21 сентября отмечает юбилей знаменитый русский советский поэт, драматург, переводчик Владимир Костров. Стихотворения, принёсшие ему известность, начали появляться в печати более полувека назад.
Ещё будучи студентом химфака МГУ, Костров немало времени уделял поэзии, посещал литобъединение университета. В 1961 году Кострова приняли в Союз писателей СССР. Позже, оставив работу инженера-химика, он окончил Высшие литературные курсы при Литинституте им. Горького. В 80-е был секретарём Союза писателей Москвы, заместителем главного редактора журнала «Новый мир», много переводил, редактировал авторитетную антологию «Русская поэзия. XX век». Уже тридцать лет ведёт поэтический семинар в Литинституте им. Горького и председательствует в Международном Пушкинском комитете.
– Владимир Андреевич, в ваших интервью вы часто говорите, что выросли на русской классике. Что вы включаете в это понятие?
– Классика – это то, что живёт вечно. И к какому бы направлению ни принадлежал прозаик или поэт, если он пишет качественное, высокое, сильное произведение, то оно сразу классикой и становится. Качественное произведение, в том числе принадлежащее модерну, сразу становится образцом, с которым другие должны согласовывать свои отношения. В поэзии со времён античности, а может быть и раньше, ничего существенного не произошло. Поэзия, как говорил Гегель, есть высшее искусство духа. Поэтому нет смысла обращаться к физиологии или, скажем, психиатрии. Поэзия есть выражение некоторого исторического духа. Такое ощущение, что есть огромное живое существо, которое живёт тысячелетия. И мы – часть этого существа. Мы как бы обмениваемся с ним некоей информацией. Мы говорим о себе, стараемся остаться в этом мире, преодолеть смерть, а оно посылает нам импульсы в виде классической поэзии.
– А какой автор позволил вам почувствовать связь с этим существом?
– Может быть, это Бог. Я не знаю… (Задумывается.) Ну, во-первых, конечно, Пушкин, во-вторых, Лермонтов. Если мы собираемся представить себе что-либо бессмертное, проще всего, как я говорю своим студентам, прочитать «Белеет парус одинокий…» или, например, «Горные вершины…». Восемь строк, перевод Гёте, а на самом деле это, конечно, самостоятельное произведение Лермонтова. Или, предположим, романс «Гори, гори, моя звезда». Это бессмертное произведение – и с музыкой, да и без музыки тоже. Пока живы русский народ и русская история, это произведение будет жить.
– В юности вас увлекли поэзия и химия. А почему сначала химия вышла на первый план?
– Честно говоря, я не знал, что в Москве существует Литературный институт, и, поскольку вторым увлечением была химия, поступил на химфак МГУ. Вы знаете, у науки и поэзии много общего. Огромное количество совпадений. Ну, во-первых, настоящая поэзия и настоящая наука требуют абсолютной внутренней честности. Когда человек в своих стихах кривит душой, это всегда заметно. Во-вторых, и поэзия, и наука основываются на художественном образе или метафоре. Вот, предположим, в физике есть понятие «атомы Бора». Это всего лишь метафора, но она очень точно работает, помогает в описании процессов. Что бы мы ни захотели узнать, мы должны сначала создать метафору и посмотреть, совпадает ли она с действительностью. Весь мир вращается на метафоре, поскольку только так происходит познание.
– А есть у вас достижения в химии?
– Я впервые в мире синтезировал класс веществ, первыми членами которого являются дитретичные алкилметаны с тремя четвертичными атомами углерода. Об этом был доклад на Менделеевском съезде, руководителем была Роза Яковлевна Левина, а я был дипломником. Потом, работая на заводе в Загорске, я участвовал в процессе совершенствования поляризационных плёнок, на которых работают плоские жидкокристаллические телевизоры, часы, 3D-кино.
– Как воспетый вами в стихах идеализм сочетается с материализмом науки?
– Вообще-то учёные тоже идеалисты. Они ищут идеальные истины в природе. Поэтому – я идеалист. Много наговаривают на советское время. Да, были страшные и горькие события, но были и великие. Например, в СМИ не пропагандировалось зло. Оно существовало, но им не гордились. Да, мы были тогда доверчивы, нас поймали на наивности. Да и сейчас ловят, обещая свободу, демократию. А свобода и демократия есть только в поэзии. В поэзии все равноправны: и пастух, и граф, и наследник престола. Из разных сословий, национальностей поэзия выдвигает людей, которые высказывают важное, действенное и нужное человеку.
– Как проходила творческая жизнь в литобъединении МГУ?
