Римма Ханинова
Родилась в 1955 году. Поэт, прозаик, драматург, переводчик, литературовед. Доктор филологических наук. Заслуженный деятель науки Республики Калмыкия. Член Союза писателей России, Союза писателей Беларуси. Лауреат республиканской литературной премии им. Д.Н. Кугультинова.
* * *
Памяти художника
Ивана Никифоровича Стасевича
В Белорусском музее истории Великой Отечественной войны есть такая фотография: мальчик лет двенадцати в военной форме – пилотка, гимнастёрка – с автоматом на груди. Сын партизанского отряда Ваня Станкевич.
А фотографии Жени нет. Потому что она не вернулась с задания – погибла.
Могли бы запомнить её по Ваниным рисункам, но их в музее нет.
…Ваня рисовал с детства. Как только улучит свободную минуту, схватит карандаш и что-то в тетрадке чертит. Показывать не любил. Говорил, что пока не получается: самоучка. Но вот когда выучится на художника, тогда смотрите, сколько хотите. Может, даже в галерее или музее, на выставке. Домашние посмеивались, но не настаивали. А вдруг и вправду что-то получится.
В школе Ваня помогал старшим ребятам делать стенгазету. Рисовал черепаху, зайца, велосипед, машину. Это октябрятские «звёздочки» соревновались, кто лучше учится, ведь октябрята – прилежные ребята, любят школу, уважают старших. Лучше всего у Вани получались зверюшки, остальное, особенно машина, не особенно. Велосипеда в семье не было. Полуторок в колхозе две, и то приходилось часто ремонтировать. Старушки, одним словом. Должны были получить новый грузовик.
Деревня Медведкино была небольшая, но ребят хватало. Играли в казаки-разбойники, в ножички, в пятнашки. Ваня играть любил, но больше – рисовать. Хотя бумаги не хватало, да и карандаш быстро тупился, приходилось его осторожно точить, чтобы не сломался грифель. Таких заветных тетрадок с рисунками у Вани набралось несколько. Он хранил их в укромном месте, думая, что никто до них не доберётся, особенно два старших брата и сестрёнка. Мама тетрадки нашла случайно, открыла на минутку одну из них и быстро закрыла. Вроде как подглядывает – нехорошо.
А тут война началась. Взрослых забрали на фронт. Ушёл и Ванин отец.
Остались в деревне старики, женщины да малые дети.
Скоро немцы дошли и до Ваниной деревни, забрали всех жителей. Ваня был в это время в лесу – рисовал сосны. Вернулся домой, а там никого нет. Бросился искать по деревне, но никого не нашёл.
А утром в деревню зашли партизанские разведчики. Куда ему деться? Взяли с собой. Так Ваня оказался в партизанском отряде. Зачислили бойцом, выдали ему обмундирование, подогнав по росту. Стал он ходить в разведку.
В свободное время Ваня продолжал рисовать. Командир партизанского отряда Мишин подарил бумагу, карандаши. Не для баловства. Нужно писать лозунги, оформлять листовки, помогать в выпуске стенной газеты, да ему и не привыкать: в школе научился. Ещё он рисовал портреты боевых товарищей. Получалось по-разному, но никто не корил; радовались, разглядывая себя, иногда указывая, где промахи: нос картошкой, уши торчком, глаз косит.
Однажды Ваня заболел, простудился на задании: нужно было переплыть речушку, а вода уже холодная, сентябрь. Вернулся, дрожит как лист осиновый, температура, слёг надолго. Ухаживала за ним Женя, медсестра в отряде. Давала лекарства, кормила-поила. Руки её, когда она меняла компрессы на горячем лбу больного, были прохладные, но заботливые. Ване она казалась Царевной-лягушкой из сказки: всё у неё получалось быстро и ловко. И красивая была. Или она ему такой виделась, потому что они подружились.
У неё были светлые глаза и светлые волосы. Они на рисунках трудно передавались. Чего-то постоянно не хватало, а чего именно – маленький художник не мог понять. Потому и прятал рисунки от всех, и от Жени в том числе. Хотя иногда хотелось ей показать – что она скажет? – но стеснялся. А вдруг ей не понравится.
Нечаянно рисунки эти увидел командир отряда, долго разглядывал, потом сказал:
– Похоже. Но можно и лучше. Старайся, Ванюшка. Рисуй. Потом отдашь мне, ладно? Какой-нибудь один, на память.
Ваня не удивился просьбе командира. Женя была в то время единственной женщиной в отряде. До неё тоже женщины были, погибли.
Ваня потом отдал рисунки командиру – все, где была Женя. У него они будут в сохранности в штабной землянке.
Вскоре отряд попал в блокаду, немцы окружили лес, стянули войска. В день партизаны отражали несколько атак. Кончались боеприпасы, продукты. Надо было думать о прорыве. А для этого – послать людей в разведку, чтобы найти слабое место в фашистском кольце. Кругом болота. Пытались вслепую пробиться в нескольких направлениях, но встретили сильный огонь.
Ваня потом случайно услышал разговор в штабной землянке. Женя хотела пойти в разведку с ребятами, а командир не разрешал: опасно. Раньше она ходила на такие задания, выдавая себя за беженку или крестьянку. А тут командир почему-то запретил. Даже накричал на медсестру. Если уйдёт, что будет с ранеными, о них она подумала? А Женя обещала скоро вернуться.
И не вернулась.
Как объяснили разведчики, они напоролись на засаду. Еле ушли. Пришлось Женю оставить там: пули попали ей в живот. Ребята только прикрыли её ветками, чтобы немцы не наткнулись, даже на мёртвую. Надо было выполнять задание.
