«Как бы нам побудить народ читать побольше?» – постоянная тема литературных встреч. Но лично для меня призыв читать не слишком отличается от призыва есть, пить и любить. Тут проблема – как бы не слишком перебирать, чтобы оставались силы и время и ещё на что-то: чтение такая жизненная радость, без которой все прочие становятся не в радость, ибо литература – это главная стихия, которая придаёт жизни значительность и красоту. Те же, кто ограничивается материальными удовольствиями, рано или поздно начинают страдать от эстетического авитаминоза, с которым они тщетно пытаются бороться при помощи всевозможных суррогатов от сплетен до психоактивных препаратов.
Эстетический авитаминоз сделался одной из важнейших причин распада СССР – нам перестал казаться красивым мир, в котором мы жили, – и он же является и сегодня одной из глубинных причин множества социальных язв вплоть до экстремизма, где его адепты пытаются добрать красоты, которой им недостаёт в повседневности. Но беда в том, что, в отличие от физического голода, человек не ощущает голода эстетического – просто нарастает скука, тоска, раздражение… И как же пробудить в человеке эстетический аппетит? Да точно так же, как и физический, – нужно почаще показывать ему тех, кто с аппетитом готовит и с аппетитом уплетает эстетическое лакомство. Но вот жратву на всех телеканалах безостановочно готовят и уписывают артисты и футболисты (подспудно давая понять, что важнее жратвы на свете нет ничего), а часто ли мы видим, как кто-то на экране делится радостями чтения?
У нас есть прекрасные литературные передачи Дмитрия Бака, Игоря Волгина, Сергея Шаргунова (простите, если кого-то пропустил), но это высококвалифицированные беседы профессионалов, а я бы хотел видеть рассказы страстных читателей о тех наслаждениях, которые дарит им чтение: порой опять гармонией упьюсь, над вымыслом слезами обольюсь… Такие читатели – особая и довольно редкая порода, а обычные люди читают ради какой-то пользы, ради знаний о том, как печь пироги и как в пять уроков стать миллионером, как увеличить размер бюста и растянуть оргазм на лишние полчаса.
Утилитарный подход к литературе, видимо, начался в эпоху позитивизма: прежде-де фантазия преобладала над наблюдением, а теперь наблюдение будет доминировать над фантазией. В русской литературе подобным пророком сделался Белинский – выдвинул теорию реализма, согласно которой в своём детстве человечество занималось богами и героями, зато во взрослом состоянии оно должно будет интересоваться исключительно своими собственными делами. Литература должна нести нам знание и отвечать на важные вопросы бытия, то есть изображать реальность и давать рекомендации, как в этой реальности правильно себя вести, – вот был лозунг тогдашнего реализма. Но если дело литературы – нести нам знание, задались вопросом более последовательные «реалисты», как их с гордостью назвал пророк очередного покончившего с иллюзиями поколения Писарев, то чем она отличается от науки? Ведь прежде всего именно наука несёт знание, только многократно более компактное и надёжное! Зачем нам читать какого-то писателя, если он не учёный или не носитель некоего уникального опыта? Ответ ясен: совершенно незачем, если мы ищем только знаний. Но вот если мы ищем утешения, воодушевления, то знание очень часто способно его только разрушить.
Когда кто-то говорит нам: ты самый красивый, самый умный, самый благородный, почему нам так нравится это слушать? (И притом, как отмечал Свидригайлов, даже в самой грубой лести половина кажется всё-таки правдой.) Неужто дело в знании? Неужто мы и впрямь уверены, что те, кто нас хвалит, знают нас лучше тех, кто нас хулит? Но нам всё равно приятно, когда кто-то старается обесценить мнения наших хулителей – они-де дураки, завистники, ничтожества и т.д. и т.п. Ибо первейшая функция нашей психики – самооборона, ресурсы на познание, на развитие выделяются по остаточному принципу.
Очистительная миссия трагедии
И художественная литература, как и вообще вся культура, служит именно этой первейшей потребности. Иногда она прямо сулит нам счастье, успех, как это делает мелодрама, утешение для простаков. Серьёзная литература чаще всего трагична, но даже и живописуя страдания, гибель, она всё равно возвышает нас в наших собственных глазах. Прежде всего тем, что придаёт нашим бедам значительность и красоту, которой нет в реальности, – в этом и заключается «очистительная» миссия трагедии. Впрочем, по-своему утешает и обличительная литература, которая «опускает» наших врагов (даже тотальные мизантропы, вроде Селина или Чарльза Буковски, утешают нас тем, что если скоты все, то и мы не хуже прочих). Словом, главная ценность писателя не в наличии каких-то особых знаний, а в наличии обнадёживающего, утешительного, лестного для его читателей мироощущения, без которого любое литературное мастерство способно заинтересовать лишь очень узкую группу эстетов. Но многие ли из нас сами обладают таким мироощущением? Пусть каждый себя спросит и честно ответит, какую надежду он несёт? Которая была бы способна увлечь и других? Скажем, лично моя грёза – государство, озабоченное формированием гениев, – вряд ли может увлечь массу. Потому я и твержу о необходимости новой аристократии. Психологической, духовной, а не сословной, разумеется.
