Несколько лет назад мне пришла в голову мысль составить и издать серию двуязычных антологий славянской поэзии под названием «Славянская поэзия ХХ-ХХI ИЗ ВЕКА В ВЕК» и приурочить это ко Дню славянской письменности и культуры. Активную поддержку начинанию оказало Министерство культуры и массовых коммуникаций, Федеральное агентство по культуре и кинематографии и Российский оргкомитет по подготовке и проведению праздника.
Двуязычие особенно важно, потому что, по некоторым пессимистическим прогнозам, малые европейские языки исчезнут за ненадобностью лет через двадцать-тридцать в процессе всеобщей глобанглизации. Применённый в серии двуязычный принцип, где переводы на русский язык даны с параллельными текстами на языке оригинала, сочетает возможность транслировать поэзию славянских народов на аудиторию глобального масштаба с бережным отношением к языку, на котором стихи написаны. И очень отрадно, что нынешний праздник пришёлся на год, объявленный Годом русского языка. Русский язык, и сам попавший в тяжелейшую полосу искажений и деформаций, кажется, стал потихоньку выходить из неё. Являясь языком межнационального общения, он способен стимулировать к развитию и другие языки. Во всяком случае, в ойкумене русского языка почти все языки сохранились, а многие даже впервые обрели письменность на основе кириллического алфавита. Создалось общее кириллическое геокультурное пространство. В серии с 2002 по 2007 год вышло уже восемь томов: македонский, сербский, белорусский, украинский, болгарский, чешский, словацкий и хорватский. В работе над серией принимали участие десятки поэтов-переводчиков. Я надеюсь, что представленная читателям «Литературной газеты» подборка известных поэтов славянских стран даст возможность почувствовать общность и многообразие родственных культур во всех их вариациях.
Сергей ГЛОВЮК, член Союзов писателей России, Македонии, Сербии, Черногории
Македонская поэзия
Гане ТОДОРОВСКИЙ
Цикламен
(В последней квартире Пушкина,
Ленинград, Набережная Мойки, 12)
Мы впервые попали на место дуэли,
тут убийца – Дантес метил в сердце поэта.
Осень. Листья с деревьев не все облетели,
а снега всё одели – белым траурным цветом.
Ребятишки у ног монумента шумели,
здесь легенда у жизни взяла эстафету.
А когда мы пришли на квартиру поэта,
там где силы его навсегда покидали,
нам казалось, что даже застыли предметы,
и картины, и книги в извечной печали.
Всё сейчас как тогда – и обои, и стены,
возле окон в горшках зацвели цикламены.
И тогда мне видение было одно:
что цветок цикламен – это крови пятно,
что он корни свои прямо в сердце пустил,
что он с болью молчал, а теперь возвестил:
что он в стужу цветёт, а совсем не весной,
что душе он приносит целебный покой,
что он тайну свою очень долго хранил,
что она сокровенна – он мне сообщил,
что она словно песня иль влаги глоток
для того, кто один и в пути изнемог!
И я понял, что только вот этот цветок
о поэте так много поведать мне смог!
Ристо ВАСИЛЕВСКИЙ
Дух
Только дух, претворённый в мысль,
в невидимую нить,
которая всё соединит, блуждает вне тела,
вне размахавшихся
членов, никак я не определю его путь,
след, с которым
пробивается через грань дня и ночи,
через время и
воздух, через окна старых жилищ,
как ныряет
в почву, как удаляется во вселенной,
как гуляет по
древним местам, по наслоениям памяти,
по каменным
углам и тайным рукописям, как приходит
к далёкому осознанию
будущей известности или, ещё дальше, к ничем
не ощутимым
святым просторам, как чувствует каждую
рану и боль; каждую смерть.
Славе Горго ДИМОСКИЙ
Ты исчезаешь в моей глубине
Ты исчезаешь в моей глубине
извиваясь вьюном в моей крови сквозь
глыбы рёбер словно по сизым долинам
запорошённым снегом ныряешь глубже
продираясь словно сквозь листья и крону
в моё тело в глубь моей плоти
на самое дно сумрачное и холодное
словно пепел мелькаешь и
исчезаешь в дыму и вновь прорываешься
сквозь терния а открывая глаза кричишь:
Хочу глубже!
И вдруг холодный ветер отбрасывает тебя
в сторону
стряхивая как деревья стряхивают
старую листву.
А в вырытых тобою ходах эхом
нарастает звериный рык.
