Что происходит с изобразительным искусством сегодня? Оно переживает кризис, находится в тупике, точке невозврата или, наоборот, замерло в ожидании и поиске принципиально нового языка? Какие дороги оно выбирает – пойдёт по пути использования современных технологий, выйдет на площади, превращаясь в шоу, или всё же искусство останется элитарным, продуктом сакрального творчества художника, сохранив и продолжив традицию изобразительности? К беседе на эту тему мы пригласили члена президиума Российской академии художеств, лауреата Государственной премии, заслуженного художника России, академика, профессора Татьяну НАЗАРЕНКО.
– Ещё на рубеже столетий (тысячелетий), когда мы с вами, Татьяна, говорили о судьбах современного искусства и размышляли, какими, возможно, нехожеными тропами оно пойдёт в новом веке, вы говорили о «смерти картины». Прогноз не сбылся. Но, окидывая взором то, что происходило за минувшие десять лет в выставочных залах, невольно закрадывается: а может быть, лучше бы и умерла – да и осталась бы в музейных экспозициях как воспоминание… Так что же изменилось за это время в художественном процессе?
– Да, картина не умерла. Она осталась. Но осталась не очень интересной: существует живопись как украшение стен, интерьера. Есть громадное количество художников, которые продолжают работать в традиционной манере, не ставя перед собой никаких новых задач, не задумываясь об обновлении языка. Картина продолжает влачить своё достаточно жалкое существование, её поддерживают какие-то институции, и она – не могу сказать процветает – но существует. И наверное, будет существовать если не всегда, то, во всяком случае, ещё необозримое количество лет. А что изменилось? Прежде всего появилось понятие актуального искусства, которое прямо противостоит традиционной живописи.
– Но оно появилось давно…
– Да, однако расцвело именно в двухтысячные годы, когда им стали заниматься, оказывать государственную поддержку, когда его стали показывать на всех зарубежных выставках как единственное направление, представляющее нашу страну. И актуальное искусство заняло главенствующую позицию в ведущих галереях, на крупных выставках, и оно сегодня уже практически вне конкуренции.
– А взрыв интереса к антиквариату, к искусству советской поры, наблюдаемый в последние годы, разве не подпитывает страсть к картине, к живописи?
– Я не чувствую такого уж громадного интереса к советскому искусству – он возник недавно. Интерес же к антиквариату XVIII–XIX, начала XX века чисто коммерческий: на мой взгляд, это удел богатых людей, которым надо вкладывать деньги в вещи, которые не девальвируются.
– Вы – ярчайший представитель семидесятников, художников, поколение которых сказало принципиально новое слово в отечественном изобразительном искусстве. А дальше, похоже, произошло этакое замирание, пошло топтание на месте, начиная с 80-х новых ярких имён не возникло; и вот уже 30 лет мы наблюдаем некую стагнацию, во всяком случае, в традиционной живописи.
– Да, конечно, это так и произошло после семидесятников – недаром ведь есть такой термин. А вот уже восьмидесятников, девяностников – их попросту нет. Конечно, это и с политической обстановкой связано, с перестройкой… Появились галереи, ушёл социальный заказ…
– Появление галерей и уход социального заказа должны были стимулировать какие-то новые веяния.
– После распада Советского Союза, в революционное, скажем так, время, появились группы «коллективных действий» – все эти бесконечные «мухоморы», Синие носы – 5–10 человек, где один придумывает, другой исполняет, третий заказывает, четвёртый измеряет, пятый работает на компьютере, шестой снимает на видео, седьмой режиссирует, восьмой занимается связями с общественностью… По мне, это вообще анекдотично: художник должен быть одинок со своим творением – так было во все времена. Все эти «коллективные действия» – это не искусство, это уже другое. Хеппенинги, перформансы, выход искусства на площади – вещи, связанные с этакой необязательностью художника перед своим произведением. Здесь произведение как произведение пропало: нельзя же назвать этим словом влезание, к примеру, художника на голову известного памятника! Или то, что делает один из ярких представителей актуального искусства – Кулик, который прославился своими «собачьими» перформансами. Или, скажем, одиозные Синие носы.
– А может быть, причины всего этого не только в политической ситуации, но и в том, что рисовать элементарно разучились?
– Разучились! А зачем? Когда можно сфотографировать, напечатать, сделать на компьютере, слегка подмазать, подкрасить – и чудненький портретик в золотом итальянском багете.
– Выходит, налицо настоящее вырождение искусства? Не хочется верить.
– У нас, как в любом обществе, которое переживает слом, происходит разрыв с предыдущими традициями – от прошлого откреститься, всё сломать, на обломках поставить новое. История же повторяется. Было молодое революционное искусство, потом устаканилось, приобрело какие-то формы и наконец стало другим. Кто успел уехать, тот стал крупным художником Запада, кто не успел, тот изменился. Кабаков, Неизвестный, Булатов, Васильев, Целков, Штейнберг стали успешными весьма художниками, хотя из русских там хорошо знают одного Кабакова.