А вот гениальный Андерсен, скажем, и не делает вид, будто несёт какое-то новое знание. Что нас так волнует в каком-нибудь «Гадком утёнке»? Да то единственное, что нас только и может волновать: мы сами. Ощущение восхитительной гармонии возникает тогда, когда мы воочию видим то, что нам лишь смутно грезилось. Туманная мечта, обретшая отчётливый образ, – это и есть красота. Если по честности, кто из нас не гадкий утёнок? Кого не обижают, не ценят ниже, чем ему хотелось бы? И кто бы не был счастлив вдруг оказаться белоснежным лебедем, царственно плывущим по зеркальным водам среди избранных, подобных ему красавцев? В мелодраме бы мы этому не поверили, а сказка, не пытающаяся выдать себя за правду, нас трогает. Но не всех. Литература способна дарить свои радости лишь особо одарённым читателям. Подозреваю, что способность наслаждаться чтением встречается не чаще, чем математические способности, это удел, возможно, пяти – десяти процентов населения. И требовать от преподавателей литературы, чтобы они приохотили к чтению именно всех, – задача утопическая.
Так что же, для остальных нужно вообще отменить уроки литературы? Нет, но нужно понять, что главная цель уроков литературы не столько эстетическое её освоение, сколько социализация. Чтобы люди могли взаимодействовать в качестве членов одного общества, они должны обладать общим запасом каких-то азбучных знаний типа того, что Земля круглая и вращается вокруг Солнца, что мир состоит из атомов, что человеческому организму необходим кислород, а троллейбусу – электричество. Школьные знания предельно упрощены, точнее выразиться – адаптированы к возможностям среднего школьника. Так создаётся, если так можно выразиться, научная социализация. Сходным образом литературная социализация требует освоения имён-паролей, произведений-паролей, сюжетов-паролей, по которым происходит включение в единую национальную культуру и опознание людей своей культуры. Прежде всего именно поэтому нельзя исключать из литературного канона ни одно из сакральных (речь не о мистическом, а о социальном смысле этого слова) имён. Эстетическое освоение неадаптированной классики – это следующая задача, подозреваю, далеко и не всем доступная, как не всем доступны современная математика и физика.
Требуется адаптация
Другое дело – современная литература. Да, современные писатели не напишут лучше Толстого и Достоевского, тем более что они ещё и породили критерии оценивания. Но только современные писатели могут предоставить читателю зеркало, в котором он увидит свою жизнь высокой и значительной, без чего общество начинает страдать от эстетического авитаминоза. Социализация и эстетическое освоение – для того и для другого требуются разные формы адаптации. Любимые книги моего детства – приключения Гулливера, Робинзона и Уленшпигеля – были адаптированные, и это хорошо, потому что полные версии я бы не осилил. Как уже в выпускном классе я чуть не умер от скуки над «Войной и миром», хотя через каких-то пару лет как раскрыл рот от восхищения, так и до сих пор не могу его закрыть. Значит ли это, что «Войну и мир» следовало исключить из школьной программы? Нет, тогда бы я и не знал, что за мной числится должок. Но для социализации не самых умных, вроде меня, возможно, стоило бы допустить какую-то адаптированную версию – художественный пересказ. С непременным подчёркиванием, что это лишь первая попытка взять высоту. Не исключаю, что для социализации и для эстетического освоения требуются две разные школьные программы.
Лучше повторить, чем остаться недопонятым. Я склоняюсь к тому, что для восприятия серьёзной литературы необходима особая одарённость, вполне сходная с музыкальной или математической одарённостью, и обладает ею тоже лишь несколько процентов населения. И как же можно в пределах общей учебной программы удовлетворять столь различные эстетические потребности особо одарённого меньшинства и преобладающего большинства? Я думаю, можно предложить школьникам и их родителям выбирать облегчённый и «углублённый» курс литературы, в которых будут осваиваться адаптированные и неадаптированные версии литературных шедевров. Адаптированные будут «проходить» для социализации, а неадаптированные – для эстетического, философского, исторического и прочего постижения. При непременном условии, что адаптацией будут заниматься высокопрофессиональные литераторы.
Удачные примеры известны.