России не дали выпестовать свою, согласную с её историей и её душой демократию.
В самом начале 90-х годов, когда народы разваленного СССР ещё праздновали свою «независимость», на Западе в телепередачах о постсоветском пространстве заставки с изображением разлетающегося на кусочки СССР сменили такие же, но уже с разлетающейся на кусочки Россией.
В те годы западные наблюдатели даже не просто ожидали – были уверены, что она повторит судьбу СССР. Эти эксперты-советологи, озабоченно вещавшие о «всё ещё слишком большой» России, о её «стремящихся к независимости» народах, которым-де нужно помочь, вспоминаются, когда читаешь, как (из лучших побуждений!) на голову России призывают новые социальные потрясения и революции…
В статье «Среднеклассовцы» («ЛГ», № 30) народам многонациональной России хвалят «национальное государство», в которое нужно идти через «социальные потрясения», под руководством интеллигенции, а главное – без «среднего класса»… Правда, солидного слоя людей со стабильным средним уровнем доходов в России так ещё и не сложилось. Но автор полемичной статьи не любит этот слой уже заранее. По его мнению, середняк нивелирует особое значение интеллигенции и мешает грядущим переменам.
Парадоксально, но подобные мыслители любят ссылаться на опыт Запада. Поэтому и о роли среднего класса с автором хотелось бы поспорить, опираясь на опыт Германии. Действительно, весьма поучительный.
В тяжёлые послевоенные годы политикам ФРГ удалось стабилизовать и консолидировать общество, пережившее фашизм, военный разгром, шокированное разделом страны, отягощённое социальными противоречиями. В этом процессе средний класс сыграл главную роль.
Спору нет, середняк социально инертен, потрясения, революции – это не его дело. Однако тот, кто критикует середняка за его тягу к стабильности и реформам, поляризует общество там, где лучше бы попытаться консолидировать.
В 1947 г. консервативный Христианско-демократический союз (ХДС) в своей программе заявил:
«Экономическая система капитализма не отвечает ни государственным, ни социальным жизненным интересам немецкого народа… Содержание и цель нового социального и экономического порядка будет определяться не капиталистическими интересами прибыли и власти, а исключительно лишь благополучием нашего народа».
Разумеется, выступление христианских демократов против капитализма не означало, что их привлекал социализм. Напротив, им хотелось как можно скорее вернуть немецкий народ в западную демократию. Но как?
Германия знает две демократии – веймарскую и боннскую (ставшую ныне берлинской). Оба раза в своей истории Германия – по крайней мере формально – перешагивала в демократию не по своей воле, а по воле держав-победительниц. Чуждый германской социальной традиции капитализм Веймарской республики усилил имущественную и политическую поляризацию и закончился национал-социалистическим переворотом. Его следствие – гитлеризм, поражение в войне и раздел Германии. Мягкий же рейнский капитализм Боннской республики консолидировал общество, привёл к экономическому подъёму, усилению позиций ФРГ в Европе и к воссоединению Германии.
Для Веймарской республики средний класс, или, как его предпочитают называть в Германии, «средний слой», особой роли не играл. В итоге «взбесившийся от ужасов капитализма», задавленный классовой борьбой и мировым экономическим кризисом, оказавшийся под угрозой социального вымирания немецкий середняк ударился в национал-социализм. Он искал в нём спасения как от пламени всемирной пролетарской революции, так и от щупальцев международного капитала.
Памятуя этот горький опыт, создатели послевоенной боннской демократии стремились к такому общественному строю, в котором середняку будет хорошо. Западные немцы, как показывали опросы начала 50-х, мечтали о государстве, которое «позаботится о каждом в случае его болезни, безработицы и в старости». Именно о государстве, а не о частных фирмах и страховках – чуткая к социальной справедливости немецкая душа любит уповать на разум власти.
Руководители страны, пережившей экстремальный национализм гитлеровских лет, не могли консолидировать общество на основе национальной идеи, поэтому они консолидировали его на базисе социального благополучия.
«Государство политических партий», «социальное правовое государство», «социальное рыночное хозяйство», «конституционный патриотизм»… Все эти характеристики рейнского капитализма объединяло главное: это был строй, политически и экономически ориентированный на середняка, целенаправленно воспроизводящий социальные структуры, которые ведущий социолог тех лет Гельмут Шельски называл «нивелированным обществом среднего сословия».
В этом обществе не было антагонистических классов, а были подвижные социальные ниши и функционирующая социальная лестница, по которой каждый мог подняться наверх – было бы желание.
Особый упор делался на солидарность и на ответственность экономических элит. Они считались их долгом по отношению к менее обеспеченным. От элит требовалась готовность к уплате высоких налогов и к иным, вредным для предпринимателя, но зато полезным для общества мерам. Право неимущих на государственную поддержку, обеспечивающую прожиточный минимум, было закреплено на нормативном уровне. В обществе среднего сословия глохли любые революционные призывы – студенческие беспорядки 68-го года так и остались студенческими.
