Отправляться в Европу с детьми нынче опасно не только из-за коронавируса. У русской туристки, на восемь месяцев застрявшей в ковидной Франции, органы опеки отобрали шестилетнего сына. Повод – он днём один бродил по холлу гостиницы, прогуливая занятия в школе, куда он, оказывается, в Лионе пошёл. Дикость? Безусловно. Но ведь и у нас ребёнка могут изъять по совершенно надуманному поводу – ювенальная юстиция, о какой бы стране ни шла речь, не щадит ни семью, ни детей.
По мнению движения «Русские матери», куда туристка обратилась за помощью, отбирая русских детей, Франция улучшает свою демографическую ситуацию. Но вряд ли таким образом эту ситуацию можно улучшить. Скорее решают вопросы с безработицей (чем больше детей изымается, тем больше требуется социальных работников) и бедностью: приёмная семья за воспитание чужого ребёнка получает очень приличное вознаграждение.
Ювенальная юстиция – палка о двух концах: с одной стороны, защищает права ребёнка, с другой – разрушает семью, лишая его главного – тепла родного очага. В России попытки принять закон, соблюдающий интересы всех сторон, ведутся уже много лет, но результата так и нет. В сентябре правительство поддержало разработанный депутатом Госдумы Павлом Крашенинниковым и сенатором Андреем Клишасом законопроект, который вносит изменения в Гражданский и Семейный кодексы и закон «О полиции» и запрещает опеке без суда забирать детей из семьи. А на прошлой неделе отклонило похожую законодательную инициативу сенатора Елены Мизулиной.
Претензии, впрочем, были и к первому законопроекту. Правительственная комиссия, согласившись с тем, что разлучать ребёнка с родителями без суда можно только в исключительных случаях, предложила доработать проект, уточнив, что считать таким случаем и кто должен дать заключение о том, что он действительно экстренный.
В СМИ и социальных сетях масса историй об изъятии детей лишь на основании бедности семьи. Приходят в дом какие-то облачённые полномочиями тётки, заглядывают в холодильник, брезгливо проводят пальцем по полке, цокают языком, поглядывая на непобелённую печь, и приходят к выводу, что ребёнку здесь плохо. А ему, может быть, очень хорошо, потому что его любят, с ним играют и вовремя, пусть и не деликатесами, кормят. Пыль на полке, мышь в углу и сильно выцветшие обои вовсе не делают его несчастным.
Бедность и красота вообще редко ходят рука об руку. Я много лет писала о социально неблагополучных семьях, бывала во многих домах и видела не одну комнату, в которой и пыли не было, и пол был только что вымыт, а выглядела она всё равно несвежей. Потому что мебель давно просилась на пенсию, обои были изрисованы, а полы затёрты так, что об их истинном цвете уже и не догадаешься. В каких-то домах при этом было тепло и уютно, а из каких-то хотелось немедленно убежать. Чем руководствуются социальные работники, когда в первое посещение дома забирают детей? Внутренним ощущением? А оно ведь может быть обманчивым.
Одни попадают за черту бедности из-за потери работы, другие – из-за обуреваемых страстей. Несколько лет назад была в командировке в Кировской области. Живой посёлок, небогатый, но стабильно работающий совхоз. Вместе с директором идём в дом к одной из доярок. Работает, рассказывает директор, отлично, но, как только получит зарплату, уходит в запой. Пока он пытается растормошить и пристыдить свою работницу, рассматриваю единственную комнату. На стенах старые газеты, частично висящие лохмотьями, две кровати без постельного белья, стол, несколько полок. Ни одной книги, ни одной игрушки, ни одной тарелки. Только пустые бутылки, одна грязная кастрюля на холодной печи и рядом такая же грязная сковорода.
Нетрезвый муж доярки жалуется на государство, которое платит ему очень маленькое пособие, а он спьяну упал с крыльца и стал «инвалидом по голове». «Никчёмное создание», – характеризует его директор совхоза и продолжает стыдить доярку. Она в тяжёлом похмелье – мычит и лишь пытается удержать веки открытыми.
В разгар «дискуссии» из-под кровати выглядывает маленькая девочка. Нас не боится, но на мои вопросы не отвечает. Хотя ей уже пять, говорить она не умеет. Её старший брат живёт в школе-интернате для детей с нарушениями психического развития, которая находится в этом же посёлке. На выходные дни возвращается домой, да и в будни прибегает почти каждый день. Для него, несмотря ни на что, мама – самый главный человек, и он её очень любит. А в школе у него друзья, и туда он возвращается тоже с удовольствием.
