Георгий Андреевский. Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1920–1930-е годы. – 557 [3] с.: ил. – 1930–1940-е годы. – 447 [1] с.: ил. – М.: Молодая гвардия, 2008. – (Живая история: повседневная жизнь человечества).
Многие из нас на протяжении жизни хотя бы раз мечтательно проговаривали: эх, вот бы пожить в веке девятнадцатом, золотом для русской литературы!.. А не хотите в 20–30–40-е годы минувшего столетия? В ту эпоху, что ныне именуется сталинской? И ведь могли бы угодить. Господь судил иначе…
Помимо Гражданской войны, НЭПа, коллективизации, репрессий, страшной Великой Отечественной в те годы была обыкновенная повседневная жизнь миллионов таких же людей, как мы с вами. «Мы невольно спрашиваем себя: а что стало бы с нами, если бы мы жили в те годы, как бы мы повели себя в тех условиях, в которых находились наши предшественники? Порой мы смотрим на них, как второклассники на первоклашек, гордые своими знаниями. А были они просто другими», – не без грусти отмечает автор в предисловии. И начинает вглядываться в них, других. Внимательно и, по возможности, беспристрастно. И, что очень радует, с юмором.
Вот отношение к религии. Парень около Иверской часовни с вызовом восклицает: «Вот если ваш Бог есть, то пусть он меня сейчас накажет!» Мужичок невозмутимо парирует: «Очень ты Ему нужен». А вот заявление в комсомольскую ячейку: «Прошу исключить меня из комсомола на два часа или, если нельзя, то навсегда, так как я должен венчаться в церкви».
Впрочем, и в 20-е годы к предыдущим относились иначе. В трамвае (а ему в повествовании отведена отдельная большая глава) можно было услышать: «Не толкайтесь, это вам не семнадцатый год!»
О Сотбисе слыхом не слыхивали – картины Мясоедова, Коровина, Айвазовского и других шли с молотка как произведения неизвестных художников по цене от 1 до 25 рублей!
А вот и привет нашему времени. «Известия» Административного отдела Моссовета с возмущением писали: «Сколько слезливого сюсюканья иных поклонников антикварной Москвы по поводу «умирающей» поэзии «тихих» арбатских переулков и «исчезнувшего уюта» изящных особняков в районе Большой Молчановки и Собачьей площадки…» Естественно – Москва строилась. В конце 20-х появились планетарий и Центральный телеграф, здание «Известий» и будущего ЦСУ на Мясницкой.
А как без квартирного вопроса? Когда в России худо – бегут в столицу. В дневнике Корнея Чуковского от 14 февраля 1923 года такая запись: «В Москве теснота ужасная: в квартирах установился особый московский запах – от скопления человеческих тел. И в каждой квартире каждую минуту слышно спускание клозетной воды, клозет работает без перерыву. И на дверях записочки: один звонок такому-то, два звонка – такому-то, три звонка – такому-то и т.д.». В массе существовали и общежития. В доме № 3 по Покровке, на углу Девяткина переулка, в общежитии писателей в 20-е годы жили Артём Весёлый, Михаил Светлов, Юрий Лебединский, Марк Колосов, Валерия Герасимова, Николай Кузнецов и другие. Москва не только уплотнялась, но и расселялась. В августе 1922 года на основании п. 2 литеры «е» «Положения о ГПУ» из Москвы высылались многие литераторы и учёные.
А в домах царствовали управдомы. Как тут не вспомнить несчастного булгаковского управдома! Поэт Ярослав Смеляков в «Литературной газете» за 5 ноября 1933 года поместил стихотворение о том, как умерла одна старуха:
...и рука твоя темнеет,
и ужасен синий лик.
Жизнь окончена.
Над нею
управдом и гробовщик.
А уж если зашла речь о стихах, то самое время вспомнить и искусство той поры. Исследователь признаёт, что «несмотря на все запреты, принуждения, ограничения и прочее, в нашей стране существовали замечательная эстрада, оперетта, цирк». Да, многое из прошлого нынче кажется почти примитивным, «и тем не менее по талантливости и душевному теплу, которое актёры отдавали публике в своих выступлениях, эпоха, подобная этой, наступит не скоро, может быть, не наступит никогда, а имена Утёсова, Шульженко, Ярона, Карандаша и многих-многих других останутся в памяти народной».
