Сегодня речь пойдёт об одном из самых театральных, довольно литературных, а также обладающих обширнейшим меню переулков, очень меняющемся в зависимости от времени года. Пойдёмте?
Золотые ключи, голубые ленты
До Красной площади два шага, но ещё есть возможность свернуть. Что мы и сделаем – прямо напротив Телеграфа. По Тверской несётся поток машин – гул в ушах и сплошные стрессы. Но сбежим, сбежим от них туда, где неспешно прогуливались камергеры и куда машинам ходу нет.
Как его только ни называли! В XVII – начале XVIII века звали Егорьевским в честь монастыря святого Георгия, затем Спасским – из-за церкви Спаса Преображения. Потом присоединили к Кузнецкому мосту. Позже – сочли продолжением Газетного переулка. Называли Квасным, вспомнив, что здесь в XVII веке была слобода квасников. Ещё – Одоевским, ведь дворец князей Одоевских стоял на месте нынешнего здания МХАТа. Наконец, в конце XVIII века выяснилось, что на одной этой маленькой улице живут сразу два почётных камергера – В.И. Стрешнев и С.М. Голицын, а в начале XIX века к ним присоединился и третий – П.П. Бекетов. Так как при дворе было всего двенадцать обладателей голубых лент с золотыми ключами, то переулок в их честь прочно приобрёл звание Камергерского, в коем пребывает и сейчас. (Правда, с 1923 по 1994 год он именовался проездом Художественного театра.)
Уже второе столетие история переулка для москвичей плотно связана с театром, искусством. В угловом с Тверской доме, где у входа в Школу-студию МХАТ толпятся в летний сезон, обмирая от волнения, абитуриенты, в 1920-х годах было кафе кинематографистов «Десятая муза». Здесь подписывались контракты, принимались на работу художники, операторы и актёры. Посещали сие заведение и Бурлюк с Маяковским.
Изящный храм искусства
Самое известное здание в Камергерском – дом ‹ 3, где находится Московский Художественный театр. Дом неоднократно реинкарнировался, владел им князь Одоевский, затем Римский-Корсаков. Наконец, в 1882 году он был перестроен под театр, во дворе соорудили зрительный зал и сцену. Театр называли Лианозовским – по фамилии тогдашнего владельца участка. Выступали там труппа театра Корша и Мамонтовская опера. В конце позапрошлого века Станиславский и Немирович-Данченко арендовали здание для своего Художественного Общедоступного театра и первым делом решили вытравить «французский шик». Помогли им в этом Савва Морозов, «спонсировавший» ремонт и переоборудование помещения, и архитектор Фёдор Шехтель. Станиславский говорил, что теперь «вертеп разврата превратили в изящный храм искусства». Сезон в новом театре открылся 25 октября 1902 года.
Долгие годы МХАТ был нашим театральным «всё». Посещали его, естественно, и великие мира сего. Заходили Ленин с Луначарским. Мог запросто, например, заглянуть ещё ходивший в начале 30-х годов иногда пешком и без охраны Сталин. Однажды так и случилось, когда на входе дежурил бывший легендой театра капельдинер Глушков. Как ни покажется невероятным, бдительный старожил не узнал генералиссимуса и потребовал пропуск. Сталин попросил разрешения позвонить директору, которого чуть удар не хватил. Естественно, Глушкову досталось. Но Сталин вдруг проявил гуманизм, произнеся с известным акцентом: «Вы не кричите на человека. Он правильно понимает свой долг…»
Об изнанке, закулисье жизни в «храме искусств», о битве титанов, здесь обитающих, в очень художественной форме повествовал Булгаков в «Театральном романе». Разрывание единого целого на части повторилось и через десятилетия, когда МХАТ возглавлял народный любимец Олег Ефремов. В результате «женский» МХАТ, не осенённый крылом чеховской чайки, поселился на Тверском бульваре, где живёт и поныне, а «основной» остался в Камергерском. На все эти превратности судьбы театра, носящего его имя, взирает с противоположной стороны переулка печальный Антон Павлович Чехов.
Летняя мозаика – великолепие для голодных
Итак, напротив, через Тверскую, серая громада Телеграфа. Как в театральной зале вокруг сцены, расположились в форме каре, преграждая проезд в переулок, скамейки с видом на неизменную, постоянно движущуюся панораму, представленную потоком машин. Но сам Камергерский, с тех пор как стал пешеходным, в зависимости от времени года меняется совершенно. Летом он скорее напоминает говорливую курортную набережную, где прямо под солнцем снежно белеют скатерти кафе-пиццерии. Голубой пластик интернет-кафе, напоминающий о небесах и нашей голубой планете, опутанной Всемирной паутиной, сменяет пейзанский плетёный интерьер, к которому, соответственно, прилагаются блинчики и борщи. Колышется тюль, за которым пламенно оранжевеют фонарики китайского ресторана с салатом из промаринованных медуз и кисло-острыми огурцами по-сычуански… Словом, до самой Большой Дмитровки – одна большая уличная едальня, состоящая из мозаики кафе, ресторанов, пиццерий, кебабных, кофеен и кондитерских. Каждый лоскутик, каждый пазлик этого великолепия для голодных старается иметь своё лицо. Вечный пир. И отнюдь не духа. Редким, но неизменным пунктиром меж ресторанов всё же идёт театральная линия: торжественная дверь малой сцены, Музей МХАТа, веерообразный козырёк сцены основной. Дверь в дверь с входом во МХАТ – тоже ресторан. Желательно не ошибиться. Впрочем, и войдя в соседнюю с театром дверь, можно увидеть своих кумиров, зашедших отдохнуть-перекусить, и узнать, наконец, правда ли, что Олег Табаков предпочитает утиное карпаччо, а Сергей Безруков – суп «Буйабес».