Они нашли место для прорыва.
Отряд вышел из окружения. С потерями…
Ваня освобождал Варшаву, штурмовал Берлин, расписался на стенах Рейхстага.
После войны окончил Минское художественное училище, поступил в Московский художественный институт имени В. Сурикова. Для дипломной работы решил написать картину из партизанской жизни. Вспомнил Женю. А рисунки свои он оставил тогда у командира отряда.
В 1958 году приехал на каникулы в Минск, разыскал своего командира. Михаил Иванович обрадовался встрече, тому, что Иван теперь станет настоящим художником.
– Это здорово, Ваня! Ты же наш партизанский художник. Немного было таких в войну. Помню-помню твои карикатуры. И на Гитлера тоже. Ты его на сосну, как на кол, посадил. Я в тебя верил. Но кто знал, выживем или нет в той войне. Бог дал, свиделись.
Вспомнили прошлое.
– А я к вам, Михаил Иванович, за своими рисунками. Выхожу на диплом. Надо картину написать. На какую тему? Конечно, на партизанскую.
Хозяин оглянулся на соседнюю дверь, провёл гостя на кухню. Видно, он завтракал, когда пришёл Ваня. На столе – чугунная сковорода с остывшей уже жареной картошкой с луком, рядом надкусанный кусок чёрного хлеба, алюминиевая вилка на клетчатой клеёнке. Чайник на плите. Фартук на спинке стула. На подоконнике герань цветёт. Старый холодильник с поцарапанной дверцей.
– Ты садись, садись, Ваня. С дороги же. Давай чайку, сейчас нагрею воду. Картошку будешь? Ты ешь, не стесняйся. Обед ещё не ставили. Хозяйка приболела.
– Спасибо, Михаил Иванович. Сыт я. На железнодорожном вокзале в буфете перекусил.
– Ну так чаю тогда. Как же без чаю. Помнишь наши партизанские чаи? На листьях, на травах, на ягоде. Пахучий чай был тогда, не то что теперешний. Труха одна. Вот тебе чашка, сахар клади. Тебе сколько кусков?
– Да нисколько. Я чай без сахара пью. С тех пор. Привык уже. Не хлопочите, Михаил Иванович. Так что с рисунками? Далеко ли? Тут у вас, дома?
Михаил Иванович повернулся к плите, выключил газовую конфорку, поднял полотенцем чайник, снова поставил. Потом развернулся к столу, сел, помолчал, опустив глаза. Смахнул со стола хлебные крошки в рот.
– Вань… ты прости меня, старого, – медленно сказал командир. – Не сберёг я твои рисунки. Поначалу хранил. В несколько газет завернул. На дне чемодана лежали. Потом во время переезда из коммуналки в эту квартиру недоглядел: хватились того чемодана, а нет его. Довоенный был чемодан. Много в него вмещалось вещей… Я, видишь ли, время от времени доставал твои рисунки, смотрел, вспоминал. Там же не только с Женей были…
Он помолчал.
– Что уж говорить… Давно это было. Любовь у нас Женей вышла. Любил я её. Я ведь холостой до войны был, не успел жениться.
Михаил Иванович встал, отвернулся к окну, сказал приглушённо:
– Помнишь окружение в октябре сорок второго близ Стожар? Когда ребята из разведки вернулись без Жени? Рассказали, куда она ранена насмерть была. В живот. А у неё ребёночек зародился тогда. Призналась сама. Потому и не хотел я её в разведку пускать. А она говорила, что срок маленький, ничего, а те места хорошо знает, ребятам поможет. Сколько раз в разведку ходила…
Вот говорят: время лечит, – повернулся ветеран к гостю. – Да не лечит, Ванюш. Только калечит. Столько лет прошло, голос её помню, песни её помню, волосы мягкие у неё были, светлые такие. А вот лица уже не вспомнить. Как в дымке, тумане каком. Поначалу там, на войне, снилась. С ромашкой. Любила гадать: любит – не любит. А чего гадать? И так ясно. Помню, как-то венок сплела из ромашек этих. На голову надела. Жаль, говорит, что зеркала большого нет, красиво, наверно. Да, красиво, говорю я. Да и как иначе?
– А имя Евгения переводится как благородная, – зачем-то сказал Иван.
– Да? – рассеянно отозвался Михаил Иванович. – Из простых она была, деревенских кровей.
Потом сказал, положив руку на плечо Ивану:
– А ты напиши, Ваня, картину по памяти. У тебя память-то молодая, не сравнить. Опять же художник. Цепкий, значит, взгляд. Не забудь показать потом. Если жив буду. Сердце пошаливать стало. Детей у нас с женой нет, не случилось. Так друг дружку и поддерживаем. Как картину назовёшь? Или не придумал ещё?
– В белорусских болотах, – ответил Иван.
– В болотах, говоришь? – переспросил Михаил Иванович. – Да, сколько их было на нашей памяти. Такое не забывается… Хорошее название, Ваня.
– И Женя там будет, – уточнил художник. – А рядом дети маленькие, наши партизаны.
– Это хорошо, – подтвердил Михаил Иванович, – что с ребятами. Всё не одна на картине будет.
…В Белорусском музее истории Великой Отечественной войны есть на стенде теперь такая фотография: мальчик лет двенадцати в военной форме учится с колен стрелять из автомата, рядом присел инструктор, видимо, командир, всматривается в мишень. Сын партизанского отряда Ваня Станкевич, ставший художником, автором той картины «В белорусских болотах».
2016–2017 гг. Минск – Москва – Элиста