ПЕРСОНА
Обычно с юбилярами беседуют перед круглой датой. Увы, у Иосифа Леонидовича Райхельгауза, создателя и художественного руководителя московского театра «Школа современной пьесы», график оказался слишком плотным, и поймать его удалось только после юбилея. Так что интервью получилось совсем не «датским», чему он был только рад.
– Иосиф Леонидович, а что в вас, нынешнем, осталось от мальчишки, некогда бегавшего в массовке в Одесском ТЮЗе?
– Сохранилась, я думаю, непосредственность. Меня легко разыграть. Я очень легко верю в самые невероятные возможности, в том числе в свои собственные. Когда я бегал в массовке, мне было пятнадцать лет, но я очень хорошо представлял себе, как когда-нибудь буду руководить одним из московских театров.
– Он у вас природный или благоприобретённый?
– Природный. Мне подарили отец с мамой и город, в котором я родился, – солнце, море, великую одесскую литературу…
– Люди в основном на жизнь жалуются, а вы радуетесь. Вы верите в то, что, если ты улыбаешься миру, мир улыбается тебе в ответ?
– Конечно. Я вообще верю только в человека. Это человек придумал Бога, написал великие книги – Библию, Талмуд, Коран и все прочие того же порядка, создал великую живопись – иконопись. Вот он всё это придумал, создал, назвал словами и стал в это очень верить. Я живу по тому же принципу: придумываю что-то сам для себя и очень в это верю. И придуманное осуществляется...
– Когда-то вы придумали театр, теперь придумываете ему новое здание. Что это будет?
– Здание, в котором расположен наш театр, уникально. Этому дому более 200 лет. Здесь некогда был знаменитый Зимний московский Эрмитаж и ресторан того самого Оливье. Этот дом – намоленный. Кого тут только не было: Толстой был, Достоевский был, Чехов был, да не просто был, а подписал контракт на издание собрания своих сочинений. Чайковский свою свадьбу праздновал. Общество любителей русской словесности собиралось. Одним словом, здесь вполне можно было бы открывать музей русской культуры периода с конца XVIII по начало XX века. Но здание нуждается не в косметическом ремонте, а в тщательной и бережной реставрации. Вот мы и хотим построить во дворе, на месте развалившихся флигелей, новое здание. Театр перейдёт туда играть, а здесь предстоит провести кропотливый ремонт, по завершении которого у театра будут три сцены. У нас ведь не только свой репертуар, но и клубные вечера, и гастроли наших зарубежных друзей, и фестивали. Здесь же и площадка двух мастерских, которые я веду в ГИТИСе. Так что это не просто театр, а целый культурный центр с насыщенной программой.
– Новое здание в центре старой Москвы?
– Именно, но какое здание…
– Какое же?
– В основу проекта был положен театр Гонзаго в Архангельском, построенный в 1819 году Осипом Бове и знаменитым итальянским декоратором Пьетро ди Гонзаго..
– Почему именно он?
– Он более всего отражает стиль и душу русского театрального здания – такого, как Александринка или Малый театр. Ведь первые русские театры строились по образу и подобию итальянских.
– Не слишком ли мало места для нового театра в тесноте нынешней Неглинной?
– А большой нам и не нужен. В театре будет чуть более 500 мест – как раз столько, сколько имеет хороший европейский драматический театр. Он будет компактным, но при этом потрясающе красивым. Мы хотим сделать так, чтобы не навредить родному городу и при этом дать возможность театру, который существует уже девятнадцать лет, нормально работать.
– Это возможно?
– Возможно! Дмитрию Крымову, выдающемуся художнику и сценографу, пришла в голову замечательная идея. Вот идут наши зрители по Неглинной, и вдруг перед ними приоткрывается фасад, как занавес в театре (театр – ведь это всегда тайна), и они оказываются на старинной московской улочке. Сегодня в Москве улицы в основном исчезают, а мы хотим городу улицу подарить. И назвать её именем Булата Шалвовича Окуджавы. Такой улицы в Москве нет, а она непременно должна быть.
– В детстве вы мечтали не только театром руководить, но и книжки писать. Только какие-то они у вас «нережиссёрские». Режиссёры по идее пишут о своей жизни в искусстве…
– И я такую книжку написал. Почти написал. Очень серьёзная книжка с несерьёзным названием «Во всём виноват режиссёр». Если этим летом у меня появится хоть какая-то пауза, то я её наконец сдам в издательство. Я ещё одну не очень серьёзную готовлю…
– Тоже о театре?