В общем, шумит, гудит, жуёт летний Камергерский. Но осенью, как и положено на курортах, будто холодной волной смывает всю праздную пестроту. Кафе-рестораны отправляются внутрь, на зимовку, и переулок становится почти тих и пуст, что, несомненно, обнажает исторические корни.
«А где же ночное вдохновение?»
Напротив Школы-студии МХАТ, где с гордостью обживаются прошедшие шоковую терапию вступительных экзаменов абитуриенты, тоже находится дом весьма примечательный – один из первых писательских домов, построенный в 1931 году кооперативом «Крестьянская газета имени Л.Б. Красина». Жили здесь Николай Асеев, Эдуард Багрицкий, Вера Инбер, Иосиф Уткин, Андрей Платонов… Юрий Олеша, автор знаменитых «Трёх толстяков» и вызвавшей гораздо более неоднозначную реакцию «Зависти», которая начиналась жизнеутверждающей фразой «Он поёт по утрам в клозете», тоже жил здесь. Вечера в конце 50-х он практически все проводил неподалёку – в кафе «Националь», и желающие с ним увидеться прямиком шли туда. Однажды ночью Олеша с приятелями возвращался домой. Родной писательский дом не светился ни единым окном. Юрий Карлович был возмущён: «Все уже спят! А где же ночное вдохновение? Почему никто не бодрствует, предаваясь творчеству?!» Висит на доме ‹ 2 и мемориальная доска, посвящённая автору героической «Гренады» Михаилу Светлову, который славился неувядающим остроумием. (Так, смертельно больной Светлов звонил из больницы: рак уже есть, привезите пива!) По поводу текста на собственной мемориальной доске у него было два варианта: «В этом доме жил и не работал Михаил Светлов…» или «Здесь жил и от этого умер…». Естественно, на камне выбит вариант третий – традиционный.
Соседний дом – № 4 – также некоторым образом связан с литературой, только здесь писатели не жили постоянно, а временно останавливались. В гостинице Ипполита Шевалье –
одной из первых гостиниц Москвы, постройки 1840-го года – они всегда могли рассчитывать на удобные комнаты, отдохновение в зимнем саду и вкусную еду. Ужин «из чашки бульону и трёх блюд» обходился в ресторане в рубль серебром. «На постой» здесь останавливались Лев Толстой (прежде чем более основательно осесть в Камергерском), Некрасов, французский путешественник Теофил Готье. Заходили пообедать к Шевалье Островский, Чаадаев, Фет… В 1879 году дом надстроили. «Под небом» расположилась студия фотографа Императорских театров М.Н. Канарского. В наше время дом ‹ 4 стал, как и его «писательский» сосед, элитным жильём.
Минута молчания
На противоположной, нечётной стороне переулка тоже не обошлось без цвета нашего искусства, в частности – «зеркала русской революции». В бывшей усадьбе камергера Стрешнева Лев Николаевич в 1866 году снял шесть комнат «прекрасно меблированных, с дровами, самоварами, водой и всей посудой, серебром и бельём столовым за 155 рублей в месяц». Здесь же читал друзьям новые главы из «Войны и мира». В этом же длинном сером доме, тянущемся до самой Большой Дмитровки, значительно позже обитали певец Леонид Собинов и писатель Лев Кассиль. Нижние этажи дома традиционно занимали магазины. Причём до 1917 года преимущественно шляпные. В один из них когда-то часто заглядывала Натали Пушкина. Позже в здании поселились магазины «Педагогическая книга», «Чертёжник» и букинистический, в которые приезжали со всей Москвы. Последние два недавно закрылись, их оплакивают до сих пор. Но магазинами Камергерский по-прежнему полон. С крохотной витрины «Медицинской книги», со стопки энциклопедий, приветливо улыбается череп. Витрины манят чаем, кофе «и другими колониальными товарами», сверкают златом и серебром, пестреют всевозможными одеждами. Магазинное стекло привычно пересекает надпись: «Sale!». Распродаётся всё. В частности – остатки летних коллекций. Налетайте, ловите оказию – по дешёвке продаётся лето! Можно закупиться по самое горло и потом, длинными зимними вечерами, отламывать по кусочку, смаковать, вспоминать…
Пустынно и тихо. Трудно поверить, что не так давно из этой арки вываливалась под барабанную дробь шумная разукрашенная процессия Пожарного карнавала, отплясывали брейкдансеры – участники фестиваля Rozamira. Ветер гонит по мостовой одинокий, невесть откуда залетевший осенний лист. Но это всё временно. Просто – случайная минута молчания. Вот сейчас появятся из дверей Школы-студии студенты и пойдут этаким глиссером, переговариваясь и хохоча, сквозь осеннюю морось напролом. И потянутся-поспешат на вечерний спектакль театралы, как идут каждый вечер уже сто пять лет подряд.
Гуляла