Сказать, что этой семье сельчане не помогали, нельзя. Посуду покупали – супруги, напившись, её били, подаренные игрушки и одежду меняли на алкоголь. Хотя детей, уточняет директор, всётаки кормили: молоко, картошка всегда есть. Пытаюсь понять, почему же он терпит такую доярку, а соседи не вызывают социальные службы, чтобы те отобрали маленькую девочку, пока не поздно. «А куда они её заберут, в детдом? Там, думаете, лучше? – задаёт он вопрос уже мне. – Подрастёт, пойдёт в ту же школуинтернат, что и старший брат».
Мужа Надежды, так зовут доярку, в посёлке презирают, её – жалеют. «Выросли мы вместе, – объясняет директор, – да и работящая она, добрая, как только выходит из запоя – у неё всё просто горит. И надои у неё самые высокие, и дома всё, что можно отмыть, отмыто». У Надежды мы пробыли несколько часов. Она постепенно приобретала человеческий облик, и к ней вернулся дар речи. Уверяла, что к рюмке больше не притронется.
«Вы ей верите?» – спрашиваю директора. «Завтра точно на работу выйдет. Что будет через месяц, не знаю. Мужабездельника бы от неё отселить. Он имеет право на часть дома, были бы у совхоза деньги, построили бы ей жильё, но увы… Бедность, будь она проклята».
Всё-таки девочку из этой семьи надо было бы хотя бы временно изъять, но станет она в казённом доме или у чужих людей счастливее, вырастет она нормальным человеком? Я не знаю. Легко принимать решения, когда угроза жизни и здоровью ребёнка налицо: травмы, увечья, физическое истощение. Хотя и их происхождение, по-хорошему, надо доказывать. Может быть, соседи на семью «имеют зуб» и поэтому, заметив синяк на ноге упавшего ребёнка, сообщили в органы опеки, что его избили?
Поправки в законы, подготовленные Мизулиной, предполагают, что принудительно разлучать ребёнка с родителями можно только при их установленной вине и на основании решения суда о лишении родительских прав. Но на сбор доказательств нужно время. Оставить ребёнка в ожидании «приговора» в семье, в опасной, возможно, для его жизни ситуации? Или проводить слушания в экстренном порядке, штампуя решения как горячие пирожки? Ещё один посыл, вызвавший критику, – запрет опеке заходить в дом без разрешения жильцов. С одной стороны, никто из нас не хочет, чтобы в дом явились какие-то люди и начали шарить по углам в поисках доказательств нашей вины. С другой – неблагополучная семья, в которой ребёнка действительно истязают, разве даст согласие на проверку?
Совет по правам человека при Президенте РФ (СПЧ) по законопроектам Мизулиной дал отрицательное заключение. Не только из-за вопроса по изъятию детей. В проекте предлагается считать родителями лишь кровных отца и мать. А как быть с усыновлёнными детьми? СПЧ посчитал, что законопроект, защищая интересы традиционной семьи, может существенно нарушить права ребёнка. Как сказал глава Совета Валерий Фадеев, «столь значительные изменения законодательства нельзя проводить впопыхах, без широкого экспертного и общественного обсуждения».
Это так. Но и ничего не делать с этой уже застарелой проблемой, наверное, тоже нельзя. Иначе начнём, как французы, отбирать детей и у туристов. Кстати, у этой истории оказалось странное продолжение. После того как «Русские матери» распространили информацию о ней в СМИ, героиня отказалась от помощи и потребовала изъять отовсюду её имя (поэтому мы его и не приводим) и фотографии. Опасения, что её узнают, оказались страшнее потери сына? Почему не попыталась вернуться домой через Турцию, например? Не было денег на билеты? Но они гораздо дешевле многомесячного проживания в гостинице. Надеялась остаться во Франции навсегда? Наше посольство подготовило обращение в МИД Франции с требованием соблюдать права российской туристки, а она вдруг от помощи стала отказываться.
Чужая душа, как и чужая семья, – потёмки. Чтобы разобраться и, желая добра, не наломать дров, впопыхах принимать решения о таком тонком вопросе, как изъятие из семьи детей, действительно нельзя. С другой стороны, и медлить десятилетиями, наверное, тоже нельзя.
В ТЕМУ
По данным Министерства просвещения РФ, число детей-сирот, проживающих в детских домах, сократилось с 2017 по 2019 год на 11,4% – до 39,7 тысячи.
На 31 декабря 2019 года в приёмных семьях воспитывались около 164 тысяч несовершеннолетних, 277 детей – в патронатных семьях, около 96 тысяч детей – в семьях усыновителей.