Они учуяли запах крови они уже идут.
Перевод С. ГЛОВЮКА
Сербская поэзия
Радомир АНДРИЧ
Возвращение из косовского боя
Кто несёт ошуюю
словно одесную
свою тёмну руку,
а она мертва.
Это знак героя
с косовского боя
вышел сербский воин
вынес долю злую.
И к родному краю
шесть веков идёт.
Без ноги и глаза,
но идёт он прямо
изо мрака в мрак.
Со своею болью
чтоб в земле моравской
путь свой завершить.
Шесть веков минуло,
и в ночи без света
всё цветёт та рана
храброго солдата
над землёю сербской
колыбелью, полем,
кладбищами мёртвых,
ликами живых.
Перевод С. ГЛОВЮКА
Срба ИГНЯТОВИЧ
***
Глотая года и десятилетия,
по складам читаем наше время:
меж людьми раздор,
в природе смятение.
Боль утрат,
горечь открытий
ожидают младенца, прильнувшего
нежно к млечной груди.
Хорошо Сенеке
в тёплой ванне.
Взрезанные вены
источают последние капли.
Перевод О. ПАНЬКИНОЙ
Вукман ОТАШЕВИЧ
Елена – женщина, которая есть
Елене Жигон
Когда по округе лютует зима,
Елена, будь рядом – ты так мне нужна.
Ты есть! Пусть тоска как петлёй обвивает,
Но ты улыбнёшься, и грусть отступает.
Ты есть! И в ночной нескончаемый мрак
Мне свет твоих глаз путеводный маяк.
Ты есть! И пусть бури бушуют на море,
Но разве с тобою убьёт меня горе?
От самой Превлаки и до Петрограда
Сиянье улыбки твоей мне награда.
Когда по округе лютует зима,
Елена, будь рядом – ты так мне нужна.
Перевод С. ГЛОВЮКА
Зоран КОСТИЧ
Из венка сонетов для Трепетовой
Хотя нам только мнилось это,
Хотя и не было в помине,
Но сердце, очищаясь светом
От злобы, лени и гордыни,
Толкало в путь к сосновым кронам,
В холодный русский край, где Лада,
И свят-алтарь, что у Царь-звона,
Чтоб оказаться с нею рядом,
Услышать «ДА», что из кувшина
Славянской розой распустилась
Признанием семье старинной,
Где пращуром был первый Костич.
Им, гибнувшим за веру, снилась
Вот эта встреча – тосты, гости.
Перевод Ю. ЛАКЕРБАЯ
Белорусская поэзия
Михась СТРЕЛЬЦОВ
***
Вот это музыка сама
Звучит себе – ей горя мало,
Что утаила отзвук тьма,
И где-то музыки не стало.
Она не терпит рубежей
И на волнах своих качает.
А где-то там, вдали, уже
Совсем другое означает.
И в этом образе ином,
И не по собственной охоте
Грохочет в небе, будто гром,
Трепещет в гуле самолёта.
И вдруг в провалах звуковых,
У самой пропасти отчаянья –
Звон струн забытых, золотых –
Судьбы свершившейся звучанье.
Перевод Л. ТУРБИНОЙ
Евгения ЯНИЩИЦ
***
Ах, на счастье, ещё не иссохло болото.
И пускай загорюет берёзовый гай, –
Милый мой, не журись и порою отлёта, –
Я прошу, – приезжай в журавиновый рай.
На болоте протоптана мною тропинка…
Разве нам суждено, чтобы жили мы врозь?!
Ты – журавушка мой, я – твоя журавинка,
Что не вянет под снегом и в лютый мороз.
Только ты городами, как будто горами,
От меня отгорожен, и горестно мне,
Что осталась одна с вековыми дарами
И векую в полесской своей стороне.
Но, пред этою далью распахнута настежь,
Просветлеет душа, как листвою леса.
…Журавиновой болью прорезалось счастье
И пылает в траве, где роса – как слеза.
Перевод В. СПРИНЧАНА
Украинская поэзия
Борис ОЛЕЙНИК
***
Александру Пушкину
На Горах Пушкинских,
на реках псковитянских…
В душе такая всходит высота,
Что белый свет читается с листа –
От космоса до идолов поганских…
На Горах Пушкинских,
на реках псковитянских.
Как потускнел в сиянье горнем здесь
Джинсовый лоск пиитов балаганских!