Несмотря на сложности, связанные с мировой экономической конъюнктурой начала 70-х годов, немецкие политики следовали избранному курсу во имя внутриполитической стабильности. Более того, социальное рыночное хозяйство стало своего рода экспортной моделью, которую немцы, указывая на положительный опыт собственной страны, предлагали перенять развивающимся и трансформирующимся странам.
После воссоединения двух немецких государств был период, когда германское государство, казалось, было готово отбросить социальную часть. В 90-х годах много говорилось о «возвращении к нормальности». «Нормализация» капитализма привела к тому, что ущемили неимущих, сократив расходы на социальные нужды. Начался переход от общества солидарности к неолиберальному обществу индивидуальной ответственности.
Перестройка социальной политики и политики занятости была проведена так решительно, что общество среднего сословия в считаные годы затрещало по швам. За несколько лет до начала мирового финансового кризиса социальная поляризация достигла немыслимого для старой ФРГ масштаба. Причём шла она за счёт середняка.
Процесс его вымывания носил не конъюнктурный, а структурный характер. Ведь средний слой включает в себя не только среднее и мелкое предпринимательство, но и высококвалифицированных рабочих, служащих, интеллигенцию. Мелкое, да иной раз и среднее предпринимательство чувствовало себя кинутым на растерзание глобальным хищникам и международной «саранче» – зарубежные приватизаторы целенаправленно разоряли национальные предприятия. Либерализация и динамизация рынка труда, дробление полных рабочих мест на «мини-джобы» ударили по квалифицированным рабочим. Дестабилизация трудовых отношений в системе интеллектуального труда положила начало пролетаризации интеллигенции, в особенности молодых специалистов.
Началось «бегство мозгов», отток квалифицированной молодёжи за рубеж. Квалифицированным рабочим бежать было некуда – эта составляющая немецкого среднего сословия начала опускаться на социальное дно. Но и дно это уже было не то, что раньше: с него не поднимешься, затянет. Создался стабильный слой бедняков.
В 2009 г. 73 процента немцев были уверены, что социального рыночного хозяйства в Германии больше нет.
Политическому отрезвлению помог всемирный экономический кризис. Поддерживая прогоревшие земельные банки, Ангела Меркель кинулась спасать мелкое и среднее предпринимательство – опору социального рыночного хозяйства. Государственная поддержка оправдала себя – мелкий и средний сектор в который раз показал свою способность к стабилизации экономики.
Кризис заставил Германию критически оглянуться на пройденный после воссоединения путь. Уже в начале кризиса в немецких СМИ с надрывом заговорили об ответственности экономических элит перед страной, в голос затосковали о былом обществе солидарности и даже консервативные партии вспомнили о социальных моментах.
Казалось, на правящие элиты снизошло моральное озарение – на самом деле они просто помыслили о своём будущем. В 90-е годы воссоединившаяся Германия, увлечённая «возвращением к нормальности», под гимн глобализации бодро двинулась по неолиберальному пути. Кризис лишь ускорил процессы, с 90-х годов разрушавшие «общество среднего сословия». Между тем политическая система Германии, её концепция «народных партий» зиждется на политической культуре, сложившейся именно в этом обществе.
Признать, что социальная поляризация приобрела структурный характер, означало положить начало новой политической эре, где старых «народных партий» уже не будет, а будут партии новых социальных слоёв, а возможно, и классов. Этого Германия, памятуя свой исторический опыт, не хочет. Потому что классовая борьба убивает демократию.
Реальной демократии нужен середняк – мелкий и средний предприниматель, квалифицированный рабочий, госслужащий, интеллектуал… Нужен именно этот социально пёстрый слой с разнообразными политическими убеждениями, но объединённый средним уровнем доходов и тягой к стабильности. Демократия функционирует там, где много середняка.
России не дали выпестовать свою, согласную с её историей и её душой демократию.
В постсоветской России «демократии» была уготована незавидная роль – она явилась политическим сопровождением экономического развала, культурной деградации и западной экспансии.
Элитам, обогатившимся дележом общенародной собственности на развалинах Советского Союза, изначально не были нужны ни реальная демократия, ни правовое государство с его контролирующими функциями. Им нужно было стабилизировать структуры, позволившие им обогатиться. Структуры, породившие социальную поляризацию и воспроизводящие её.
На социальном дне борется за выживание оставшаяся интеллигенция. А на смену ей нарождается слой интеллектуалов западного образца, не отягощённых ни духовностью, ни чувством ответственности перед народом. Взращённые же советской властью середняки скатились в нищету. Тут не до реальной демократии.
, старший научный сотрудник ИНИОН РАН, доктор философии Боннского университета