Лев ПИРОГОВ
КОСТИ
Писатель Михаил Елизаров впервые заявил о себе в 2001 году мрачной мистической повестью «Ногти» о воспитанниках интерната для детей-инвалидов. «Типа» о воспитанниках. Но ни «Чёрным по белому» Рубена Гальего, ни «Кандидат на выбраковку» Антона Борисова опубликованы ещё не были, и публика отреагировала на повесть нервно, дебют запомнился. Кроме того, в книгу вошло два десятка рассказов, не запомнившихся, напротив, ничем, кроме того, что речь там шла о какашках. Списали на «фон эпохи»: тогда ещё считалось неприличным не «понимать» Сорокина и не восхищаться глубиной его философии.
Роман «Pasternak», появившийся два года спустя, «породил споры». Представители коренных исконных религий (язычник и старообрядец) ведут кровавую войну с воинством сатаны (теософы, экуменисты, евангелисты и прочий «нью-эйдж»). Победа неосатанизма предопределена тем, что он опирается на кормовую базу секуляризированной «духовности», каковой являлось в СССР распевание под гитару стихов Пастернака. Роман, таким образом, был направлен против того, что Солженицын называл образованщиной, а сами образованцы называют интеллигентностью. За всеми этими его полезностями и приятностями как-то совершенно позабылся пролог, написанный сплошным матом.
А в прошлом году Елизаров нанёс делу демократии и духовности ещё больший ущерб. Роман «Библиотекарь», угодивший этой осенью в шорт-лист искусанной оводами и понёсшей премии «Русский Букер», представлял собой апологию таких советских свинцовых мерзостей, как Большой детский хор, газировка за три копейки и литература социалистического реализма. Идея же романа была следующая: человеческая жизнь – не главная ценность. Главной ценностью является то, за что эта жизнь будет отдана. Герой «Библиотекаря» кладёт свою жизнь на создание магического Покрова над страной, которой желают погибели многочисленные враги. Уж не железный ли занавес имелся в виду?
И что характерно: едва «Библиотекарь» попал на полки книжных магазинов, как случилась пресловутая «мюнхенская речь» Путина…
ГРОБИКИ
Чем был интересен Елизаров в тот момент? Казалось, он совершил невозможное: стал модным писателем, избегнув чавкающей помойки постшестидесятнического мейнстрима. Все прочие либо не стали модными, либо (как в случае с Захаром Прилепиным, Всеволодом Емелиным, Владимиром «Адольфычем» Нестеренко etc.) помойка с хлюпаньем и свистом их засосала.
Префикс «пост» переводится на русский язык как «отрыжка». Или, если угодно, «отродье». «Отродье модернизма», «отродье шестидесятничества» и т.п. Компанейство шестидесятников («Старик, ты гений», «Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке»), правивших литературой до конца девяностых, отрыгнулось преемникам скипетра и традиций круговой порукой и льстивостью. Шестидесятнические бунтарство и нонконформизм выродились в глумливый гуттаперчевый нигилизм: «А я вовсе и не то имел в виду, что вы все подумали, вовсе наоборот… искусство штука сложная, неоднозначно всё… модусы, дискурсы… Филипп Филиппыч, я водочки ещё… в рожу хошь?» Одной рукой размахивать в ужасном национал-большевистском приветствии, другой приветливо скрести всё, до чего смог дотянуться: подбрюшье Быкова, щетину Гришковца, брыли президентской собачки – это постшестидесятнический высший класс.
Елизаров счастливо избегал его просто потому, что жил в эмиграции. Переехав после успеха «Библиотекаря» в Москву, он был тут же заряжен в турне по клубам – развлекать публику пением песенок про Сталина. Их ведь сам Лев Семёнович Рубинштейн поёт, а уж Льва-то Семёновича никак не заподозришь в чём-либо неинтеллигентном! И «Библиотекарь» был благополучно нейтрализован. «Видите, он совсем не то имел в виду! В искусстве же всё так неоднозначно: ирония, занимательность… Разве можно эти песенки про Сталина воспринимать всерьёз? Написано «кошка», читай «собака»…
А ведь и, правда, вспомнилось некстати. Зачем в «Библиотекаре» сумасшедшие старухи с их вагинальными выделениями? Зачем порнографически занудные описания всех этих «фонтанчиков крови» etc.?
Через год московской жизни подоспела очередная книжка, сборник рассказов «Кубики», и стало ясно, зачем. Затем, что никаким таким ретроградом и консерватором Елизаров не был. А был тем, чем вы и подумали: не тем, чем мы подумали. Он, как тот Колобок, ушёл и от бабушки, и от зайчика. И от пастернак-семёныча, и от нас с вами.
ELIZAROFF
После «Кубиков» сильно хочется помыть руки. «Нечеловеческая музыка», как говорил Ильич. Даже слишком. Скомпонована как путеводитель по Злу. Онтология, мифология, социология, эстетика, руководство по применению. Сумасшествие, бытовое убийство, маниакальность, изнасилование, изнасилование, изнасилование (больше всего автору понравилось исследовать изнасилование), пьянство, социопатия, физическое уродство, колдовство, чёрная магия, болезнь, смерть. Общаги, промзоны и спальные районы. Потешный и одновременно жуткий язык милицейского протокола перемежается матерными пародиями на Евангелие и Псалтырь. (Сей последний подвиг на ниве неоднозначности благодарная культура автору не забудет, даже когда он постарается забыть его сам.)
Написано всё с игрушечной талантливостью, характерной для рекламных фотографов и рисователей японских порнографических миниатюр. Несмотря на тщательную «документальность» и весьма умеренно расставленные по тексту красивости, ощущения «настоящести» не возникает. В Японии порнография была официально запрещена, но закон этот распространялся лишь на японцев. Поэтому свои миниатюры с изображениями чистейших доскональных японок художники-порнографы подписывали так: «Европейская женщина совокупляется с ослом». У Елизарова роль «европейской женщины» исполняют социально далёкие алкаши и гопники. Возможно, если бы он взялся написать не о гопниках, а о себе самом и своих читателях, получилось бы лучше.
Но Елизаров не стремится слишком глубоко погружаться в свой «материал». Он просто фантазирует на заданную тему. Погружение – это, когда поскребёшь-поскребёшь уродов, потрёшься с ними, да и обнаружишь: тоже люди. И не «тоже», а «такие же». В классической русской литературе, от Гоголя до Шукшина, так и было. Но то был фокус на грани обычных человеческих возможностей. Вроде как нам с вами устроиться на работу в хоспис или принять в семью больного ребёнка. Елизаров решает задачу попроще, он воспевает страх и культивирует отвращение, а страх и отвращение питаются дистанцией, инаковостью. «Нет, не такие».
Источником и направляющей силой зла, согласно инфернальной елизаровской мифологии, является смерть. Неизбежность смерти. Мифологическим героям, чтобы добыть бессмертие, нередко случается спускаться в ад. Но одно дело спускаться и совсем другое – впускать в себя. Что в себя впускаешь, то тобою и правит.
Легенды и мифы настоятельно не рекомендуют играть с дьяволом в кости, то есть в кубики. Елизаров пренебрёг этим советом и бессмертия, мягко говоря, не добыл.
Библиотекарь. – М.: Ад Маргинем, 2007. – 448 с. Михаил Елизаров. Кубики. – М.: Ад Маргинем, 2008. – 224 с. – (Современная мужская проза).