Кладбище прекрасного

АКТУАЛЬНОЕ ИНТЕРВЬЮ

Кладбище прекрасного, или Резервация красоты

Спасти классику в искусстве

Не так давно мы писали о новой книге А. Морозова «Соцреализм и реализм» (см. «ЛГ», № 40), ставшей заметным событием в развитии отечественной искусствоведческой мысли. Многие из высказанных в ней положений и размышлений показались заслуживающими более углублённого разговора, более того, представился крайне интересным – особенно в свете последних громких и скандальных событий – взгляд автора на современный художественный процесс в целом и на состояние российского музейного дела в частности. Итак, наш собеседник – доктор искусствоведения, профессор, член-корреспондент РАХ, почётный председатель Ассоциации искусствоведов Александр МОРОЗОВ.

– Александр Ильич, в советские времена вы имели реноме «неуправляемого искусствоведа», всегда поддерживали то искусство, которое находилось в некоторой оппозиции официальной линии. Сегодня, когда государственная позиция по отношению к культуре изменилась, по сути, на прямо противоположную, вы – вновь в оппозиции. Приложив некогда немало сил для поддержки новых тенденций в живописи семидесятников, активно способствуя в начале 90-х развитию частных галерей, вы сегодня подвергаете остракизму «искусство новейших течений», активно вторгающееся в экспозицию Третьяковской галереи. Понятно, что вам, всегда поддерживавшему новаторские подходы, не по душе стандартный, типовой реализм. Но почему же тогда вы опять в творческой фронде?
– Если честно, меня никогда не занимала демонстрация каких-то отвлечённых позиций. Я просто пытался наблюдать и поддерживать то, что волнует людей в искусстве. И вот оказалось – в заботе о том, что должно быть защищено, сохранено в нашем искусстве по, как говорят медики, «жизненным показаниям», я опять заехал в некие довольно-таки сложные отношения с нашей официальной художественной политикой.
– Что же она, на ваш взгляд, представляет собой в наши дни? И насколько адекватно отражение современного художественного процесса, а также искусства всего ХХ века в наших музейных экспозициях?
– Вопрос злободневный и очень сложный. Наши музеи находятся в жёсткой финансовой зависимости от ведомства М.Е. Швыдкого, поэтому ведут себя чрезвычайно тихо и лояльно. Однако ни на уровне руководства культурой, ни на уровне руководства музеев нет сознания ответственности за цельный и адекватный показ художественного наследия того же ХХ столетия. Фактически оно является предметом всякого рода манипуляций в руках заинтересованного чиновника «от культуры». Объективно же именно музейная презентация искусства недавно завершившегося века есть наиболее острая, актуальная проблема. Она затрагивает не только пресловутые коллизии между авангардом и традицией, но включает в себя ещё и драматические моменты отношения к реалиям советского времени. Одним словом, ХХ век – это своего рода «камень преткновения» в подаче и интерпретации истории нашего искусства, а также и в том, как выстраиваются отношения зрителя к современной творческой практике. Сегодня ни одна из наших музейных экспозиций не даёт всеобъемлющего представления о русском искусстве ХХ века: ни Третьяковская галерея, ни Русский музей. Последний, правда, и не претендует на создание полной картины – ограничивается выставками, отдельными проектами. В ГТГ же попытка ёмкого, развёрнутого показа делалась, но сам же музей от неё отказался, пересмотрев свою экспозицию на Крымском Валу. Она не была вполне убедительной, когда её создали на рубеже 1990–2000-х годов, и тем более не является таковой сегодня. Виной тому – конъюнктурные, политиканские позиции её теперешних кураторов.
