Трудно представить, но таким был вывод жизни скульптора-фронтовика Эрнста Неизвестного
Пять лет назад в Екатеринбурге открыли первый в России художественный музей Эрнста Неизвестного. Малая родина мастера отдала дань его памяти. О встречах с ним вспоминает известный российский скульптор.
Владимир Суровцев, народный художник РФ
Мне посчастливилось общаться с огромным кругом удивительных личностей: с Ю. Никулиным, Е. Примаковым, со знаменитыми французскими скульпторами Цезаром и Арманом, с десятью президентами разных стран, с королевой Нидерландов, премьер-министрами да и просто с неординарными людьми…
Некоторые встречи – особенные. В их числе общение с Эрнстом Неизвестным. Первая встреча была в 1991-м. Тогда возникла критическая ситуация с моим международным проектом – установкой мемориала на месте первого контакта союзных армий на Эльбе, у города Штрелла (Саксония). Для поддержки я обратился через ветеранов Эльбы к президентам Б. Ельцину и Дж. Бушу-старшему, хотел показать эскизы. Получил приглашения на встречи в Кремле и Техасе. По дороге в Хьюстон мой друг, российский дипломат Александр Николаевич Ильичёв, предложил заехать к Эрнсту на Лонг-Айленд. И вот мы с дочкой Дарьей и женой А.Н. Ильичёва Леной в его мастерской. Разговор начался довольно резко. Эрнсту показалось, что я – очередной кандидат в эмигранты, который хочет «прибиться» под его покровительство, попутно костеря неудавшуюся творческую жизнь, правительства и богачей России и США. Кратко его слова были такими:
«…и что вы сюда едете, никому вы тут не нужны, если не смогли на Родине создать себе достойную жизнь. Вы все верите в старые сказки о богатой, сытой и счастливой Америке! И здесь, и там всё гораздо жёстче, труднее, драматичнее. Вы видите внешнюю сторону. А всё здесь полностью зависит от степени твоей известности, умения быть «на слуху», что противоречит сути нашей профессии – жить в мире собственной ауры, собственных идей, своего времени.
Я весьма зависим от банков, с которыми вынужден сотрудничать. А им от любого известного мастера нужно одно – его кончина, чтобы закрепить за собой им созданное и после его ухода из этой жизни повыгоднее продать, поднимая значение его имени до категории «Великий»!»
Мне оставалось тихо внимать взрыву эмоций. Но когда я объяснил, что не собираюсь в США на ПМЖ, разговор стал мягче. Я смог даже осмотреть в центре главного зала мастерской его знаменитое (потом) «Древо жизни», уже отформованное в гипсе...
У творчества Эрнста Неизвестного сложная судьба. Он всегда был независим, не похож на то, что было в фаворе в 50–60–70-е годы. Теперь мне ясно, что Неизвестный, боевой офицер, инвалид, человек с мощной эрудицией, культурой, гиперсамооценкой, не мог, хлюпая «грязью», двигаться по «чужой колее», как писал Высоцкий. Поэтому каждое его новое произведение это был конфликт, событие, драматические схватки на «ковре и под ковром». Он был категоричен в оценке искусства СССР, был далёк от комплиментарности в сторону коллег. Они часто платили ему тем же. Не говорю уже о нестыковках в контактах с представителями ЦК КПСС, правительства СССР, КГБ. Достаточно вспомнить разгром его мастерской на Сретенке.
Как бы там ни было, наша первая встреча завершилась мирно. И я всё пытался понять, почему меня будоражит его творчество. Не мог ведь прежде говорить, что оно мне близко. Видел в его работах человека бунтующего, недовольного обстоятельствами, импульсивного, драматизирующего и действительность, и свой взгляд на людей, их характеры, на будущее мира и цивилизации. Это, безусловно, не покой и уравновешенность Майоля, не гармоничность Манцу или Эмиля Греко, не философски эпические размышления Генри Мура… Его пластический язык – рефлексия из-за отсутствия гармонии внутри себя. Это выплеск энергии, что накопилась за годы преодоления непонимания, физических и экономических невзгод. И желание убедить: «Так жить нельзя!»
По Эрнсту искусство – не тихая заводь с прекрасными лилиями, кувшинками, кисейными барышнями на берегу… Для него творчество – обнажённый нерв! Вызов, протест, обращение к воле, духу, разуму! Призыв к действиям во имя прогресса и всепонимания… И, как и любая творческая исповедь, – это песня, которую в полной мере слышишь только ты, творец! Остальные «потребители» подключены к твоей энергии лишь на короткое время, по касательной… В этом и сила каждого самостоятельного мастера, и – его трагедия… Как правило, наше имя и наши дела стираются после нашего ухода из этой жизни. За очень редким исключением...
