Кипит куполов позолота

Порт семи морей

Моя Москва – мой порт семи морей,

моих морей бездонных и бескрайних.

Одно мне шлёт прибой с окраин дальних,

другое плещет у твоих дверей.

А третье – за Московской кольцевой.

Четвёртое – раскинулось в полнеба,

там – пятое, где ты всегда со мной,

где былью может стать любая небыль.

Шестого моря мощная волна

внезапно с головы до ног омоет,

и станет ясно – жизнь чего-то стоит,

не зря на свет когда-то рождена,

готова жить сама с собой в ладу.

Седьмое – ждёт, когда в него войду.

Моя Москва – моя судьба, мой порт

семи морей бескрайних и бездонных.

Весна сорок пятого

Рядом с солдатским мундиром

платье в горошек.

                               Перрон.

Между войною и миром –

в оба конца перегон.

Снова врывается вечер

в сердце той самой весны,

где мы назначили встречу

в шесть часов после войны.

Воздух, сухой и горячий,

вспыхнуть огнями готов.

Что ж так отчаянно плачет

кто-то с букетом цветов?

Лишь ордена и медали

той сумасшедшей весны

помнят, как мы воевали,

как не вернулись с войны.

Мчатся составы столетий,

а фронтовые друзья

и не рождённые дети

смотрят из небытия.

Белая кувшинка

 – У меня на сердце белая кувшинка, –

так сказать могла бы Леся Украинка.

Я не украинка, и зовут не Леся,

в детстве окликали ласково: «Олеся!»

Молоко парное звали пить из кринки.

Там в пруду за хлевом прятались кувшинки,

как дневные звёзды, по воде скользили.

Разумом постигнуть тайну белых лилий

не стремилась – просто после дойки жду

звёздного явленья утром на пруду,

выплывет ли к солнцу хоть одна кувшинка.

Что-то с нами будет, Леся Украинка?

***

Предвечерний, предосенний

августовский час

полной чашей из вселенной

опрокинут в нас.

Всех медов хмельней и слаще

августовский мёд.

И вселенной полной чаша

вместе с нами пьёт.

Любовный напиток

…И сладок напитка любовного яд.

В приморском посёлке созрел виноград.

Спускаемся к морю по тропке крутой –

харчевня под небом, он медлит:

                                                  «Постой,

присядем за столик у самой воды,

закажем хмельного питья и еды,

на раз возмутив изумрудную гладь,

все в брызгах опустимся в кресла опять

под бриз смаковать молодое вино,

кувшина пока не покажется дно,

пока не смахнёт крошки чайка крылом...

И высохнет платье на теле твоём».

Пытает он нежно, и быть по сему,

что выну я душу и выдам ему.

В приморском посёлке созрел виноград

и сладок напитка любовного яд.

Духи «Клима»

Вот и кончилось лето, наступает зима...

Под пустые осенние бредни

я вдыхаю изысканный запах «Клима»,

дорогой твой подарок последний.

Невелик мой изящный флакончик духов,

силой действия непредсказуем,

вдохновляет меня на прочтенье стихов,

наполняет твоим поцелуем.

С каждым вдохом моим

                                  всё сильней и сильней,

ощутимей, вплотную приближен

дух аллей Тюильри, Елисейских Полей

и местечка под самым Парижем.

Время взмыло над Сен-Женевьев-де-Буа,

отлетело и кануло в Лету.

Офицерские жёны хранили боа

и любимых мужей эполеты.

Закрываю флакон с ароматом «Клима»,

замирает мгновенье на страже.

Вот и лету конец, у порога зима,

и Вертинский поёт о пропаже.

Краски

Есть обычай присесть на дорожку,

помолиться в начале пути,

и земли отчей чёрную крошку

растереть до песчинок в горсти,

дух сомненья преодолевая.

С лёгким сердцем ступить за порог –

вдаль поманит, от края до края

разметавшийся свиток дорог.

Как обочина за поворотом

изразцом муравлёным горит,

как кипит куполов позолота –

солнце красное катит в зенит,

как звенит, подведённый под крышу

свежих брёвен последний венец!

Всеобъемлющим оком всевышним

поднебесья открыт голубец –

опрокинут в озёрные чаши,

перемолот в стремнине реки,

раздробившийся в брызгах летящих,

ускользающий из-под руки.

Воздух родины…

                              Отзвуки речи,

блики, тень, вкус нахлынувших слёз…

В кобальт вечера теплятся свечи

чувств, что днём испытать довелось.

***

Узорочье рек и равнины узоры,

жилых поселений огни…

Россия, пространства твои и просторы –

родные просторы мои.