И точно так же вы не найдёте полноценной, объективно написанной истории искусства ХХ века в книге. Такой книги нет. Мы знаем, что сегодня поставлена задача – заново писать историю нашего искусства перед некоторыми научными коллективами. Но когда ещё всё это будет написано! Пока нет даже намёка на консенсус между специалистами, в принципе, можно даже сказать, никому это не выгодно. На фоне сегодняшних амбициозных схваток за политические и властные позиции в нашем обществе и в конце концов за деньги никто отнюдь не стремится высказываться исчерпывающе и откровенно, договаривать всё – люди предпочитают подбирать из истории искусства наиболее выгодные аргументы, способные работать на утверждение их личных взглядов. Все заняты бесконечным нарыванием для себя каких-то собственных «делянок»: кто «окучивает» исключительно классический авангард 1910-х гг., другие – авангард второй свежести послевоенного времени, третьи тянут консервативную академическую линию, вариации ахрровского реализма и так далее. Бесконечная борьба «наш» – «не наш», «против кого дружим?»... Между тем наша созидательная задача – всю боль своего прошлого и весь его творческий опыт положить в основу решения сегодняшних наших проблем.
– Так всё-таки, суть противоречий коренится прежде всего в политической конъюнктуре или же в нерешённости эстетических или искусствоведческих вопросов?
– Снова и снова приходится отмечать: искусствоведческая наука приносится в жертву конъюнктуре. И политической, и зачастую – экономической. Скажем, в августе этого года открылась выставка нонконформистов из поколения 60-х на Красной площади, в Историческом музее. И сразу напрашивается определённая трактовка этого события: перед нами – пусть и запоздалый, и вовсе не первый, но всё же объяснимый реванш за известные гонения в советском прошлом. Но существует и иная точка зрения, что это попытка опредёленной художественной группы эффектно и эффективно продвинуть на арт-рынок свои произведения. Не готов с уверенностью сказать, что здесь превалирует, но совершенно точно: деньги здесь играют далеко не последнюю роль. То же самое и при организации московских биеннале современного искусства. В ожидании того, каких мировых гениев мы там увидим (или даже не увидим), делятся миллионные суммы.
– В своей книге вы отмечаете, что авангард и так называемое нефигуративное искусство стали объектом всемерной поддержки со стороны государства и его чиновников, ровно с тем же размахом и силой, что в своё время соцреализм в СССР.
– На практике дело обстоит именно так. И по законам борьбы интересов апология авангарда обязательно должна предполагать конфронтацию с традиционным искусством, в первую очередь – с наследием реализма, уход от реалистического понимания формы, от натурного изображения, фигуративности вообще. И та же попытка преподнести на Красной площади творцов послевоенного авангарда со всей очевидностью демонстрирует этот вектор художественной политики власти, возлюбившей искусство, говорящее о распаде «анахроничной» системы ценностей.
– Но отчего искусство распада становится нашей новой главенствующей и насаждаемой эстетикой? К примеру, деятельность отдела новейших течений Третьяковской галереи, получающего завидную государственную поддержку.
– За тем, что отнюдь не случайно, конечно, делается в культовых стенах национального музея, безусловно, просматриваются некие игры руководителей нашей культуры. Руководителей музея и тех, кто ими руководит. Они считают, что эта линия должна в Третьяковке возобладать: такой эффект им нужен и полезен. Меня, признаюсь, несколько удивило, что весь этот недавний скандал с выставкой русского соц-арта, направленной ГТГ в Париж, разгорелся только сейчас. Ведь своими корнями он уходит ещё в советские годы, когда нонконформисты знаменитой «бульдозерной выставки» начали постепенно превращаться в европейских мэтров и ощутили себя как бы над схваткой.
На рубеже 70–80-х годов возникла нужда в новом призыве радикальных борцов с коммунистической империей зла на фронте искусства. Одним из бригадиров этой борьбы явился молодой искусствовед Андрей Ерофеев. После того как былая твердыня пала, ему со товарищи показалось полезным и выгодным продолжить свою борьбу во имя идеалов либерализма и демократии теперь уже с российской рутиной. В послужном списке Ерофеева – сотворение молодого гения Авдея Тер-Оганьяна, прославившегося «порубанием» православных икон в московском Манеже. Но что там одна выставка, пускай и столь громкая! Стратегия радикалов свободы издавна требовала «захвата мостов, вокзалов и банков». Взятия командных высот. Тут и пришла в их головы яркая мысль о национальной «сокровищнице». Одним из первых её глашатаев был известный галерист и политтехнолог-любитель Марат Гельман. И вот лет десять назад руководство культурой новой России помогло молодым бунтарям внедриться в ГТГ, где был создан тот самый отдел новейших течений под руководством того самого А. Ерофеева. При этом никакие протесты художественной общественности, ведущих специалистов самой галереи, членов её учёного совета нашим Минкультом во внимание приняты не были. Впрочем, директор музея с группой ближайших сотрудников (искусствоведческие заслуги которых крайне сомнительны), разумеется, заняли более правильную позицию. С тех пор при их неизменной поддержке и с полного ведома вышестоящих кураторов отдел новейших течений успешно делает своё дело, за ваши и мои деньги пополняя Третьяковскую галерею десятками и сотнями шедевров того самого сорта, который вдруг возмутил нынешнего главу Минкульта. А ведь это добро уже не раз вывозилось за рубеж (естественно, вполне официально) и смущало честной народ в залах ГТГ на Крымском Валу! Таким образом, парижский скандал – не более чем эпизод политики, непоколебимо, годами проводимой нашими администраторами от культуры.
