хотя 22 июня 1941 года я встретил её кадровым младшим командиром. Я прошёл вёрсты унижения, отступая по родной земле, изведал настоящий ад Сталинграда...» И замолчал, надолго уйдя в воспоминания. Конечно, пройти такую жестокую войну, стать победителем и вскоре стать заложником фронтовых воспоминаний непросто. Но, может быть, поэтому младший командир Алексеев и стал в русской литературе знаменитым писателем.