Женщины с его фотографий поразительно походили друг на друга
Эти фотографии напоминали колоду карт: лежали на дне лобастого с залысинами чемодана, стиснутые серой резинкой. Разбирая чемодан, мой сосед Гоша выкладывал на колючее гостиничное одеяло старенькую электробритву («подарок Нинки»), два застиранных полотенца («от Верки остались»), несколько дорогих модных сорочек, на которых обязательно не хватало одной пуговицы – верхней, коробку из-под леденцов с глазастой и губастой рыбиной на крышке (место леденцов занимал табак), пару нижнего белья диковатого цвета.
В этом преданном своему хозяину до последней заклёпки чемодане Гоша всегда натыкался (и пальцами, и взглядом) на фотографии, стиснутые свалявшейся резинкой.
– Видал?!– сказал Гоша, едва успев выпить первый, традиционный тост «за знакомство». – Это мои бабы!
Женщины с фотографий поразительно походили друг на друга. Было в них что-то принципиально общее… Глаза? Пожалуй: усталые, укоряющие, с невысказанной нежностью и грустью. И в то же время женщины эти поразительно друг на друга не походили.
– Во! Это – Нинка! Сила! – замотал головой Гоша.
Дальше пошёл подробный рассказ про Нинку, сдобренный крепкими словечками и пикантными подробностями. Гоша клялся мне, что любил её «больше жизни», а потому даже бегал за ней в домашних тапочках по талому снегу к проруби, в которой однажды Нинка решила похоронить себя, здорово приревновав Гошу.
Гоша догнал её у самой проруби, взял на руки и понёс через весь посёлок. Клялся в верности. Плакал. И добился прощения. Но жизнь с ней не заладилась. Однажды Гоша тихонько собрал чемодан, бросил торопливый взгляд на спавшую Нинку и ушёл.
…Гоша чокался, мотал головой, пил не закусывая, больно хлопал меня по колену и, перевернув Нинку лицом к столешнице, тыкал пальцем в другую фотографию.
– Видал?! Во – сила! Это Верка. Я любил её больше жизни.
И переходил к Верке.
Гоша бравировал. Да, он был красив и удачлив. Но во всех его рассказах чувствовалась сквозящая тоска, разлад с самим собой. Он говорил, казалось, чужим голосом, с чужих слов. Называл себя «художником любви» и, заученно улыбаясь, добавлял:
– Не могу же я, Георгий Лобов, художник любви, обойтись одним произведением.
Эта фразочка у Гоши была коронной, и он любил её повторять, проверяя на собеседнике, какой эффект она произвела.
И всё-таки это был не весь Гоша. Кто-то жил в нём другой. И страдал. Вот от чего только?
Гоша залпом опрокинул очередной стопарь и вдруг внезапно потускнел, осел, как сугроб, уставился в угол стола и сказал неизвестно почему:
– Я знаю. Она меня любит и простит. Дочь у нас. Лиза. А Наталья гордая…
Он, будто испугавшись своих слов, замолчал. Но уже не хотел сдерживать внезапного откровения:
– Не поверишь, только бы она позвала, только бы пальчиком поманила… Я бы к ней приполз…
Гоша резко встал, приложил к лицу полотенце, грубо, царапая стол, сгрёб фотографии в кулак, сжал до синевы в суставах. И бросил в форточку.
…На следующий день утром Гоша, как и намеревался накануне, предстал перед начальником отдела кадров местного строительно-монтажного управления. Начальник, листая Гошину трудовую книжку, удивился.
– Тавда… Тюмень… Сургут… Снова Тюмень… Ухта… Усинск… Челябинск… А теперь, стало быть, к нам?
– Ага.
– Ну и полетал же ты, парень.
– Да какой уж там парень! 38 уже…
– Ну-у? Выглядишь на 28. Хорошо сохранился на северах…
Гоша разулыбался. Он гордился собой.
– Семья-то есть? – спросил начальник кадров.
– Была, – выдохнул Гоша. И погасил улыбку.
– Ладно. Оформляйся. Монтажники нам нужны…
Гоша снова разулыбался. Он умел улыбаться – открыто, уверенно. Гоша был отличным монтажником и, конечно, знал это. Вообще он себе сегодня здорово нравился. Утро как утро. Серый снег над карьером. Сосны под небо. Ничего необычного. А настроение – хоть пой.
…А вечером, придя в гостиницу, Гоша обнаружил телеграмму из Челябинска: «Приезжай, ты нам нужен. Лиза, Наташа».
Гоша сел на край кровати. Сидел как истукан, осмысливая произошедшее. И вдруг, вскочив, стал лихорадочно собираться. Потом спохватился:
– Поезд только утром!..
…Утром в гостинице Гоши не было. На столе под полумесяцем высохшего скрюченного сыра лежала записка: «Прощай, сосед! Я уехал домой. Извини, если что не так. Может, встретимся. Жму руку. Георгий».
Я перечитал записку: «…уехал домой». Домой! Состоится ли на этот раз у него дом? Я выглянул в окно. Выброшенных фотографий на снегу не было. Или их запорошил снег? Или дворник сгрёб их в одну общую кучу мусора? Чтобы сжечь…
, г. ЗЛАТОУСТ Челябинская обл.