Золотой век одного искусства необязательно явится стопроцентно таковым для искусства другого. Выставка «Датские мастера. 1800–1850», прибывшая в ГМИИ имени А.С. Пушкина из Копенгагена, подтверждает эту немудрёную максиму довольно убедительно.
Был в ту эпоху в Датском королевстве всплеск литературы и науки. Живописи повезло меньше. Из мастеров кисти ни один до уровня Андерсена или Эленшлегера в изобразительном творчестве не поднялся. Можно, конечно, считать, что один только скульптор Торвальдсен компенсировал своим вдохновением и талантом куда более скромные успехи собратьев, работавших не с мрамором, а с холстами.
С одной стороны, это, разумеется, так. Однако недаром директор всеми любимого храма искусств на Волхонке Ирина Антонова говорила на открытии, что мало кому известные за пределами самой Дании мастера напоминают ей австрийских и немецких живописцев, работавших примерно в то же время в стиле бидермейера, и наших – Венецианова, Щедрина, Сороки…
Продолжая её мысль, можно без преувеличения сказать, что все названные Антоновой художники умудрялись находить не в самой весёлой тогдашней жизни блёстки радостного, отвлекаясь от досконального отображения реалий ради сценок семейного уюта и прочего милого эскапизма от эпохи с её войнами, революциями и всевозможными угнетениями вышестоящими в обществе нижестоящих. Щедрин, к примеру, с блеском поэтизировал оборванных итальянских рыбаков, делая их просто деталями очаровательных пейзажей. Датчане, тоже любившие солнечные итальянские виды, шли сходным путём. Венецианов придумал свой неправдоподобный, но красивый мир счастливых крестьян, которым и в голову не пришло бы палить помещичьи усадьбы.
Его современники из Датского королевства с поправкой на местные условия отнюдь не чурались того, что в недавние времена у нас именовали идеализацией реальности. Да, в конце концов и бог с ней, с реальностью, когда в душе гармония царит и других к тому же призывает. Так что одни прятались от гнёта собственной современности «в провинции у моря», другие – в кругу семьи. А третьи и вовсе предпочитали не выходить за пределы собственных мастерских, где уютно пахнет красками и вечерами сходятся весёлые друзья. Потому-то устроители выставки мудро рассредоточили её по нескольким разделам, каждый из которых и уделён тому или иному варианту ухода от утомительной повседневности.
Бертель Торвальдсен и в Дании, и на московской выставке стоит гордым обиняком. К тому же в отличие от коллег-соплеменников он славой своей в немалой степени обязан именно русским заказам. На открытии говорилось о том, что ему весьма помогла графиня Воронцова, для которой он выполнил пять изваяний. Скульптурный портрет княгини Барятинской и подавно числится среди лучших его творений. Увы, каким-то образом Торвальдсен не просто затянул почти до бесконечности окончание работы. Он ещё исхитрился оставить себе оригинал портрета очаровательной русской аристократки, и на родину её попала лишь копия, после революции украсившая собрание ГМИИ имени А.С. Пушкина. Она, конечно, и в копии хороша. А выставленная в эти дни рядом с куда более скромными, чем Торвальдсен, датскими художниками заблистала ещё ярче. Кстати сказать, автор её, добившись славы и признания наряду с Рубенсом и Александром Дюма-отцом, нередко передоверял изрядную часть трудов менее удачливым и талантливым соратникам по ваянию. В разное время на него трудились едва ли не сорок искусников резца, подобной известности не удостоившихся…
Выставку приурочили к государственному визиту в Россию королевы Дании Маргрете II, которая лично прибыла на вернисаж. Любопытно, что её величество стала второй коронованной особой, побывавшей на Волхонке. До её визита в ГМИИ имени А.С. Пушкина сокровищами музея любовался лишь Хуан Карлос I. Остальные венценосцы, бывавшие в Москве, на шедевры живописи не отвлекались. Да их, монархов, не так много в мире и уцелело. Бывшему египетскому королю Фаруку приписывают слова, прозвучавшие якобы лет шестьдесят назад, что вскоре в мире останется пять королей – английский и четыре карточных. Прогноз пока не сбылся…