Пьянящая пустых ристалищ спесь
За первенство – чья громче грянет песнь…
На Горах Пушкинских,
на реках псковитянских.
Сними-ка блажь бумажного венца,
Что сам воздел тщеславию в угоду –
И в озарениях откроешь ясных,
Как сам народ замысливал певца,
Как сам поэт сомыслился с народом…
На Горах Пушкинских,
на реках псковитянских.
Когда возжаждешь на земной меже
Познать истоки русскости в душе,
Взлелеянной от пракорней славянских, –
Останови себя посреди дня
Здесь на гряде, где вечность нам родня, –
На Горах Пушкинских,
на реках псковитянских.
Я там стоял, челом под небеси,
И отразил мне чистый зрак росы
Тараса гору, Канев надднепрянский.
И два Бояна – двух народов весть –
Как вечный мост они творили песнь
На Горах Пушкинских,
на реках праславянских.
Микола ЛУКИВ
День Победы
Радиола в клубе играет.
Пляшут люди навеселе.
Половина села гуляет,
Половина лежит в земле.
Ветер Вечным огнём играет.
И печаль, и песни, и смех…
Всех погибших никто не знает,
Поминают – всех.
День Победы в сумерках тает.
Неизмерна её цена.
Время мглится и отдаляет
Лица павших и имена.
Ребятня цветёт, подрастает,
Посылает мечты в зенит…
Половина села гуляет,
Половина в земле лежит.
Перевод В. КРИКУНЕНКО
Юрий АНДРУХОВИЧ
Смена декораций
В помещении церкви открылся вокзал:
расписанья, иконы, буфет, магазин.
Переполнены хоры толпой, как казан,
у кассирши уста, как фальшивый рубин.
Туалеты и фрески. Когда-то заря
закатилася в тлен, как Мария вся в чёрном.
Открываешь, как двери, врата алтаря –
и выходишь, и ходишь по первой платформе.
А на ней вдоль путей – паровоз, сквознячок.
Свечек свет пересох, будто песни. И тяжко
осаждаем вагон. И свистит нам в свисток
пролетарский пророк из-под красной фуражки.
В помещении школы открылся отель:
там всегда кто-то с кем-то
ложится в постель.
Потолки в сталактитах, протечкой чреваты,
старшеклассницам хочется сладкую вату,
они, русла сплетая заломленных рук,
в суть естественных входят наук.
В помещении замка открылась больница:
шляхта в тёртых пижамах проходит леченье,
будто снятая с кола, попавшая под колесницу,
и диагноз готовится, как покушенье.
Чтоб лечить от стыда, в этажах этих башен
для любого есть метод. Порою он страшен.
В помещении цирка открылся завод:
над станками парит там довольный народ
в ярком гриме – от уха до уха.
В помещении неба открылась тюрьма.
В помещении тела открылась тьма.
В помещении духа открылась разруха.
Перевод А. ПУСТОГАРОВА
Болгарская поэзия
Блага ДИМИТРОВА
Русский инженер
Помню я ещё июльский зной.
Горизонты тишина глушила.
Он приехал пыльный, молодой.
Почему-то я тогда решила:
раз он так смеялся делово,
так отпил из жёлоба водицы,
значит, возвратился он домой –
в край родной чего ж не возвратиться…
Воздвигает клубы и ДК,
для концертов сводчатые залы,
будто сам на этих же холмах
пас отары в дождь и ураганы.
Может, в класс за тридевять земель
в лапотках ходил промеж заносов,
оттого средь горных пустырей
нынче строил школы без вопросов.
В глухомань провёл электросеть,
планы выполняя и мечтая,
словно в темноте пришлось взрослеть,
с керосинкой азбуку читая.
Строит города, струится пот,
сутки на бегу, а сна не знает.
Истинный родопский патриот –
будто бы в отчизне созидает.
Далеко рождён, и неспроста
знойный климат в целом не по нраву!
В нём по русской зимушке тоска!
Хоть своим считается по праву.
Чтит его весь горный наш народ,
в тёплые объятья принимая.
Истинный родопский патриот –
уроженец северного края.
Перевод А. ГЕРАСИМОВА
Надя ПОПОВА
Семейная фотография
Вот это я.
Чернилами залита.
Торчат косички. И нога разбита.
Сестра.
Нахмурена. В её глазах –
Агностицизм… Посмотришь – хватит страх.
Мать влево.
Крик без голоса и слов.
А жизнь её – над нами верный кров.
