Так распорядилась она сама – первое сопрано России, оперная дива, желанная гостья на всех главных музыкальных сценах мира – Большого и Мариинского, Парижской оперы, миланской Ла Скала, лондонского Королевского театра Ковент-Гарден и десятков других, где её ждут, ею восхищаются, ей рукоплещут, устраивая стоячие овации. На самом деле две пятёрки отличницы Хиблы Герзмавы можно дополнить ещё одной датой – 30-летием творческой деятельности в Московском музыкальном театре имени К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко.
Театр на Большой Дмитровке стал её домом в 1995 году. Сюда, где чтут традиции, где отцы-основатели МХТ боролись с вампукой и воспитывали актёра-певца, пеняя любому, кто воспринимал оперу исключительно искусством музицирования и не чуял «жизнь человеческого духа» в пении, её пригласил худрук Александр Титель. Готовили к постановке – манифестом новой эры станиславцев – молодёжную по составу «Богему» Джакомо Пуччини. Недавняя победительница X Международного конкурса имени Петра Чайковского получила партию легкомысленной актрисы Мюзетты, беспечной подруги обладателей парижской мансарды в Латинском квартале – поэта, художника, философа и музыканта. Вальс Quando me›n vo›soletta (с текстом «Я молода, красива, друзья бегут за мной весёлою толпой») она пела, вскочив на чёрный кадиллак, кокетничая и выставляя восхитительные ножки, расплываясь в жемчужной улыбке. Совсем как девочка, решившая поиграть во взрослую даму, о жизни которой, взрослея, мечтает. Наивная, доверчивая, забавная, дебютантка держала внимание – и голосом, и фактурой, и ненадуманной сценической манерой. Через время она предстанет в той же опере главной героиней романа Анри Мюрже – цветочницей Мими, и её будет нелегко узнать. Пред очи предстанет трагическая актриса с «влажным», по слову Анны Ахматовой, лирико-драматическим голосом, ещё недавно пленявшим своей лёгкостью и прозрачностью. Ни легкость, ни прозрачность никуда не исчезнут, но вокальная палитра наполнится новыми – густыми – красками, интонации обретут глубину, родится волнение, душевные вибрации поменяют само звучание, мелодрама потеряется в мерцании трагического, пережитого «до полной гибели всерьёз».
Когда-то, начав с Мюзетты, к Мими пришла её, Хиблы, профессор по Московской консерватории – Ирина Ивановна Масленникова, супруга великого оперного гуру – Бориса Александровича Покровского. Как знать – её ли учительский путь послужил примером или свой неторёный, каким пошла Герзмава, набавляя опыт – жизненный и артистический, привёл к перемене. Перемена же происходила на глазах, и за поющей актрисой ринулись с жадностью наблюдать – зрители, коллеги, критики. Старались разгадать секрет её индивидуальности, её невероятный глиссад – от демихарактерных игровых ролей, с каких начинала, к сугубо драматическим, наполненным душевными метаниями и любовными страстями, взлётами и крушениями. Всем, из чего состоит большая опера, волнующая сердца и разогревающая эмоции.
Герзмава взрослела, менялся её голос, по-новому волновалась душа – кокетливая Мими и эксцентричная Адель («Летучая мышь» Иоганна Штрауса), насмешливая Адина («Любовный напиток» Гаэтано Доницетти) сдавались в архив, смывался грим – бровки домиком и губы бантиком. Лицо обретало скульптурные черты, античную лепку – высокое чело, глубокий взгляд, заострённые скулы, гордый подбородок. Начиная с «Травиаты» Джузеппе Верди, поставленной Александром Тителем в абстрактной форме «бродячего сюжета» и «блуждающего архетипа», и «Лючии ди Ламмермур» Доницетти, где режиссёр Адольф Шапиро свёл к символу сюжет, чтобы укрупнить вневременное и общечеловеческое, в творчестве Хиблы Герзмавы стала проявляться и настойчиво волновать тема любви и жизни женщины. (Знаменитый вокальный цикл Роберта Шумана «Любовь и жизнь женщины» Герзмава пока не спела, хотя он кажется для неё и созданным.)
Хибла не волновала бы ни Тителя, ни Шапиро, ни Андрея Кончаловского (в его постановке «Отелло» Джузеппе Верди она спела Дездемону), если бы на пути, каким шла и идёт, забывала об устье, об истоках, о том, что повлекло её на профессиональную сцену.