Вторая встреча произошла в Москве. Эрнст попросил меня помочь провести презентацию его фонда где-нибудь «в хорошем месте». Благодаря помощи председателя ОМС (Объединение московских скульпторов) И.П. Казанского Эрнсту предоставили наш Дом скульптора. Он созвал известных политиков, администраторов разных уровней, своих друзей. Вечер шёл поначалу успешно. Но он ведь человек со своей психикой, своим взглядом на жизнь, своим опытом… Дело завершилось, практически, краткой, но шумной потасовкой. А всё потому, что состоялась попытка попросить его о помощи Дому скульптора – времена были не простые. Но он не понял, не услышал, не стал вникать в разборки вокруг недвижимости между творческими союзами. Он был озадачен своими проектами, планами, трудностями… Попытка привлечь его оказать нам помощь провалилась! А на что могли рассчитывать? И надо ли надеяться на доброго и богатого дядю со стороны? Не обижаем ли мы тем самым и его, и самих себя?..
Третья встреча состоялась несколько лет назад в Нью-Йорке. Был юбилей А.Н. Ильичёва. Он отмечал его в кругу семьи и близких друзей. Нас с Неизвестным посадили за столом рядом. Для меня ветераны войны с самого детства – люди сверхуважаемые! А уж тем более речь об Э.Н.!
Как ни банально, время берёт своё. Эрнст уже плохо ходил, в ресторан ему помогли спуститься, поддерживая под руки. Хорошо помню его широко раскрытые, когда-то карие, а теперь посветлевшие глаза… И помню, как вдруг, обращаясь то ли ко мне, то ли ко всем, кто мог слышать, он сказал: «Вот сейчас я особо понимаю – к людям надо относиться помягче, подобрее, подушевнее…»
Всё остальное стёрлось, а эта фраза греет душу, как его завещание.
Но, конечно, незабываем его темперамент художника, новизна прочтения им всего привычного, неординарность композиционных решений. Будь то иллюстрации к роману Ф. Достоевского «Преступление и наказание» (очень горячими были споры вокруг них). Или открытие барельефа на стене крематория в Донском монастыре (там были сожжены труппы тысяч замученных на Лубянке граждан, включая таких, как Блюхер, Косиор и их палачей – Радоса, Райхмана, Шварцмана и др.).
Уникальна судьба его «Древа жизни». Долго искали место. Наконец установили в ресторане на мосту «Багратион», вблизи делового центра «Москва-Сити». А потом вдруг наполовину «закрыли» монумент надстроенным этажом со столами и жующими посетителями. После долгих переговоров с владельцами ресторана (к их чести) удалось всё же вернуть работе первоначальный вид.
В завершение предлагаю читателям обратиться к книге «Письма Эрнста Неизвестного», которая вышла в издательстве «Хорошая книга» в Москве ещё в 2014 году под редакцией Паолы Волковой и Татьяны Харламовой. Откроете для себя иного Неизвестного с невероятно трепетной позицией, мастера формы, мысли и слога, образованнейшего, увлекающегося человека, ранимого, но бесконечно счастливого возможностью творить, жить, думать, любить и ненавидеть. И всё это так, как может Мастер, свободный и мощный, независимый от «хвалы и клеветы».
P.S. Неизвестный, по словам А. Ильичёва, мечтал всю коллекцию скульптур и рисунков передать России, за которую всей душой болел, переживая наши невзгоды, радуясь победам. Но, увы, ни у кого на нужном уровне не было интереса к этому. Сейчас имущество Эрнста под арестом. Готовятся судебные разбирательства (имущественный спор между женой и родственниками).
«ЛГ»-досье
Владимир Суровцев российский скульптор, родился в Москве в 1951 году. С 1984 года – член Московского союза художников. Автор (совместно со скульптором Е. Суровцевой) монументальных композиций, установленных в Москве, Минеральных Водах (Северный Кавказ), Шевченко (Казахстан). Самая известная работа – бронзовый барельеф «Валькирии» – стоит на берегу Эльбы в городе Штрелла (Саксония). Суровцев представил десятки своих экспозиций в городах России и СНГ, Бельгии, Германии, Аргентины, Финляндии, США. Недавно закончил работу над парковой композицией, посвящённой Анне Ахматовой.