ДОСЬЕ «ЛГ». Ракша Ирина Евгеньевна – прозаик, кинодраматург. Её повести и рассказы переведены на многие языки. И. Ракша – автор сценариев к фильмам «Бабье лето», «Арбузный рейс», «Веришь – не веришь», «Ждите писем», статей и монографий о художниках М. Грекове и А. Пластове, Ю. Ракше и И. Левитане и других. Её муж – художник кино и живописец Юрий Ракша – писал: «Моя Ирина всегда – мой первый помощник и первый критик. Она была и навсегда останется моей светлой Мечтой, моей Музой». Ирина Ракша – лауреат ряда литературных премий, в том числе «Золотое перо» РАН, имени Есенина и Шукшина, имеет правительственные награды.
– Ирина Евгеньевна, поздравляем с юбилеем… Скажите, пожалуйста, вы человек счастливый?
– Спасибо. Думаю, да. Поскольку счастье внутри человека. Не вне. А вообще формул счастья множество. Мой муж, например, говорил: «Любимый дом, любимая женщина, любимая работа». Я была, например, безмерно счастлива, когда родила дочь. Врачи не разрешали иметь ребёнка. По состоянию сердца. Но я пошла на риск, и Анечка родилась. Здоровенькая, чудесная, с чёрным завитком на лобике… По-моему, одного этого для счастья достаточно. Подарить Человеку жизнь! Так что у женщины быть счастливой возможностей больше… Но вообще-то счастье – это осуществлённость.
– Ну, тут у вас всё в порядке. Хотя вы никогда не были «придворным» автором. Не обласканы, не писали в угоду, не врали. Но издали 16 книг.
– Всё это, как говорится, не благодаря, а вопреки. Ещё здравствуют те секретари, литчиновники, кто вычёркивал меня из издательских планов, из списков на премии и награды, на поездки и льготы. Печаталась, где берут. И в «Юности», например, и в «Молодой гвардии». Но с годами это уже не прощалось, ни справа, ни слева. Литература стала клановой… К тому же мужчины вообще не прощают женщине дара творчества.
– Вы человек сильный?
– Скорее, энергичный, порою стихийный. Муж друзьям говорил: «С Иришей моей не соскучишься». В молодости бывала отчаянной. Считала, что «добро должно быть с кулаками». Открыта была, бесхитростна до дури. Часто вызывала огонь на себя. Но Бог уберёг.
– А сейчас?
– Сейчас знаю – никаких «кулаков». Господь всё управит. И у возраста свои преимущества – мудрость, простота. Ощущаешь радость от новых ценностей, которые обретаются только с годами.
– Что вы цените в человеке?
– Профессионализм. У нас полстраны непрофессионалы, занимаются не своим делом. Именно в этом трагедия «советских» десятилетий.
– Что вам нужно для счастья?
– Ну, в разные годы жизни – разное. Когда от лейкоза умирал Юра, молила Бога забрать меня, а его оставить. Почла бы за счастье. Да и сейчас уверена, что отпущенным временем он распорядился бы лучше меня, больше успел. Ну а сейчас, например, для счастья мне нужен прожиточный минимум и одиночество для работы. А пенсии в шестьдесят долларов на еду и бензин не хватает.
– Вы женщина самостоятельная?
– Скорее – самодостаточная. Всё волоку сама. И всегда с удовольствием ныряю в свой внутренний космос. Не понимаю даже вопроса, который порой задают: «Вам одной не скучно?»
– Вы хотели бы родиться в другое время?
– Зачем?.. Ну, разве чтоб Пушкина увидать?.. На всё есть свой промысел. Значит, я тут зачем-то была нужна. В нашем, железобетонном веке. Помните великую строку: «Не спи, не спи, художник, Не предавайся сну. Ты вечности заложник У времени в плену»? Лучше не скажешь. Кстати, я ещё о встречах с Пастернаком написать не успела. Как, например, мы, студенты, я, Гена Айги, Миша Рощин, Рим Ахмедов, узнав о его травле, помчались в Переделкино и лезли к нему на дачу через забор, по пояс в снегу, с букетиком промёрзших хризантем, купленных у Киевского вокзала на студенческие гроши….
– А что было дальше?