– Литература в наши молодые годы занимала огромное место в жизни: и классика XIX века, и советская классика, которая может быть представлена на равных с произведениями дореволюционной поры. Мы стремились к чтению, к познанию через литературу. Писали очень многие. Я вышел из литературного объединения МГУ, которым руководил поэт Николай Старшинов. Многие из нашего выпуска стали знаменитыми авторами. Например, Наталья Горбаневская, Сергей Есин, Дмитрий Сухарев – замечательный поэт и учёный. Литература нам компенсировала несовершенство жизни. Она давала нам то, что Блок называл «тайной свободой», представление о возможной высокой жизни – футуристической и, быть может, идеалистической. На занятия приходили поэты: Юлия Друнина, с которой мы дружили, замечательный фольклорный светоч Виктор Боков, Евгений Евтушенко. Тогда поэты не чванились, не просили денег. Всё было очень демократично.
– А когда к вам пришла первая известность?
– Я впервые напечатался в журнале «Юность» в 1959 году. Потом в «Новом мире» вышла статья с обзором молодёжных публикаций, в которой обо мне был очень хороший абзац. В 1961 году меня даже без изданной книги приняли в Союз писателей. Рекомендовали: Ярослав Смеляков, Николай Старшинов, Юрий Левитанский и Александр Межиров. Были публикации в «Литературной газете» – в 1960-м там было напечатано стихотворение «Ворон». Тогда в «ЛГ» работал Булат Окуджава, и оно ему очень понравилось.
– С чего началось ваше сотрудничество с композиторами?
– В своё время я написал несколько стихов для студенческих песен, и некоторые из них московское студенчество пело. Вы-то вряд ли их знаете. Это 1956–1958 годы. Например, была песня «С тобой мы идём по вечерней Москве». Печатаясь в «Юности», я получил некоторую известность. И вдруг мне позвонили от знаменитого композитора Вано Ильича Мурадели. Среди его сочинений – песня «Москва – Пекин», потрясающая вещь «Бухенвальдский набат». В то время он был скандально известен: его ругали за музыкальную сумятицу. Меня попросили написать стихи для новой песни. Мы с моим другом Олегом Дмитриевым написали текст. В итоге песня «Нет преграды мечте» заняла первое место и стала гимном Фестиваля молодёжи и студентов в Болгарии. Конечно, это несколько барабанное, публицистически-громкое произведение. Я не могу в полной мере гордиться этим текстом. Но с него всё началось.
– Песни на ваши стихи, можно сказать, пошли в народ…
– Да, у моих стихов в этом смысле хорошая судьба. Я прикидывал: на них написано более двухсот песен. Юрий Поляков рассказывал, что недавно на Грушинском фестивале исполнялась песня на стихи, за которые я стал лауреатом премии «ЛГ» – «Золотой телёнок»: «Жизнь такова, какова она есть, и больше ни какова». Я знаю, что на эти стихи есть даже несколько мелодий. Вообще музыку на мои тексты пишут композиторы из разных городов. Песни поют Уральский народный хор, Кубанский казачий хор. Есть много вещей для академического звучания, например сюита замечательного композитора Романа Леденёва, посвящённая памяти Георгия Свиридова.
– А какие композиторы, кроме Свиридова, вас вдохновляют?
– Александра Пахмутова. Большое впечатление производит Давид Тухманов. Дружеские отношения у меня были с великим, на мой взгляд, композитором Валерием Гаврилиным. С Лорой Квинт мы написали ряд песен, которые были во главе хит-парадов. Но я не хвастаюсь, потому что многие из них написаны мной специально, даже на спор. Мне нравятся песни, которые написали на мои стихи уральский композитор Евгений Щекалёв, руководитель Кубанского народного хора Виктор Захарченко. С композитором Николаем Романовым мы написали песни для кинофильмов «Прощальное эхо» и «Юнкера». Публикуемое сегодня стихотворение «Реквием по эскадре» – это тоже текст песни, написанной для фильма «Белый ковчег». Близок мне молодой композитор Юрий Алябов.
– Вы немало переводили, в том числе французскую лирику Тютчева. При переводе вы старались быть ближе к французскому оригиналу?
– Поэзия не может быть отделена от языка, на который ты переводишь. С языком оригинала она всегда немножко не совпадает. А язык, на который переводишь, должен быть глубоко прочувствован, понят и выражен в произведении. Мне нравится точное и сильное высказывание Бродского: «Пока существует такой язык, как русский, поэзия неизбежна». То есть в свойства нашего языка входит необходимость такого рода общения. Итальянцы поют: они музыкальны. Евреи умеют хорошо считать, рассчитывать, проникать вглубь физических процессов. Немцы и американцы делают гигантские машины. Наше достоинство в том, что мы любим звучное, мощное слово. Россия – страна слова, страна поэзии.
– Вы много лет ведёте творческий семинар в Литинституте. Что для вас значит институт?
