«К Богу я обращаюсь в молитвах…»

Вежливый, тихий. Таким он запомнился с той единственной нашей встречи осенью 2019-го в Иркутске на Днях русской духовности и культуры, затеянных ещё Валентином Распутиным. После вечера в местном Доме литераторов он подошёл ко мне, назвал по имени-отчеству, стеснительно попросил адрес электронной почты. И вскоре написал, прислал свои стихи, потом – рассказ. Ни то ни другое, честно говоря, не произвело впечатления. Но юноша был добрым, ясным, без обид принял пожелания – видит Бог, весьма бережные, щадящие, на самом деле не отвечающие моменту. Он, вполне вероятно, понимал это, но в себя не уходил, не отчаивался, зла, надеюсь, на меня не затаивал. И спустя время снова оказывался на связи, что-то отправлял и так же внимательно, чутко вслушивался в каждое ответное слово. И я тоже запросто стал слать ему весточки, делился какими-то ссылками, интересными публикациями, понравившимися стихами. Он радостно откликался, благодарил. Однако ничего нового уже не предлагал, а в последнем письме посетовал на свою нескромность и вскользь упрекнул в том, что сам-то я свои сочинения с ним не обсуждаю. А потом и вовсе замолчал и года три, наверное, не подавал знаков, так что я уже почти забыл о нём. И каково – как говорится в таких случаях – было моё удивление, когда в мае 2023-го я неожиданно встретил имя Садига Мамедова на страницах иркутской «Сибири»…

Это уже был поэт, которому, пожалуй, не нужны мои советы. Который не пришлёт новых стихов в надежде услышать что-нибудь стоящее. Он уже состоялся без моего участия, ибо и без меня, без моей критики прошёл огненные тигли, из которых вышло не одно поколение российских рифмотворцев от Дениса Давыдова и Михаила Лермонтова до Николая Гумилёва и Бориса Слуцкого. Нет, он не вырос – вымахал за эти годы отсутствия и в смысле жизненного опыта стал, может быть, даже не вровень со мной, а выше. Потому что в его судьбе уже было то, что стирает границы возраста и возводит к таким пределам осмысления действительности, которых не всякому достичь:

...Современным писателям, даже одарённым, не хватает одного – события. А без настоящего события нет подлинного чувства, нет сердечного участия и необходимой нежности и любви к тому, о чём или о ком пишешь. Да – нежности и любви. Или, как в этих стихах, – боли и горечи. Боли – потому что действительно больно. Горечи – потому что не от поэтических стрел, но от пуль и снарядов гибнут товарищи. И ещё тут ранняя усталость. Она не от творческих семинаров и книжек – оттого, что хочется просто жить, посещая, кстати, эти самые семинары и читая эти самые книжки. А вместо этого нужно каждый день стрелять и окапываться, чтобы самому не схлопотать в ответку.

У Садига это событие есть. И есть всё остальное. И он – талантлив, поэзия его по-мужски скупа на слова и не расточительна в чувствах. Он не учился в литературных институтах. Многие строчки его стихов оставляют ощущение природной нестёсанности, сколь грубой, столь и естественной. Но ему приглаженности, глянца этого сияющего и не нужно. Должность сурового наставника и единственно справедливого судии в случае с Садигом Мамедовым взяла на себя военная операция. А у неё своя мера ценностей, свой аршин. И уж в этом начинающему поэту точно свезло. Иначе велика была бы вероятность так и остаться производителем мёртвых бескровных стишков и всю жизнь ошиваться в каком-нибудь объединении, бесконечно колесить с одного писательского хурала на другой да читать со смартфона свои жалкие опусы…

Мы списались с ним, когда он после ранения оказался на лечении в посёлке Ивановка Херсонской области и наконец-то появился в «Ватсапе». В душу ему я старался не лезть, лишних вопросов не задавал, да и сам он поначалу не касался главной темы, как будто ничего такого в его жизни не было. Говорили исключительно о литературе. К тому времени я посетил личную страничку Садига в интернете, прочёл стихи, написанные и выложенные им с того момента, как прервалось наше общение. Назрели кое-какие мысли, замечания. Что-то требовало пояснений, а значит, рождало чувство досады, ибо ни в какой сопроводиловке поэтический текст не должен нуждаться, от этого он только теряет. Так, очень правдивое и эмоционально сильное стихотворение Садига, этакий натужно-страстный монолог человека на войне, ломала – всё равно что о колено – предпоследняя строфа. В ней неожиданно возникал совершенно неуместный, с моей точки зрения, образ известного мультипликационного героя, которого я никак не мог соотнести с теми мрачными реалиями, что живописал автор:

И далее:

Зачем, для каких таких целей понадобился тут этот Чебурашка? Как он затесался в стихотворение о войне? Почему именно к нему, словно к высшей воле, обращён голос поэта?..

Эти и другие вопросы я задал Садигу, попеняв ему за техническую небрежность отдельных стихотворений и предложив замену. И первое, что выделило его, теперешнего, – решительная твёрдость позиций, которые он не собирался сдавать. Он уже не смотрел открыв рот. Наоборот. Получив стихи с моими помарками, править что-либо на чужой лад запретил, все мои резоны отмёл. Иные стихи, отобранные мною для печати, снисходительно осмеял, а вместе с ними осмеял мой выбор. От публикации в том виде, на каком настаивал я, отказался, помянув слова погибшего друга: «Какого вам армия выдала, таким и пользуйтесь!» И как-то очень уместно и просто предложил перейти на «ты».

