В молодости был у меня такой случай: в силу обстоятельств моей тогда скитальческой инженерной профессии, я как-то провёл вечер и ночь в доме незнакомого мне до этого железнодорожного ревизора. Самого хозяина дома не было, и, уложив меня спать в комнате, смежной с его комнатой, сын предупредил, что отец возвращается с работы поздно и ещё долго потом не спит (чтоб меня не смущал свет в его комнате). Старый железнодорожник действительно пришёл поздно. Я уже начинал засыпать, но услышал его осторожные шаги, когда он проходил мимо меня, а потом долго ждал, когда исчезнет полоска света из-под двери его комнаты, но, так и не дождавшись, уснул.
Проснулся я утром, когда его уже не было дома. Мне объяснили, что уходит он на работу рано, потому что до начала рабочего дня должен отчитаться за вчерашний день. Я не удержался и спросил, почему так долго горел ночью в его комнате свет, и сын (он, как и я, был инженером-мостовиком), усмехнувшись, молча провёл меня в комнату отца и показал книгу, которая оказалась томиком стихотворений Пушкина. «Он всегда читает Пушкина, – сказал сын. – Он считает, что Пушкин помогает ему работать».
Он проверял билеты у пассажиров пригородных поездов. Для меня он стал символом человека, знающего путь к спасению и на практике применяющего своё знание. Об этом говорили многие великие, в том числе Горький, чья «цитата» – «Всем хорошим во мне я обязан книгам» – красовалась на стенах многих школьных классов во времена нашей молодости. Таких «цитат» можно набрать очень много. Суть их сводится к тому, что литература – не «один из предметов программы обучения», а единственный из всей программы школьного обучения путь к высшим ценностям. Как-то спросили Паустовского, что изменилось в мире от того, что есть литература? «Мы не знаем, что стало бы с миром, если бы её не было», – ответил Паустовский.
А Бродский в своей Нобелевской речи сказал о том же самом так: «Чем богаче эстетический опыт индивидуума, чем твёрже его вкус, тем чётче его нравственный выбор, тем он свободнее. Именно в этом, скорее прикладном, чем платоническом, смысле следует понимать замечание Достоевского, что «красота спасёт мир». Или высказывание Мэтью Арнольда, что «нас спасёт поэзия»… Как система нравственного, по крайней мере, страхования литература куда более эффективна, нежели та или иная система верований или философская доктрина. Потому что не может быть законов, защищающих нас от самих себя, ни один уголовный кодекс не предусматривает наказаний за преступления против литературы. И среди преступлений этих наиболее тяжким является не преследование авторов, не цензурные ограничения, не предание книг костру… Существует преступление более тяжкое – пренебрежение книгами, их не-чтение. За преступление это человек расплачивается всей своей жизнью; если же преступление это совершит нация – она платит за это своей историей… Для человека, начитавшегося Диккенса, выстрелить в себе подобного во имя какой бы то ни было идеи затруднительней, чем для человека, Диккенса не читавшего. И я говорю именно о чтении Диккенса, Стендаля, Достоевского, Бальзака, Мелвилла и т.д., то есть литературы, а не о грамотности, не об образовании. Грамотный-то, образованный-то человек вполне может, тот или иной политический трактат прочтя, убить себе подобного и даже испытать при этом восторг убеждения».
Отношение к литературе как к предмету «практически бесполезному», скорее всего, объясняется отсутствием видимых во внешнем мире результатов её воздействия. Между тем, «подлинный внешний мир, – как писал Мopya, – это подлинный внутренний мир». В «подлинной» внешней жизни человек живёт не ради себя, а «ради своей страны, ради женщины, ради творчества, ради голодающих или гонимых». То есть в соответствии с законом любви.
Литература открывает путь в подлинный внутренний мир, от которого зависит подлинный внешний, а значит – и предотвращение трагической судьбы этого внешнего мира сегодня. И если с кем-либо и может литература разделить свою спасительную миссию, то только с остальными видами искусства. Бах, Моцарт, Чайковский, Рафаэль, Рембрандт, Врубель, Чаплин, Феллини и другие великие единоверцы великих писателей могут тоже уже с детства войти в жизнь человека и практически определить его будущее.
И всё-таки сделать объектом познания (и ещё в школе!) невидимый внутренний мир человека – задача, в полной мере и прежде всего доступная литературе. И не только потому, что литература наиболее ясно и конкретно вводит в этот мир, но и потому, что мир этот она воплощает в слове – том самом Слове, которое «было в начале», «было у Бога», которое навсегда пребудет высшей реальностью Бога.
Создание же школы, где литература станет не предметом, который изучают в ряду других предметов, а проводником, который (в полном соответствии со своим назначением) ведёт к большим высотам, – это тема, требующая особого, однако и скорейшего рассмотрения. Но при всей своей сложности она должна предусмотреть одну главную задачу школы – научить читать книгу. То есть выявить мир души, в котором проходит истинная жизнь человека. И только там, в этой истинной жизни, может быть услышан, наконец, так и не услышанный до сих пор, прозвучавший в начале нашего страшного века и предугадавший все его чудовищные преступления против нравственности и самой жизни, отчаянный и всё ещё обнадёживающий призыв великого яснополянского пророка: «Люди-братья! Опомнитесь, одумайтесь, поймите, что вы делаете! Вспомните, кто вы…»
И последнее. Похоже, что целостность мира сегодня уже невосстановима за счёт спасительного исторического катарсиса. Результаты нарушений нравственного закона за последние полвека, прежде всего в надвигающейся экологической катастрофе (не говоря уж о социальных, национальных, религиозных и прочих войнах), ведут только к гибели. Всеобщая искупительная жертва запоздала уже не для одной страны или народа, а для всего мира. Предотвратить сегодня всемирный потоп (выражаясь языком Библии) может только то, что могло спасти в своё время и древний Рим, и другие исчезнувшие цивилизации, – осознание нравственного закона как единственного условия сохранения жизни. И без поэзии, без литературы – нам не спастись.
Иначе не выжить…