Конечно, культурное руководство всегда готово убеждать наивную публику: дескать, «мы же должны поддерживать молодёжь, новое в нашем искусстве»! Вовсе не думаю спорить с этим. Но если вам вместе с г-ном Ерофеевым так дороги и важны «Синие носы», отчего бы не создать для них какой-нибудь отдельный музейчик? Нельзя ли было оставить в покое Третьяковскую галерею с её ценностями, чтобы она продолжала давать согражданам то, ради чего они сюда приходили из поколения в поколение? Не худо бы принять к сведению и другое. Насаждаемая вами идея, будто культура Андрея Рублёва, Александра Иванова и Репина, Врубеля и Кандинского, Петрова-Водкина и Павла Корина заканчивается грязной помойкой, она, возможно, и дорога поборникам мирового либерализма, однако в России имеется немало современных художников, которые своим творчеством опровергают столь безотрадное впечатление.
– Получается, что приходящих в музей или выставочный зал зрителей обманывают, совершая подмену?
– При этом о народе, широком зрителе, о воспитании вкуса людей вообще никто не думает. Ну вот, например, явно «знаковый» характер имела июльская экспозиция Олега Кулика в ЦДХ. На целый месяц был весь этот огромный и безумно дорогой выставочный зал отдан для показа его произведений. Для самого автора бесплатно. Однако кто-то за всё это должен был заплатить, причём отнюдь не спрашивая, хочет ли это видеть зритель. Придя на выставку, вы могли изумиться: на трёх этажах ЦДХ, снизу доверху, вам встречалось не более 15 человек. Страшный цинизм той практики и политики, которую мы обсуждаем, состоит в том, что на самом деле она полностью внедемократична и безнравственна по отношению к зрителю. Такой проблемы не существует. Заявить свои позиции, отыграть их, получить за кулисами свою выгоду, занять определённое место – и всё, больше ничего. Пустой стоял российский зал выставок ‹ 1 – наплевать! Зато мы там показали Кулика, чьё имя с фасада здания смотрело на Садовое кольцо, на всю московскую публику и «гостей столицы» не иначе как латинскими буквами; по-русски написать не удосужились. Так для кого это было устроено? Вот вам и демократия! Из уст культур-чиновников вы о народе никогда ничего не услышите. Зато мы не раз слыхали от них, что «музей – это кладбище искусства», которое давно пора включить в рыночный оборот, лучше, конечно, мировой, глобальный.
– Интересно, а какую оценку вы бы дали как искусствовед уже не организаторам данной акции, а самому художнику Кулику?
– Это очень любопытно. Я как раз не мог себе позволить не посетить эту выставку, хотя такой тип искусства не составляет предмет моих мечтаний. Долго бродил по пустым залам, размышлял. И пришёл к определённому впечатлению. Кулика знаю давно, считаю его человеком талантливым, но достаточно уязвимым: его художественный уровень далеко не авангарден, не так уж ярок, да и не нов для того, чтобы этого автора таким экстраординарным образом подавать. На мой взгляд, как творец формы, который работает в категориях визуально-пластического воображения, Кулик вообще, скорее, не художник, а актёр. Он как бы живёт в театральном пространстве, работает приёмами сценографии, и притом далеко не самыми свежими; они завязаны на представлениях, которые сформировались на самом деле в европейском искусстве 70–80-х годов прошлого века. И на ещё более ранних традициях, раннего американского поп-арта, допустим. То есть назвать его таким жутко смелым новатором, перед кем надо пасть на колени, нет оснований.