…После Гостомельской операции Садиг Мамедов принимал участие ещё в шести боевых задачах: удержание города Попасная (ЛНР), взятие стратегически важного района под названием «Сапог» на участке Кременная Краснолиманского направления (ЛНР), удержание северной части города Артёмовска (ДНР), штурм Клещеевки (ДНР), штурм Андреевки (ДНР) и штурм Крынок (Херсонская область). В Крынках получил осколочное ранение в ногу, от него-то сейчас и восстанавливается в госпитале. Потом очередной – долгожданный – отпуск в четырнадцать дней, зимний – или уже весенний, ранний – Иркутск, дом родителей в посёлке Горном, встречи с друзьями. Потом…

А потом, вполне вероятно, может случиться так, что его телефон снова долго будет вне Сети. Мы живём, радуемся, списываемся с кем хотим и когда хотим. А в это время не так чтобы далеко от нас связь с внешним миром осуществляется только по радиостанциям. Телефонами пользуются в тылу, а когда выезжают на передовую («на передок», как говорит Садиг), в обязательном порядке вынимают сим-карту, сам телефон переводят в авиарежим, отключают вайфай и геолокацию. Тяжёлый украинский дрон – или, по-тамошнему, «баба-яга» – летит низко и, если уловит сигнал, подключается, сбрасывает «стодвадцатую» осколочно-фугасную мину.

В свои двадцать шесть Садиг многое повидал, ещё больше – пережил. А вот стихов написал самую малость. Действительно хороши у него, по моему мнению, три-четыре стихотворения. И это великое, бесценное множество, учитывая условия, в каких они родились.

Корявость, грамматическая неточность – словом, всё то, с чем я из лучших побуждений стал бороться, пытаясь повлиять на человека, который диалектику познал вот уж действительно «не по Гегелю», – пожалуй, всецело окупается более ценным признаком истинной поэзии. Я говорю о вещественной содержательности стихов, которым безоговорочно веришь. И уж тут не до жиру, не до орфоэпических норм, будь они неладны. Потому что есть литература, вообще беллетристика, и беллетристика блистательная, тонкая, умная, восхищающая. А есть ещё то, что берёт за душу не этим. Не словесами, не изящным поставом их…

Несколько вопросов поэту

– Как появилось первое стихотворение на военную тему?

– Мы вошли в Гостомель, там в одном домике довелось перекантоваться. Я наконец-то остался один в комнате. Помню, сел, впервые подумал о том, что случилось за эти дни. Представил, что испытывает теперь моя мать, как она по ночам встаёт и делает намаз, чтобы отмолить меня, мою жизнь… И вот тогда нахлынуло, реально слёзы брызнули из глаз. И сами собой сложились заключительные строчки:

– Как ты пишешь в условиях боевых действий?

– По-разному. Например, стихотворение «Кузов «урала»...» начало складываться ещё в мае прошлого года. Мы как раз переезжали со своего местоположения под городом Рубежное. Всё собрали, закинули в «урал» и поехали. Я ехал в кузове. И вот смотрю наружу сквозь порванный тент. А там сосны – высохшие, жёлтые. И я понимаю, что в голову приходят строчки. А я к этому не готов, потому что совершенно не до того. Усталость такая, не столько физическая, сколько моральная… Она не даёт сосредоточиться, подумать о чём-то другом. А мне надо, чтобы была полная тишина, чтобы никто не мешал, чтобы можно было потратить на стихотворение день, а то и два. Но в условиях боевых действий так не получится. И вот я сочинил тогда лишь первое четверостишие:

И всё, и застопорилось на три месяца. Потому что в мае как раз началось контрнаступление украинцев, нас бросили на его отражение. Это север Бахмута – первая задача. А ещё Клещеевка, Андреевка. То есть совсем не до стихов было. А стихотворение назрело. Оно почти готовое, оно ждёт, когда я к нему вернусь. Получилось это только в сентябре, меня тогда по болезни направили в луганский госпиталь. И вот там, в нормальной обстановке, когда немного разгрузился эмоционально и пришёл в себя, в беседке во дворе госпиталя написал всё стихотворение целиком.

– Откуда в стихах взялся Чебурашка?

–У нас, во-первых, много кто на фронте носит с собой эту игрушку. Носят футболки с таким рисунком, я даже брелок на сумку цеплял в виде Чебурашки. Как-то незаметно персонаж любимого советского мультика стал одним из символов СВО. Потом, мой Чебурашка на своём месте. Очень часто на передовой сидишь в окопе и одна мысль в голове: «Когда всё это закончится?» Реально хочется, чтобы случилось чудо, сверхъестественная сила взяла и переместила бы тебя куда подальше. Для меня такая сверхъестественная сила – Господь. Но в стихотворении я посчитал допустимым обратиться к Чебурашке. К Богу я обращаюсь в молитвах.

Пересилить бы смерть