– Дверь открыла невзрачная, старая, строгая женщина. Сперва перепуганная, недоумённая. Оказалось – жена. Узнав, что мы юные литераторы, сразу заулыбалась, озарилась, помолодела и впустила нас – промёрзших, голодных и от стеснения чуть-чуть нахальных – в дом. Не до конца тогда ещё понимающих – к кому мы пришли. Я, румяная от мороза, протянула цветы. Хозяйка была так тронута, что повлажнели глаза, и оттого, не сказав ни слова, скорее ушла в дом, оставив нас раздеваться в передней. Видно, цветы ему понесла. Он спустился со второго этажа по скрипучей лестнице. Голос был хрипловатый, густой. Извинялся, что приболел, что в пижаме. Она была тёмно-зелёного цвета в полоску. И шарф замотан на шее. Почему-то запомнились его слова: «Да, да. Скоро пленум – меня будут вешать». Я не поняла, какой именно пленум. Союза писателей или компартии. И почему именно – вешать. Но переспрашивать не посмела. Потом он поил нас душистым кофе с печеньем. Жена принесла и ушла. А мы уселись за стол. Очень хотелось есть, и мы незаметно слопали всё печенье. В комнате вкусно пахло настоящим горячим кофе и холодными хризантемами. Юный, малорослый и талантливый Гена Айги (Лисин) – лохматый чувашский поэт – громко давил сахар в стакане и, размешивая, звенел на всю комнату серебряной ложечкой. По дороге сюда мы договорились – ничего ему не читать. Но Гена всё же не выдержал. Встал и, бубня и грассируя (он сильно картавил), держась за спинку стула, читал нараспев свои стихи. (Потом мы его за это ругали: только время извёл.) Позже и я, осмелев, чтоб развлечь приболевшего хозяина, бесстрашно сыграла на легендарном рояле Моцарта. «Рондо в турецком стиле». Единственное, что помнила наизусть. И Борис Леонидович, улыбаясь, великодушно терпел, добрым взглядом наблюдая пышащую юным здоровьем ораву. И ещё – показывал нам на стенах, в тонких рамах, оригиналы рисунков своего отца художника-графика Леонида Пастернака – дивные, знакомые мне иллюстрации к «Анне Карениной».
– А были ещё с ним встречи?
– Позже я с Борисом Леонидовичем ещё не раз встречалась в Переделкине. И в 58-м, и в 59-м. При этом он непременно целовал мне, юной студентке, руку. И всегда улыбался чуть лукаво, любуясь моим вспыхнувшим от смущения лицом… Интересные были моменты… Храню его подарок мне на свадьбу – снятый им прямо с книжной полки томик басен Лафонтена, из французской «Розовой библиотеки», с золотым обрезом. С его автографом. Кстати, на Новый год в Переделкине на даче Сельвинского (общежитие студентов Литинститута было неподалёку от дачи Пастернака) мы разыгрывали подарки с ёлки, подвешенные на ниточках. Сами же всё и готовили. Кому конфетка доставалась, кому – мандарин. А кому – листочек с автографом Пастернака. Несколько таких листочков-автографов принесла нам от него к новогодней ёлке хорошенькая светловолосая Ирина Емельянова, дочь Ивинской. Помню, Паруйр Севак получил автограф, я, Галя Арбузова.
– Какие ещё были особо памятные встречи?
– Если особо, то удостоилась чести быть принятой в резиденции и беседовать с выдающимся человеком эпохи – Патриархом всея Руси Алексием II. Это счастливый промысел, что у нас такой пастырь.
– Какую роль сыграл в вашей жизни Шукшин?
– Серьёзную. Самим фактом существования. Те, кто знал его в разные годы, менее или более, всё стараются его «приватизировать», порой приукрасить. И мемуары все уже «отписали». Хотя истинный его портрет – совокупен. Нам с Юрой довелось знать его долгие годы, но с перерывами. И уже потому не близко. Лишь спустя четверть века после его ухода я всё же решилась написать роман о нём «Голубочек мой ясный». Хотя там не вся правда, которую я могла бы рассказать. Может, когда-нибудь и удастся дополнить моего «Голубочка». Но так много другого в собственной жизни, что, если не успею, Вася простит.
– Что бы вы попросили у судьбы?
– Чтобы подольше тут на земле потрудиться. Как сказал поэт: «Отвори мне калитку в былое и былым моё время продли»… Ну а если коротко, то: «Господи, дай силы – дать».
Беседу вёл