– Как тогда вы объясняете то безумие, или игру в безумие, которое демонстрирует Олег Кулик, – почему, зачем?
– В принципе, если мы претендуем на популярность – а к массовому успеху Кулик, конечно же, неравнодушен, – это как раз те средства, которые активно используются современной массовой культурой, шоу-бизнесом. Чтобы завоевывать всё новые и новые толпы, масскульт идёт именно на выпадение из категорий нравственности и здоровья; любая патология, любое движение ниже пояса – это приветствуется, это в ходу. Искусство изобразительное на наших глазах также сползает вниз, приспосабливаясь к законам современного шоу-бизнеса.
– А у самого этого художника есть ли искусство изобразительное?
– Оно у него даже безнадёжно изобразительное, потому что работает исключительно в заземлённо-муляжной, натуралистической форме. Автор всё время демонстрирует вам не более как монтаж специфически подобранных натурных форм, он за пределы предмета, объекта никогда не выходит, тут пластического воображения явно недостает. И, обратите внимание, мультимедийные технологии он использует не как художник-пластик – живописец, скульптор, – а именно как мастер мультимедийных технологий, как мастер оформления театрального или кинематографического, или концертно-музыкального.
– То есть массовик-затейник такой, в своём роде…
– Колоссальный! С определённым запалом, с выдумкой, с хитростью, с абсолютной беззастенчивостью. Но заметьте, буквально в мир театра вторгаться он не рискует.
– Книга «Соцреализм и реализм» заканчивается выводом о том, что, к сожалению, современное отечественное искусство неуклонно скатывается в сторону ценностей, как вы пишете, «интернационального шоу-бизнеса». Так что же, это путь единственный, безальтернативный?
– Нет. Я уверен: это во многом есть проявление нашей слабости, утраты воли, а где-то и совести. Мы – творческая интеллигенция, в значительной своей части, и чиновники, ответственные за культуру, совершили серьёзнейшую уступку, допустив приоритет категорий выгоды над требованиями культуры. Если мы из всего – из каждой художественной акции, из каждой музейной экспозиции – «по законам рынка» стараемся любой ценой выбить для себя какую-то житейскую, материальную выгоду, то нам неминуемо предстоит это болото, клоака шоу-бизнеса, мы туда упадём, и мы туда почти что упали. Но это на самом деле вне органической сущности всякого большого искусства, вне природы нашей отечественной культуры, которая как раз нуждается в том, чтобы максимальным образом выявлять, очищать и отстаивать классические ценности. А сегодня традиции, творческие завоевания прошлого, вся художественная классика, в широком её понятии, более чем когда-либо нуждаются в поддержке, защите и популяризации. Считаю, стоило бы договориться приличным людям, которые работают в музеях, занимаются критикой, пишут в газетах и выступают на телевидении, что мы сегодня должны спасать классику в искусстве.
Сейчас ей угрожает не только привычное убожество нашей музейно-выставочной инфраструктуры, но в особенности – сложившаяся вокруг искусства социальная атмосфера. С подачи идеологов новой российской демократии сами люди культуры, пресса допустили, что отношение к классике в нашем обществе сделалось почти безразличным и даже презрительно-ироническим. Профессиональной искусствоведческой критике как бы заткнули рот. Культура понимания классического искусства размывается, едва ли и не совсем утрачивается. Всё захлёстывает дешёвый стеб, в лучшем случае – литература высокомерного самолюбования комментаторов и рецензентов. А ответственность за духовное состояние общества, получается, возложена чуть ли не единственно на церковь – институт, без сомнения, высоко уважаемый, но которому в одиночку с такой миссией не справиться, поскольку собственно религиозное служение само по себе огромно и многотрудно.
– Хотелось бы услышать ваше мнение о такой важной, тотальной, на мой взгляд, для нашего времени тенденции, как трансформация реализма. Ведь если реализм и присутствует в современной художественной практике, то в основном всё-таки в форме своего рода глянца, превращаясь в красивость, в салон и тому подобное?