– Нет. Документальная проза о гонках по бездорожью. У нас очень интересная команда. Мы раз в году выезжаем на какую-то очень сложную местность, которую нужно пересечь. Мы шли по Кызылкумам на квадроциклах, по Белому морю – на гидроциклах...
– Зачем вам это, Иосиф Леонидович?!
– Сейчас попробую объяснить. Я испытываю некоторое смущение оттого, что занимаюсь театром. Вот на столе масса телеграмм с поздравлениями. Я смотрю на них и думаю: как трудно писать такие вещи!.. Ведь им, поздравляющим кого-то, достаточно часто приходится вычислять: кто крупный режиссёр, кто великий, кто гениальный. Кому слать телеграмму, кому не слать. Причём выдающийся будет обижен тем, что он – не великий, а великий – тем, что не гений. Я к себе отношусь крайне трезво. И поэтому, когда я занимаюсь реальным мужским делом – копаю землю, сажаю деревья, строю дом, вожу все виды техники, – я себя хорошо чувствую. Мне не стыдно. А вот когда занимаюсь театром, мне чаще всего стыдно.
– Зал полон, а вам стыдно?
– Зал-то полон. Но я же вижу несовершенство своих, с позволения сказать, произведений. Я знаю, как их улучшить, но для этого надо проявить жёсткость, и даже жёсткость ко многим своим коллегам внутри этого театра. Я всё время стою перед выбором между человеческим проявлением и профессиональным. К сожалению, они практически не сочетаются. Я для себя даже формулу вывел: хороший артист или хороший режиссёр не может быть хорошим человеком. И чем лучше профессионал, тем хуже он как человек. Многие мои коллеги, став великими в профессии, «охудшали» уже настолько…
– То, что даётся в одном, отнимается в другом?
– Увы, это так. Могу привести в пример своего однокашника – великого режиссёра Анатолия Александровича Васильева, который стал невозможен, невыносим. Практически стал чудовищем.
– У вас есть некая внутренняя «табель о рангах»? Где в когорте своих коллег находится режиссёр Иосиф Райхельгауз?
– Не знаю, кто вывел эту формулу качественного показателя режиссёра, но мне она нравится. Это дробь, в числителе которой то, что о нём говорят окружающие, а в знаменателе – то, что он думает о себе сам. Поскольку знаменатель у меня всегда занижен, то вроде всё более-менее. В Москве работают сотни режиссёров, но истинных профессионалов не так много. Мне кажется – человек 50. Среди этих пятидесяти я где-то в начале четвёртого десятка. Могу точно сказать, кто составляет первый. Меня там и близко нет. Там Някрошас, Додин, Фоменко, Женовач, Крымов, Виктюк, Серебренников...
– А кто же самый первый?
– Анатолий Александрович Васильев.
– Юбиляру положено подводить итоги, но вас мне хочется спросить о будущем: каким ваш театр будет эдак лет через 10?
– Мне бы хотелось, чтобы нагрузку и творческую, и производственную взяли на себя два-три очень талантливых моих ученика или даже не моих, а пришедших со стороны. А я бы мог не руководить их работой, а при необходимости её комментировать. Если им это покажется необходимым…
– Театр, гонки, педагогика, книги… А народ, как правило, жалуется, что ему времени ни на что не хватает. Вы что, секрет особый знаете?
– У меня тяга ко многим профессиям. Хотел быть водителем с детства – водить огромные грузовики через льды и бури, как мой отец. Хотел строить дома. Быть капитаном на большом судне. Хотел писать, снимать кино. Раньше думал, что можно всем этим заниматься последовательно. Оказалось – нужно всё делать параллельно. Особенно теперь, когда стал виден предел этой жизни. А секрет прост. Наш великий учитель Анатолий Васильевич Эфрос считал: главное – не спектакль, а репетиция. Вот то же самое в жизни. Главное – процесс. Написать книжку, поставить спектакль, пройти по пескам или торосам – просто. Сложно – точно, детально, чётко всё продумать. Я думаю, людям не хватает времени именно на обдумывание. Поэтому приходится жить сначала начерно, а потом «переписывать» набело, исправляя допущенные ошибки. А я живу сразу набело…
Беседу вела