– Наверное, поэтому именно его выставкой открывался центр современного искусства «Гараж». Вот ещё одна из примет последних лет, новое веяние: превращение промышленных объектов в выставочные пространства – «Винзавод», «Гараж», «Красный Октябрь». Почему они сразу становятся такими модными, гламурными, активно посещаемыми?
– Да потому, что всё это делается по западным образцам. Эти огромные пространства промышленных зданий с открытыми коммуникациями, зачастую без побелки, штукатурки. Всё, как на Западе. Потому ещё, что там находится так называемое актуальное искусство, которое сейчас только и поддерживают – оно стало государственным: его поддерживает Министерство культуры, его рекомендуют для выставок на Западе.
– А мы ориентированы на Запад?
– А мы всегда ориентированы только на Запад. Имеется в виду Москва, конечно, где и принимаются все решения, в том числе и художественной политики.
– Ну а на самом Западе? Вы много ездите, много выставляетесь за рубежом – что там востребовано, к чему искусство движется, на что сориентировано?
– Там всё, что угодно. У них и такие картины, как передвижники писали, есть и такие, как Шилов, и галереи актуального искусства, здесь ничего нового в этом отношении не придумали. Мы сегодня – в русле; хотим так же одеваться, ездить в тех же машинах, что и на Западе, той же краской красить глаза и так далее – это объяснимо, но для культуры, конечно, нужна хоть какая-то самобытность.
– А выживет ли в этих условиях традиционное отечественное искусство? Останется ли?
– Очень бы хотелось сказать – «пусть цветут все цветы», но так не бывает. Почему-то люди, приходящие во власть (я заметила), всегда стремятся у нас задавить своих оппонентов. Когда я была в выставкомах, всегда поддерживала художников, диаметрально мне противоположных, голосовала, билась за них, но это не значит, что кто-то другой делал так. Мне это всегда казалось странным, но эта логика развития куда более распространена, чем моя: ну не всеядность – широта взглядов.
– К вопросу о широте взглядов: изучая ваше творчество, можно проследить на самом деле историю развития изобразительного искусства за последние полвека. Вы экспериментировали во всём, у вас было всё: живопись, графика, фотография, фотоколлажи, обманки, объекты, инсталляции, фотовидеоарт, перформансы. То есть «грех» актуальности вас не минул. Почему Назаренко не осталась только традиционным художником?
– Для выражения какой-то новой мысли мне нужна смена техник. Смена чего-то. Например, когда я делала «Переход» – писать картины с нищими никого не интересовало, кроме меня (меня вообще люди интересуют больше всего, реальность, которая окружает меня), – вдруг поняла, что форма картины, мазок традиционный абсолютно невозможны. Тут ведь ещё, наверное, вопрос созвучности времени. Время требует определённых, понятных именно здесь и сейчас символов. И в тот момент живопись как живопись меня не интересовала. Хотя ведь обманки «Перехода» – в человеческий рост выпиленные из фанеры фигуры, расписанные маслом, – это же тоже живопись. Год назад я сделала видеоинсталляцию «Один день лета» – это были те же картины, но только другими средствами. А когда переехала на новую квартиру – увидела новый пейзаж, очень красивый, и вспомнила, что давно пейзажей не писала. Я не меняюсь.
– На минувшем Салоне в ЦДХ вы показывали наряду с довольно необычными картинами, выполненными в форме путевых заметок (картины – словно увеличенные блокнотные странички, с зарисовками и записями), и традиционную живопись, произведения, написанные в последние месяцы. Этот Салон, между прочим, произвёл на меня странное впечатление: словно я попала на Всесоюзную художественную выставку 80-х, традиционно проводившуюся в Манеже. Так вот насколько, на ваш взгляд, Салон отразил современные тенденции в искусстве изобразительном?
– Да ничего не отразил. Нет, отразил абсолютную бессмысленность всего этого. Я обратила внимание на плохую организацию, словно это сделано специально, чтобы подчеркнуть бессмысленность здания, вокруг которого кипят такие страсти, или продемонстрировать, что все решения уже приняты и бессмысленно что-либо масштабное проводить. Пустые залы. Впечатление, что хотели показать ненужность этого дома.
– Татьяна, меняются время, общество, ментальность; стремясь отразить происходящее, вы используете разные материалы и технологии, ищете новый изобразительный язык. Но главное, как квинтэссенция личности творца, всегда присутствует в ваших произведениях: это тема одиночества.
– Это же остаётся. Человек одинок. Везде и всегда. И в творчестве. И в обществе. Художник всегда один на один со своим творением. Это – процесс тайнодействия. Искусство должно быть элитарным. А сейчас происходит некая подмена: искусство движется в сторону утраты изобразительности, взамен этого приходят новые технологии.
Беседу вела