Хотя были и такие, с позволения сказать, песни: «Ну, этот венчаться не станет, да сердце-то в партию, в партию тянет» (музыка Ольги Тихоновой, слова Чуж-Чужанина).
А сам москвич… Автор видит его таким: он ценил юмор и впечатления, до сердечных приступов болел за любимую футбольную команду, не расставался с шахматами, часами стоял за билетами в кино, цирк, театр, любил балет, оперу. Все знали имена Ивана Семёновича Козловского и Сергея Яковлевича Лемешева. «Козлинистки и лемешистки враждовали между собой, как болельщики «Спартака» и «Динамо».
Москвичи любили значки. Октяб-рятские звёздочки, пионерские, комсомольские значки, значки БГТО, ГТО, «Ворошиловский стрелок», депутат-ский… Михаил Светлов в 1934 году даже предлагал, в шутку, ввести знаки отличия для писателей: для прозаиков – чернильницу, для поэтов – лиру, для критиков – дубину!
Чем москвичи возмущались? Тем, что во время радиотрансляции оперы лучше всех слышен… суфлёр. Что в букинистическом магазине есть Ницше и Шопенгауэр, а нет Маркса и Ленина. Что уборщицы на Ярославском вокзале сметают мусор с платформ на рельсы. Что в продаже имеются прожекторы, пылесосы, электроприкуриватели, а нет керосиновых ламп и железных лопат.
Война… Горькие страницы в истории города. Приходилось со многими и многим расставаться. 19 декабря 1941 года комендант Москвы приказал: «В целях недопущения использования враждебными элементами голубей, находящихся у частных лиц, приказываю в трёхдневный срок сдать голубей в Управление милиции». Пришлось сдавать также радиоприёмники и радиопередающие устройства.
Согласно постановлению Госу-дарственного комитета обороны «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы» столицу должны были покинуть правительство, управление Генштаба, военные академии, наркоматы, посольства, заводы и многое другое. Крупные заводы, электростанции, мосты и метро следовало заминировать, выдать рабочим и служащим сверх нормы по пуду муки или зерна и зарплату за месяц вперёд.
Но всё когда-нибудь кончается. Только жизнь продолжается. И в ней есть место таким милым пустякам, как… конфеты. А названия были очень необычные: «Броненосец Потёмкин», «Мистер Твистер», «Наше строительство», «Тачанка», «Мишка-сибиряк». Шоколадки: «27 лет Октября», «Гимн», «Дирижабль».
2 июля 1945 года в «Вечерней Москве» стали публиковать прогнозы погоды. А 21 января 1949 года в Москве, как шутили тогда, похоронили последнего голодного – поэта Михаила Семёновича Голодного. Неделю спустя появилось постановление правительства «О новом снижении с 1 марта 1949 года государственных розничных цен на товары массового потребления». В Литературном институте группа студентов провозгласила создание нового литературного течения «Необарокко».
Вносили свой вклад в новую послевоенную жизнь и школьники. Один из них в запальчивости пообещал: «Беру на себя обязательство дать 125-процентную успеваемость». Да и вообще характерной чертой молодёжи тех лет было стремление к разным высотам: горным, небесным. Дети росли идеалистами. Их на уроках учили любить негров, уважать женщин. На выпускных экзаменах 1945 года десятиклассники писали сочинения на темы: «Мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы», «Уж есть за что, Русь могучая, полюбить тебя, назвать матерью», «Русские женщины по Некрасову», «Чем дорог Чехов советскому читателю». Да, впрочем, и не только в 45-м…
Книги Г. Андреевского богаты не только любопытной фактурой и замечательными иллюстрациями. Они щедры душевным отношением к прошлому, которое встаёт не из документов, а через личное восприятие человека, который погрузился в те годы и словно оттуда говорит, что «несмотря на смерть Сталина, мы не погибли, третья мировая война не произошла, и хоть коммунизм не построили, но всё-таки выжили. У нас остались воспоминания о прошлом и надежды на будущее, а каким оно будет, покажет время».