Отец с ней рядом.
Нос орлиный. Стать.
Венец из терний выпадет принять.
А вот мой дед. Отважный взгляд стальной.
Сидел в концлагерях.
(Но жив, герой!)
И бабушка моя в кругу родном.
(Ещё не скрыта камнем и плющом.)
Весна в горах. Сияет небосвод,
и древо родословное цветёт,
и в Осыме ещё вода течёт,
и вольный дух пускается в полёт...
Обманчивая сладость дальних дней.
А что осталось от семьи моей?
Венец из терний. Крик без слов. Куста
живая ветка.
И я – ветка та.
Перевод О. ШЕСТИНСКОГО
Георгий БОРИСОВ
Гребец
Я увидел богов. Корабли их ласкало прибоем.
Под холмы наши сонные южные –
с моря пришли.
Как легко поднялись они узкою козьей тропою,
как беспечно и дружно крылатые вёсла несли.
Боги жаждали сна, просмолённые синею пеной,
осушили трёхкратно широкие вёдра вина.
И уснули к полудню – и море таким по колено –
Пчёлы в их бородах пели, но не нарушили сна.
Я тогда в первый раз захотел стать гребцом
и служить им,
чтобы, сгорбясь, носить их по гладкой,
по тёмной воде,
голосам по дороге внимая –
таинственным, рыбьим –
и за звёздными стаями следовать молча везде.
Через девять холмов я погнал своё стадо
победно!
Сон богов я рассеял, развёл я огонь – как я мог!
От огня закричал, заиграл я на дудочке медной,
До рассвета я бегал, и пел, и плясал, словно Бог.
А когда я уснул, ветер потусторонний
примчался,
Головешки в широком жару угасил без следа –
Боги молча спустились по козьей тропе
в одночасье,
Паруса их крылатые прочь унесли навсегда.
Перевод Е. ИСАЕВОЙ
Чешская поэзия
Иван ВЕРНИШ
Погасло солнце…
Гонзе З.
Погасло солнце… Только лучше нам!
В нас винные пары бродили.
Шурша листвой, мы по селу бродили.
Курились липы: тряпки, всякий хлам
Под ними жгли. Мы тоже ведь курили.
Мы сплетничали, играли в кости,
Болтали глупости, ходили в гости.
И нам казалось: это конец лета.
А оказалось, это конец света.
Перевод О. МАЛЕВИЧА
Божена СПРАВЦОВА
Я уже давно готовлюсь к ужину
(фрагмент)
Я уже давно готовлюсь открыть памятник.
Мой ужин – это ночной памятник.
И, может быть, прискачет конёк
Выпить со мной стакан молока.
А, может быть, объявится лемминг или москит
И выпьют со мной стакан молока.
Я их угощу, ведь это мои друзья, они посидят
И, попрощавшись, уйдут.
Мой ужин – утренний
И послеобеденный памятник.
– медленно, надрывая сердце, они уходят
– а в воздухе ещё остаётся пустота на месте их тел,
их голов,
опустевшими руками затягиваю штору,
опустевшими руками отношу пустые тарелки,
когда-нибудь опять набреду на эти памятники,
на эти бездонные бетонные памятники.
Как расплата
и мой лепет соскользнёт по гладким стенам.
Перевод С. ГЛОВЮКА
Словацкая поэзия
Войтех МИГАЛИК
Скверный миг разлук и расставаний
Скверный миг разлук и расставаний
западает в сердце глубоко.
Как же нам бывает нелегко
в дерзкой и поспешной жизни драме.
Ничего не в силах изменить.
Вечное любовников искусство –
редких встреч и обновлений чувства.
Я и не хочу иначе жить.
Знаю на твоём лице порой
слёзы одиночества и боли.
В долгой битве с жизнью непростой
эти слёзы в моих ранах – солью.
Я бреду, исхлёстанный весной,
выйди и спаси своей любовью.
Перевод С. ГЛОВЮКА
Юрай КАЛНИЦКИЙ
Летний вечер
мне известен тот предзакатный час
когда даже шрам от зла сойдёт на нет
и вечерний звон возносит мерный глас
словно всей округе говорит поэт
возвращаются в деревню люди с поля
под открытым небом смоют со лба пот
в дом зовут меня – щепотка соли
по ломтю большому снегом сыпанёт
гармония людей земли и конюшен даже
есть тут нечто что не подлежит продаже
страшно распахнуть скажу мне эту дверцу
возлежит на тонких балках тяжкий кров
я боюсь всему моему сердцу
не снести обвала немудрёных слов
Перевод Н. ТИМКИНОЙ
Павол ЯНИК
Нью-Йорк
На горизонтальном зеркале
Вытянутого залива
Торчат башни гранёного города
Вонзённые прямо в звёздное небо.