– Литинститут – та лампада литературы, которая горит в этом жёстком мире. На мой взгляд, миру в целом не хватает поэзии. Не хватает, потому что мы решаем практические вещи и, что ещё хуже, вытаскиваем на первый план физиологию. Понимаете, мы любовь превращаем в физкультуру, убираем духовную близость, которая возвышает любовь. Литинститут – это один из огоньков подлинной культуры в стране. Он стережёт форпосты литературы, сберегает литературу в её высоком значении. А иначе мы утратим то, о чём мы с вами говорили, – метафорическое понимание мира. А утратив, превратимся в обслуживающий персонал компьютера.
– Вы воспитывались в эпоху атеизма. Как сложилось, что вы человек верующий?
– Странным образом человек, живущий в России, даже не принадлежащий к русской нации, всё равно взаимодействует с ценностями культуры, созданными верующими людьми. Причём это случается даже тогда, когда люди отрицают веру вообще. Мы все стоим перед этим великим вопросом. Знаменитый учёный и философ Паскаль говорил, что нужно жить так, как будто Бог есть. Если нет у людей понятия греховного и низкого, мы пропадём. Весь мир говорит о гуманизме, об освобождении то тех, то этих народов, но при этом идёт гигантская война на Ближнем Востоке. Убивают сотнями тысяч – в том же Афганистане, Ираке. Везде – в Москве, в Нью-Йорке – могут взрывать дома. И часто под этим – религиозная подкладка. Лучшее высказывание на тему культуры принадлежит патриарху Алексию, выступившему перед депутатами Европарламента. Он сказал, что первый вопрос, который ставили ещё греческие философы, касался блага и закона. И русская литература тоже началась со «Слова о законе и благодати митрополита Илариона».
– Что вы сегодня читаете?
– В основном читаю классику. Нет необходимости читать много, потому что в современном потоке мало настоящего, от Бога. Я недавно прочитал «Антологию русской поэзии XXI века», составленную Геннадием Красниковым, и пришёл к выводу, что в поэзии у нас не всё потеряно. Есть целый ряд поэтов, отвечающих моему пониманию того, что есть поэзия, например Глеб Горбовский, Новелла Матвеева… Из провинциальных авторов, которых упоминают нечасто, – Евгений Чепурных из Самары, Светлана Сырнева из Вятки. У неё просто замечательные стихи. Кроме зрелых авторов есть много талантливой молодёжи.
– Но как вы оцениваете то, что сегодня поэзия существует разрозненно, во множестве сообществ, часто не контактирующих между собой?
– Есть определённые проблемы с её подачей. Когда я начинал работать в 60-е годы, я раз в месяц выступал на Центральном телевидении, причём в прямом эфире. Представляете, уже в 1962 году я был известен по всей России. Мы часто выступали в гигантских залах. Нам давали командировки, мы ездили по стране. Сейчас с этим просто катастрофа. Нет постоянных поэтических рубрик в газетах, руководство телеканалов отбирает поэтов на свой вкус. Те люди, которые говорили раньше, что нам не нужна цензура, сегодня осуществляют самую настоящую цензуру. Если бы СМИ достаточно широко в целевых, пусть небольших передачах представляли качественную поэзию, мы через год смогли бы выстроить иерархию поэтических ценностей.
– Кстати, сегодня большую роль, чем телевидение, играет Интернет, который именуют то всемирным разумом, то большой помойкой.
– Во многом верно и то, и другое. Однако думаю, что это колоссальное изобретение. Я благодарен Интернету, потому что в нём разместили много моих стихов, есть большая качественная статья в Википедии. Что касается его воздействия, то я скажу так: у каждого явления есть свои плюсы и минусы. Здесь тоже нужно ставить ограничения.За террористическую или шовинистическую пропаганду люди должны нести ответственность. Должна быть нравственная цензура.
– Владимир Андреевич, к юбилею выходит ваша новая книга. Что мы в ней прочитаем?
– Она называется «Сердце надежду укажет». В этой книге полностью собраны мои поэмы, баллады и драма «Джордано». В 1987 году композитор Лора Квинт написала на неё современную полистиличную оперу, у которой было около тридцати аншлагов в Москве и Ленинграде.
– Вы участник двух эпох в русской литературе. Как вы считаете, какие произведения литературы и вообще искусства этого времени повлияли на сознание людей?
– Я думаю, есть несколько таких произведений. Но это касается той части людей, которая определяет, с моей точки зрения, лицо России. Для меня это «Тихий Дон» и «Судьба человека» Шолохова, «Один день Ивана Денисовича» Солженицына и вещи Валентина Распутина. Для меня это музыка моего старшего друга Георгия Васильевича Свиридова, живопись Аркадия Пластова, Евсея Моисеенко.
Беседу вела