С Софьей Ивановной Стебуновой – тётей Соней – мы знакомы давно,
а дружба возникла, когда я, будучи депутатом, начала регулярно посещать одноэтажку – общежитие для престарелых.
Живут там бабушки, которые помнят ещё свои землянки, и убогие двенадцатиметровки до сих пор кажутся им раем. Так вот, каждый Новый год устраиваю я своим пожилым подружкам праздник: ёлку с игрушками, стол с бутылкой «Кагора» на пятнадцать человек и крохотными подарочными кулёчками.
Помню, как впервые установили общими силами ёлку, которую я притащила с рынка, накрыли стол бумажными скатертями, поставили еду. Пришёл к нам и гармонист – Николай Ермилов, весельчак и балагур. Всё вроде бы как у людей, а Деда Мороза нет. И вдруг заходит этот самый Дед Мороз – халат голубой, кушак красный, борода серебряная, шапка из белой овечьей шерсти. Только какой-то маленький и щупленький. Да это же Софья Ивановна Стебунова!
Затейнице и шутнице было тогда 85 лет. С той поры и дружим. Сейчас тёте Соне – за девяносто. Если к её возрасту применить присказку о том, что бабий век – сорок лет, то она уже прожила первое десятилетие своего третьего бабьего века. Была девятой по счёту среди семнадцати детей Балашовых.
В семье Соня была незаменима. Хотя росточком и не вышла – едва набирала метр пятьдесят, – а вот до работы была жадна и сноровиста. Присмотрел работящую девку тракторист из Студёновки, и восемнадцатилетняя Соня не устояла, дала согласие на брак. Хорошо с Тимошей жили, в любви. На зависть всей женской половине села. Но счастье оказалось коротким. Тимофей тоже из работяг был. Молодой, сильный, горячий. Вот так в разгорячённом виде попил ключевой студёной водицы, да и слёг. За два дня убрался – крупозное воспаление лёгких.
В девятнадцать неполных лет осталась Соня вдовой. Душа её больше ни к кому не лежала. Всех сравнивала с Тимошей, и никто этого сравнения не выдерживал. Но однажды столкнулась на узкой тропинке с Андреем Печерских. Как-то пристально он на неё, уступая дорогу, поглядел. А у неё только ворохнулась где-то далеко жалость – вот молодой какой, а вдовец, с тремя детьми на руках.
А потом Андрей пришёл свататься к Соне. Она растерялась: как с детьми строить отношения, примут ли они её? Мать посоветовала: «Иди, дочка, может, такая твоя судьба...» И она сменила фамилию на Печерских. Андрей был старше её на семь лет. Его дети были по-крестьянски работящи и почтительны. Соню стали называть мамой сразу, хотя их к этому никто не принуждал. Соня родила. Но свой первый ребёнок вскоре умер, как будто уступил место трём неродным. Потом родила второго. Сын умер через тринадцать лет в день и число, когда появился на свет. Соня поняла: своих детей иметь ей не суждено.
Взяли на фронт Андрея. Она получила от него письмецо, коротенькое и скупое. Вскоре пришло ещё одно, из Калининской области, а потом долгое-долгое молчание, длиною в жизнь. Ни в убитых, ни в составе пленных, ни в списках пропавших без вести её Андрей не числился. На лесоповале в Калининской области работало много заключённых. Может, Андрея и убили...
Разъехались, создали свои семьи ставшие взрослыми дети Андрея Печерских. Они были и её детьми. Ни на секунду не выбрасывала она их из своего сердца. И они почитали её свято и преданно. Звали и зовут к себе. Да куда же она тронется со своей-то родной земли? Соня опять осталась одна. Жила в Среднем Самовце. Работала сначала свинаркой. И как работала! В среднем от одной свиноматки в год получала по 22 поросёнка. А потом в село перевели дойное стадо. И Соня пошла в доярки. На ферме не было результативнее надоев, чем в группе Софьи Печерских.
Дойные стада тогда насчитывали до тысячи и больше голов. Доили, поили, чистили, подвозили корма и раздавали их – всё вручную. Пятнадцать лет маленькая, тоненькая как тростинка Соня выполняла эту каторжную работу, не ропща на судьбу. И вдруг как снег на голову к ней нагрянули сваты из Эртиля. Ну не сваты, а сам жених – в годах, вдовец, фронтовик, с укороченной от ранения ногой. Как-то прознал, что передовая доярка района – одинокая чудесная женщина, милее которой и безропотнее не сыщешь, и предложил выйти за него замуж.
То ли от одиночества, то ли от почётной, но непосильной работы, то ли оттого, что Никита Стебунов ей понравился, она согласилась. Переехала к нему в Эртиль. Так прожила она с Никитой Стебуновым двадцать три годочка. До самой его смерти. Муж, царствие ему небесное, был крутого и вспыльчивого нрава. Бывало, ни с того ни с сего сорвётся, накричит, по столу погромыхает кулаком, да и успокоится за стаканом. А Соня с присущим ей юморком, не повышая голоса, усмиряла его буйство, сознавая – это всё нервы, истрёпанные войной и ранением. Просто Соня – такой бесконфликтный человек.
После смерти мужа её квартирку в ветхом доме правдами и неправдами захватили другие люди. Она на них не в обиде. Всё равно счастья они от этого не поимели. А сама она попросилась в одноэтажку, в старушечье общежитие. Хотя племянница Нина Воробьёва, не чаявшая в ней души, была категорически против. Они с мужем так и не занимают специально отделанную для тёти Сони комнату в их доме.
А тёте Соне и в девяносто неймётся. Ещё не разучилась держать косу в руках. Уж мешок травы-то точно сможет накосить. Правда, поднять его силёнок уже не хватает. «Я вот всё думаю, – философствует тётя Соня, – и отчего я так долго живу? Наверно, шутка помогает...»
, г. ЭРТИЛЬ, Воронежская область