В сверкающем море ламп
Великолепно терпят крушение
Болтливые лодочки с блёстками
На твоих тревожащих ногах
Плавающих в трюме
Вечернего парчового платья.
Мы вдруг пропадаем без вести
Как иголки в лабиринте фольги.
Некоторые вещи мы воспринимаем
субъективно –
Длинные-длинные лимузины
Облезлых белочек в Централ-парке
И металлическое тело мёртвой свободы.
В Нью-Йорке прежде всего темнеет.
Зажигается мерцающая темнота.
Тысячерожковая люстра мегаполиса
Пишет каждый вечер на блестящей
поверхности воды
Завет Эйнштейна о скорости света.
Но до этого сумрак затопит
Серебряный экран нью-йоркского неба
Гектолитрами голливудской крови.
Куда простирается империя
из мрамора и стекла?
Куда нацелены ракеты стройных небоскрёбов?
Бог покупает себе хот-дог
На дне шестидесятиэтажной улицы.
Боже, ты чернокожий,
И тебе по душе серый цвет бетона.
Родился сын самого себя
В бумажной коробке
От новейшего типа раба.
Перевод Н. ШВЕДОВОЙ
Хорватская поэзия
Весна ПАРУН
Песня в обличье молитвы
Добрый Дух моей пламенной жизни, услышь мою песнь в обличье молитвы и родника, который не иссыхает. Мою песнь, обращённую к отверженным.
Влюблённым в траву мне давно уже нечего сказать, и влюблённым в полёт птиц я не смогу помочь забыть их детские сны.
Но тем, на кого обрушился суровый гнев неба и земли, я смотрю прямо в глаза, им я обязана своим завтрашним днём.
Для них я раскрошу на кусочки соты жизни и завещаю каждому золотую пчелу из моей груди.
Добрый Дух моей пламенной жизни, спрячь мои горькие желания в волшебной шкатулке и поставь её на тёмном перекрёстке ветров, пусть из неё струится всеобщая тайна.
Сохрани меня от тех, кто искал во мне подтверждение своим искушениям и заблуждениям.
Дай мне снова и снова терять и обретать покой, который так необходим, и так тяжек и чужд.
Перевод С. ГЛОВЮКА
Славко МИХАЛИЧ
Мастер, потуши свечу
Мастер, потуши свечу, так серьёзны времена.
Светят звёзды на ветру,
молодость твоя темна.
Непослушные слова разрывают бечеву.
Лук сажай, коли дрова, разберись на чердаке.
Пусть никто не разглядит удивления в зрачке.
Вот такое ремесло: ничего не утаить.
Ты не сможешь замолчать,
вновь возьмёшься за перо.
Не предсказывай, мой друг, где беда,
а где добро.
А попробуй записать имена полночных звёзд.
Так серьёзны времена. Нет прощенья никому.
Знает бедная толпа, как тебе покинуть тьму.
С ней смеюсь, когда смешно. Плачу с плачем
этих лиц.
Перевод С. МНАЦАКАНЯНА
Соня МАНОЙЛОВИЧ
Баллада о жильцах
Богиня Кали моего сердца идёт в кинотеатр.
Из четырнадцатого ряда справа, пятое место
бормоча во время киножурнала
из-под облака жасмина и фиалки
она вырывается.
Детектив, детектор,
Сименс – мартеновская печь,
боксёрский поединок.
Вшивый город,
на каждом из твоих углов пропадали вещи
Город, с кинематографически-вагинальной
активностью ради жителей.
Ну а сейчас, после грандиозного представления
всё более индифферентных коллизий?
«Фильтр 9* и две булочки на вынос», – отзываются те,
у которых есть ещё надежда.
В концентрических кругах, от света к свету
оконных стёкол их бледный взгляд
выискивает путь к дому.
Граждане, соседи, шпионы, от ваших тёплых домов
простужается город
а узкие ленты улиц, оставленные с представления,
с четырёх до шести
ведут прямо, и прямо, и прямо
между вами.
Перевод И. КУЗНЕЦОВОЙ
