Для нас нынешний год – юбилейный. Литературное объединение в городе ткачей Орехово-Зуеве было создано 85 лет назад, в 1925‑м. Власть приобщала рабочий народ к вековой культуре. Надо сказать, что и тогда наш город отнюдь не был культурной пустыней. Народный театр у нас был организован ещё артистами Московского Художественного театра. Условия для этого создал известный фабрикант Савва Морозов. На его средства, как известно, было построено знаменитое здание Художественного театра в Камергерском переулке, в 1912 году великолепный театр был построен и в Орехове. Станиславский, принимая первый спектакль, в котором играли рабочие, воскликнул: «Не верю!» Пришлось актёрам показать свои фабричные книжки. После революции культурная жизнь оживилась. Достаточно сказать, что в 1919 году в Орехово-Зуеве Большой театр дал 24 спектакля, в городском парке перед рабочим людом выступал Шаляпин, по 12 спектаклей дали Художественный и Малый театры и Театр Зимина…
…В организации литературного объединения в Орехово-Зуеве – его назвали «Основой» – принял участие Дмитрий Фурманов, поэтическое мастерство помогал постигать ткачам Сергей Городецкий. В разные годы гостями ЛИТО были Алексей Сурков, Александр Филатов, Николай Старшинов, Владимир Костров и другие известные писатели. Дружил с нами Анатолий Брагин.
В военную пору поэты-рабочие ушли на фронт. ЛИТО возродилось в 1953-м. Им руководил учёный-фольклорист Авраамий Алексеевич Кайев. В середине 1960-х он возложил руководство объединением на меня. За минувшие годы целый ряд студийцев стали членами Союза писателей – среди них такие известные люди, как поэт Николай Дмитриев, детский писатель Фёдор Камалов и другие.
ЛИТО «Основа» 2010 года – не школа для начинающих. Это содружество литераторов, стремящихся быть достойными нашей великой литературы, ищущих своё место в литературном процессе, помогающих росткам всего талантливого, что появляется в городе. Среди нынешних членов ЛИТО – маститый Леонид Андреев-Селижаров, ставший членом Союза писателей СССР ещё в 1974 году. Он всегда был человеком, неугодным власти, начиная с того, что «надумал родиться в тюрьме». Как ни горько, но сейчас, когда его талант набрал полную силу, поэзия стала ненужной государству. Интереснейшая книга Леонида Андреева-Селижарова «Русская Аватара» вышла в свет тиражом 250 экземпляров. Не буду говорить об узком круге профессионалов, но читательская Россия XXI века своих поэтов практически не знает.
, руководитель ЛИТО «Основа»
Плетёный сундук
Вот он, мамин сарафан с кофточкой. Кофточка яркая. А сарафан блёклый. Весь выгорев-ший на солнце. Красные и голубые полосы с цветочками. Отделка голубым кантом. Фасон замечательный. Стиль кантри. То есть стилизованный под «народный». В моих детских играх это был костюм барышни-крестьянки для изображения дочери кузнеца Акулины. Ах, как складно он сидел…
Шила его редкая мастерица – мать маминой подруги. Портниха от Бога. Вся городская «элита» обшивалась у неё. Она и маму мою шить научила. Под её руководством возникло из скромного ситца бальное платье, отделанное шёлковыми лентами, с пышными рукавами и юбкой со сборками. Как у театрального занавеса.
Платье шилось для школьного карнавала. К нему из недр старых сундуков приложились удивительные вещи: настоящий корсет со шнуровкой на спине, тонкие ажурные митенки до локтя и большой вышитый шёлком веер, деревянные пластиночки которого были покрыты тонким голубым узором, а витой шнур с кистью позволял носить веер на запястье.
Мама на том новогоднем карнавале, в год войны, исполняла роль «старой барыни на вате». Почему старой? И на вате? Мама, которая ещё и не была мамой. Красивая и стройная. Никак не подходила под это определение. Но в то время слово «барыня» в рабочей среде, наверное, так и определялось. Несколько свысока и с насмешкой. Но приз за костюм маме всё равно дали.
В моих играх в барышню-крестьянку этот наряд «старой барыни на вате» изображал платье Лизы. Все мои подружки попеременно выступали в ролях то барышни, то крестьянки, то Алексея.
Хранилось всё это богатство под кроватью в большом, плетёном из золотистой ивовой лозы сундуке – мамином приданом. С ним мама ездила в Среднюю Азию на практику в овцеводческие совхозы от Пух-Меха – Московского пушно-мехового института. На последнем курсе маму забрала тоска от голодных степей Средней Азии, и она запросилась домой. Тогда мой дедушка продал свой новый костюм и поехал за тысячи километров за дочкой и её сундуком. Потом мама со своим сундуком вышла замуж.
Теперь этот сундук обретается на даче. А в современных журналах по дизайну интерьера подобные вещи украшают гостиные. Придётся вернуть сундучок из ссылки.
Поклон
Богородице поклон –
Святости, добру и свету!
Словно окна для икон –
Между осенью и летом.
На висках блестит слюда…
Ветер вечности и странствий,
Унеси меня туда –
В заиконное пространство.
Без породы
Я хочу воспеть
Милость, а не плеть.
Мы же – мужичьё
Неизвестно чьё.
Плачу о тебе –
Русской голытьбе:
Мир твоей избе
И печной трубе.
Русская земля –
Лён и конопля:
Со смолой их крепь
Превосходит цепь.
Славят муж с женой
Квас и хлеб ржаной.
Прав мирянский суд!
Свят крестьянский труд!
Родина Есенина
Нет, не умер наш рязанский говорок –
Сколько бед он и нашествий превозмог.
