Тонкая серебристая сеточка, сплетённая из ажурных строк, легко трепещет, представляя образы: таинственные и манящие, как небесный орнамент, в который сколько ни вглядывайся – не становится яснее:
А ты – всего лишь бабочка, поскольку
Ничтожна разница меж днём и веком,
Случайно ты зовёшься человеком,
Орфееву играя рольку,
Перебирая палевые струны,
Которые паук в саду расставил,
О чём скорбишь, не оскорбляя правил
Ни музыки и ни фортуны?
Именно тонкость – качество, шкалы для определения которого не разработано в человечестве, определяло стихо-музыку Лиснянской, созидавшей свои созвучия… словно в средневековой мастерской.
…где свет ложится из окна вовсе не так, как сегодня, где загадочность бытия пульсирует гораздо напряжённее, учитывая, сколь человек вовлечён… в потусторонний раствор бытия.
Грань между оным и инобытием словно стиралась в поэзии Лиснянской.
Буквы окрашиваются причудливо: в меру восприятия их поэтом:
Ах, неужели я здесь была,
Ох, неужели брала перо
И выводила алое А
И золотое О?
Я ли талдычила при свече
Вместо молитвы, – ах неужель, –
Что человек – есть чёрное ЧЕ
И только в люльке – ЭЛЬ?
Буквы зажигаются, ведя новые переклички, и собственные их игры обещают новые ракурсы реальности.
…растения, сложно обретающие новую литературную жизнь:
Что за время удалое?
Алый бант в косе алоэ
Там, где ты, моё дитя.
Здесь, где я, твоё былое
Машет, по небу летя,
Машет веточкой берёзы
Сквозь невидимые слёзы,
Но сквозь видимый туман.
Красный цвет, вплетённый в косы.
Моря Мёртвого стакан…
Качнётся жидкость в этом стакане, засияют проколы в небе: и… как-то станет ощущаться, насколько всё едино, всё соединено.
Лиснянская, казалось, ощущает самое сердце тайны бытия, и, улавливая тончайшие нити пульсаций, передаёт их суммами своих восхитительных стихов.