Девочка из Пицунды, взошедшая на оперный олимп и встретившая там великих дирижёров и партнёров, увенчанная лаврами от коллег (четыре победы подряд на международных конкурсах вокалистов) и любовью меломанов, она могла стать пианисткой, могла играть на органе в соборе Андрея Первозванного – на той самой улице, что вела от отчего дома к храму. Семья, мать, отец значили для неё едва ли не всё на свете. Ещё разве – музыка. Рано осталась с одной музыкой, мама и папа ушли практически друг за другом, хотя отец успел отвезти её в Москву – в консерваторию, держал всю дорогу за руку, чтобы она чувствовала тепло родного дома, где росла и обретала мечту. Большая любовь и ранние потери – от той самой девочки, что дни напролёт проводила в пицундском храме, слушая орган, потом училась в сухумском музучилище – сначала по классу фортепиано, потом – вокала, – всё обрело священный приют, поселилось в её девичьей душе, чтобы в будущем слиться с нутром героинь, в которых ей предстояло перевоплотиться. Никогда не отделяла себя от персонажа: природа жёстко, но разумно совместила её реальную жизнь с жизнью вымышленной, рассказанной музыкой и театром. Что такое бывает, она поняла на одном из туров Конкурса Чайковского, когда пела романс, взволновавший саму Елену Образцову – та выдала ей «верительную грамоту», ставшую вместе с Гран-при путёвкой в будущее оперной планеты: специальный приз за «Колыбельную» Петра Ильича Чайковского.
Другое название романса на стихи Аполлона Майкова – «Спи, дитя», и Хибла пела словно о себе, почувствовав, что музыка и образ присваиваются ею, прирастают, проникают в сердце. Так и положено в большом искусстве, но далеко не у всех получается. Получается у избранных. Вот строки оттуда, из «Колыбельной», сразившей Образцову, жюри и зал: «Спи, дитя моё, усни! / Сладкий сон к себе мани: / В няньки я тебе взяла / Ветер, солнце и орла. / Улетел орёл домой; / Солнце скрылось под водой; / Ветер, после трёх ночей, / Мчится к матери своей». В них, этих словах, всё: семейный дом в Пицунде, ветер и солнце родной Абхазии (как бережно и чувственно будет петь Герзмава в своих монографических концертах народные песни Апсны), здесь – сон и мама, которая приходит вместе с мечтой, чтобы благословить, поддержать, направить – как живая…
Интонация нежности, приятия судьбы, но не смирения, разговора с ней на равных, сближение сна с реальностью и реальности с мечтой, летучесть счастья и не отменяемая никакими обстоятельствами тяга к нему – женское, дочернее и материнское, любовное и сокровенное – наполнили голос Хиблы красками, каких он раньше не ведал. Она обрела свободу эмоционально выражать себя в любой роли, любой музыке, любой драматургии.
От актрисы Мюзетты в «Богеме» пришла к актрисе Флории Тоске в «Тоске» Пуччини, от мечтающей о театре горничной Адели в «Летучей мыши» – к певице Стелле в «Сказках Гофмана» Жака Оффенбаха и актрисе Адриане Лекуврер в опере Франческо Чилеа… Вошла во дворцы Креонта (Медея в опере Луиджи Керубини), Филиппа II (Елизавета Валуа в «Дон Карлосе» Верди) и Генриха VIII (Анна Болейн в опере Доницетти)… Предпочла храму костёр (верховная жрица кельтов в «Норме» Винченцо Беллини)… Страдала, принимала яд, горела в пламени, мучилась, ревновала – любила, но везде хоть на миг становилась маленькой девочкой – наивной и робкой, открытой и удивлённой.
В одной из телевизионных программ на вопрос ведущего, узнававшего о музыкальных пристрастиях Хиблы (куда входят и джаз, и знаменитые хиты века, и классика), о её именном фестивале (уже 22-м, проведённом впервые в 2001 году в родной Абхазии и теперь – международном) и именном конкурсе вокалистов и концертмейстеров (он во второй раз триумфально завершился в январе 2025-го), на вопрос, что бы она написала сегодня себе, маленькой девочке из Пицунды, певица ответила: «Хорошая девочка… Хорошо училась…»
Сущая правда: хорошо училась, много трудилась, не теряла в душе плеска моря, света солнца и орлиного полёта. Так что поставим вопросительные знаки рядом с цифрами 55 и 30 – у неё всё впереди.