По-есенински сегодня неспроста
Изъясняются мещёрские места.
Возле Кадома – Кудыкина гора.
Возле Клёпиков – какие клевера!
И Медовый есть, и Яблочный есть Спас.
Только нету дома отчего у нас.
Как дымок костра и ветерок,
Ощущаю я рязанский говорок.
Гусь железный и Хрустальный Гусь –
Русь лесная, луговая Русь.
Сугроб детства
Под санями скрип и шорох колеи.
От берёз струятся тени, как ручьи.
Сколько неба! Сколько воли, как бело!
Сколько света и сиянья намело!
Сколько блеска, сколько солнца и зимы!
Сколько бархатной и снежной бахромы!
Растирайте снегом уши, щёки, нос –
Сколько бодрости, закованной в мороз!
Утонуть в сугробе детства не боюсь:
Скину лыжи – и по пояс провалюсь:
В ярких искрах, бултыхаясь, поплыву,
Превращаясь постепенно в синеву!
***
Разве можно сдержать лавину,
Отобрать свободу у ветра,
Не заметить небесной сини
После ливня тёплого летом,
Не пойти на огонь рябины,
Не отведать ягоды спелой,
Никогда не сказать: «Любимый…»
И любви не поверить первой?!
Герои
Настали нынче времена,
Когда того, кто ярок в роли,
Единодушно вся страна
Венчает лаврами героя.
Того ж, кто сеял и любил,
И честен был не понарошку,
Чей образ лихо выводил
Актёр на славную дорожку,
Кто мудрость жизни постигал,
Кто мёрз, учил и строил,
Кто и взаправду погибал, –
Не возведён в герои.
Вот ведь настали времена!
Вот утвердилась норма!
Чтит лицедеев вся страна,
Важнее жизни – форма!
За гранью
Есть свет погасшего окна,
Оставшийся в сетчатке глаза,
Есть тонкие обрывки сна,
Что забываются не сразу,
Есть дым сгоревшего костра,
Есть соль, где раньше было море,
Всегда похмелье есть с утра,
Молчанье после разговора,
На срезе дерева любого
Есть кольца прожитых им лет,
Есть каждого касанья след
И отзвук сказанного слова...
Но как и чем отозвалась
Двух душ разорванная связь?
Возвращение Орфея
Прозрачные цветы сухих
подземных трав –
И это всё, что от мечты осталось…
Так долго он стоял, ладонь свою разжав,
А сердце, как листок сухой,
вдруг сжалось.
Ну что ж, певец ночной,
отныне будь же прям,
Прими в дар от Аида эту бледность,
Постигни, потеряв счёт и ночам, и дням,
Всех слов людских
бессмысленную бедность.
…И невозможно вниз не посмотреть,
И невозможно ничего исправить…
Найди слова, чтоб и об этом спеть,
И вновь людей румяных позабавить.
Илье
Плюс компьютеризации
Почта теперь электронная,
Писем не шлём от руки.
Только души не растрогает
Почерк бегущей строки.
Книги на сайте разложены,
Томик не вынести в сад,
Птиц не слыхать растревоженных
С ритмом стиха невпопад…
Чипы вживляем в конечности,
Телу от них – благодать!
Только у датчиков вечности
Ангелы служат в диспетчерах,
Им невозможно солгать.
***
Май Бориса и Глеба – серебряный,
Ветерок над тамбовским селением.
Соловьиная ближняя звонница
Растревожит сирени-бессонницы.
Их возлюбленной в окна охапками
Слал с оказией юный Рахманинов.
Итальянской фрамуги затмение
До рассвета синело сиренями.
Рассыпалась роса до-диезная
С двух сердец в партитуры небесные –
Ах, сирени-свирели тамбовские
Отзывались в парижах и бостонах!
Май серебряный, спутник мой ласковый,
Принеси деревенскую ласточку,
Посади на душистую веточку –
Из любви моей первой ответчицу.
Был тот мальчик в плечах ещё узенький
И, прощаясь, кивал мне взлохмаченно.
Через год стал обручником музыки,
Через двадцать –
почти что Рахманинов,
Через тридцать – уткнутся в колени
Две озябшие ветки сирени.
Ветеран
Напевая, правил с толком
Окна в избах ветеран:
Уходил, а песни долго
Не смолкали между рам.
А когда он, безотказный,
Перестал владеть рукой,
Стеклорез его алмазный
По селу понёс другой.
И вина ему, и хлеба
Подают на стол за труд,
Но уйдёт – и будто не был:
Песен окна не поют.
***
Живу в России пореформенной,
Ещё не стих реформ набат,
И взгляд на жизнь – недооформленный,
И олигарх почти как брат.
Ищу, как встарь, я смысла высшего,
Лечусь на солнце от тоски,
А чтобы худшего не вышло бы,
Я зажимаю мысль в тиски.
Сильнее сжав виски ладонями,
Переварить стараюсь я
Небес родных глаза бездонные
И грохот грозный бытия.
***
Торгуют тут и там в Москве –
Раздолье и свобода.
Кто голой бабой на брелке,
Кто правдой для народа.
Давай, давай нам свежий гнев
По рублику, по трёшке.
Вдруг и у нас родится лев
От нашей драной кошки.
***
Я бы нажил большое богатство,
На Рублёвке поставил свой дом,
Да привычка за счастьем гоняться
Повела меня странным путём.
Отыскал я в обломках и хламе
Отшумевших эпох и веков
Старый дом в позолоченной раме
И потрёпанный томик стихов.
***
Какой я, к чёрту, человек,
Коль не убил в себе придурка,
Который может чистый снег
Испачкать брошенным окурком.