– Попытки эксплуатировать реализм либо в откровенно коммерческих, либо в пиаровских целях и впрямь нередки. С одной стороны, льстивое парадное портретирование, с другой – чернуха всякого рода, ориентированная на продажу. В то время как глубинные ценности развивающейся, живой реалистической традиции почти никакой поддержки со стороны общества сейчас у нас не имеют. Тем самым уже подлинный реализм, а вовсе не гонимый когда-то авангард мы загоняем в подполье. К сожалению, он остаётся только личной страстью и личной заботой тех талантов, которые его исповедуют.
– Всё ж отрадно, что такие творческие силы, заботящиеся о сохранении традиции, школа, остались. И понятно, о чём мы говорим. Ведь в Советском Союзе доминировала иная традиция, идеологическая. И существовали такие знаковые художники соцреализма, как Бродский и Кацман, Александр Герасимов и Налбандян, этакие «демьяны бедные» от живописи. Есть ли подобные придворные художники сегодня?
– В прежнем понимании, наверное, нет. Тогда «демьяны бедные», как вы помните, жили порой даже в Кремле и напрямую выходили на контакты с первыми лицами государства. К чести сегодняшних политических лидеров, можно сказать, что такого тесного и прямого альянса они всё-таки нам не демонстрируют ни с одной из художественных сил. Однако в тени главных вершин попытки творить ложных кумиров случаются, и нередко. Прямо какая-то мистика! Человек слабо владеет рисунком, но из него, например, вдруг образуется великий художник Никас Софронов. Удивляет страстное желание по всем каналам телевидения его разглядывать и рекламировать в качестве выдающегося живописца-артиста. И подобные примеры нетрудно умножить.
– Но всё же «тема вождя» в изобразительном искусстве утратила свою актуальность?
– Очевидный идеологический союз между вождями и обслуживающими, прославляющими их художниками разрушен. И на том спасибо. Однако забавно, что сегодня в игры с властью с наибольшей охотой включаются художники, именующие себя актуальными, и значит, как бы по определению чуждые традиций советского сервилизма. Хотя, конечно, уже не так назойливо и не так широко, как это практиковалось в сталинские или застойные времена.
– Отрадно, что есть и позитивные приметы времени. Но как же противостоять той торжествующей подмене ценностей, когда искусство, декларируя свою элитарность и под её видом фактически несёт вирус контркультуры, выдавая чёрное за белое, создаёт культ уродства на месте былых проявлений истинной красоты? Что же – подводя итог нашего разговора – сегодня должно висеть в наших музеях и кто должен это определять?
– Полагаю, определять должен форум авторитетных специалистов. Им надо договориться и найти какую-то разумную меру представления всего широкого спектра творческих тенденций, который отражает искусство нашего сегодняшнего дня и предшествующих ему советских десятилетий, ибо ведь и это – российская действительность, целиком «унести» её за пределы страны не дано никому. Однако в нашем сегодняшнем социальном обиходе доверия к профессионалам и к профессиональной общественности совершенно нет. В частности, это проявляется в отношении к институту союзов художников. Кто только не пинает нынче эти союзы, тот же СХ России или Московский союз. Конечно, в их жизни присутствуют свои сложности, свои теневые стороны. И при всём том это большая сила, серьёзный потенциал культуры. Это огромная профессиональная корпорация людей творчества, и, собственно, как когда-то было говорено, «других писателей у нас нет». Значит, с ними необходимо работать, надо считаться, помогать им всемерно, чтобы национальное наше искусство окончательно не зашло в тупик. Здесь для власти работы немерено, начиная даже с того, что у нас существование творческих союзов не имеет законодательного регламента. Или, допустим, планируются крупные выставочные проекты на государственном уровне. И кто спрашивает СХ, профессиональные объединения искусствоведов и критиков, как следует показывать миру искусство России? Всё решают чиновники с группой своих доверенных лиц, далеко не по праву их подлинной компетентности.
Ведь не настолько нищи, беспросветны наши государство и общество, чтобы позволить себе абсолютную глухоту к нуждам и мнениям множества – подавляющего большинства – профессионалов искусства. А между прочим, такое пренебрежение в наших условиях уже выглядит нормой. Конечно, унизительной для общества в целом. 

Беседу вела Таисия ПЭН