К 100-летию со дня рождения В. Державина
Владимир ДЕРЖАВИН
ГУЛЯНКА
Избёнки захмелевшие шатнулись под бугор…
Шути-играй на празднике, зелёный самогон!
Как колокол, качается на шее голова.
В тальянке захлебнулися кипучие слова:
– Гой, девки – луг некошеный, запойте веселей,
Чтоб не было неладного сегодня на селе!
Ты не гляди, убогая, родная, на меня,
Что я овцу последнюю на водку променял!
Деревню опрокинула у берега вода.
Встают к закату синие на небе города.
Туманы белокрылые летят невысоко,
Дивуются на буйное веселье над рекой.
Как полыхает радостью расплёсканная грусть,
Гуляет, спотыкаючись, ободранная Русь.
Как воры, тени чёрные крадутся за овин.
С гармошкой ходит по полю Микула-селянин.
Он ходит, матюгается, невесело поёт.
Незнамо лихо тучею на западе встаёт.
Смородиной осыпался небесных ягод куст.
Несётся топот по полю, по лесу храп и хруст.
Хвостами кипячёными взметая алый прах,
Летят пожары лютые на взмыленных конях.
Башка ли чья кровавая, луна ли на колу? –
Багровым пляшет полымем гулянка по селу.
И солнце немигучее встаёт из-за ракит.
На избы погорелые нерадостно глядит.
Кадит зелёным ладаном испуганный пустырь.
Лежит сосной подрубленной Микула-богатырь.
Упёр белки незрячие угрюмо в высоту,
Застыла кровь горючая смолой на вороту.
Где были пашни вешние, лежит теперь погост;
Тоскует по Микулушке забытый сенокос.
Вороны сиротливые спускаются к нему:
Кто уходил удалова? За что и почему?
Храпит в ответ безликое, вперёд, как ночь, ползёт,
И без улыбки скалится стальной зубастый рот.
А за рекою зарево шумит на всю страну:
Микулушкины детушки ломают тишину.
Железным зверем взорваны Микулины поля.
Идёт с тальянкой солнечной весёлая заря.
Сегодня все мы веселы без хмеля, без вина!
Гуляй, не спотыкаючись, родная сторона!
1928 год, февраль
ЧЕТЫРЕ СТИXОТВОРЕНИЯ
1
Тоску усмирила усталость.
Водой ледяной залила.
Но радость полёта осталась,
В туманную даль позвала,
Где рыбы крылатые басом
Гудят, проносясь над землёй,
И шарфы пилотов клубятся
Над облачной крутизной.
Районы и области синим
Дном моря под нами ползут.
Снопами сверкающих линий
Свергаются ливни внизу.
Под облаком Тула. Под тучей
Орёл. Под туманом Ростов.
И Каспий. И бледные кручи
Обвеянных снегом стволов.
Под облаком облако. Дымка
Хребта. Под горою гроза.
На тонких стволах-невидимках
С холмов воспаряют леса.
И радуги – словно ворота
В покрытый мирами собор, –
Проходят над нами, как входы,
На скамьи и кафедры гор.
И сбоку уже, не под нами,
Плывёт в полверсте от окна
Земля, как до неба домами,
Облепленная стена.
И бледная пропасть глубоко
Дохнула под этой стеной,
Как будто подплыли мы сбоку
Обратно к планете родной.
2
Самолёт подымается в небо,
И сквозь яростные облака
Мир мелькает, овеянный хлебом,
Вьюгой огненного порошка.
Под туманом качаются воды.
Лапа ветра суха и тепла.
Низким куполом небосвода
Накрывается Махач-Кала.
Мы, как в глобусе, в круглом просторе.
Мы от края земли отошли.
И идём над невидимым морем
В километре от края земли.
То не берег, а плоское блюдо
Мира в воздух врезало край.
И над ним и под ним отовсюду
Только небо, рассвет да ветра’.
С высоты многовёрстной мы снова
Ниспадаем, пронзая грозу.
Город-облако, город-подкова
Бухту знойную обнял внизу.
3
Хор холмов в нефтеносной щетине…
С каждым кругом смыкается даль.
Каждым кругом своим ощутима
Колоссального спуска спираль.
Волны тонкой очерчены пеной,
Формой видимой волн звуковых,
Крупной рябью умолкшего пенья
Мне они показались на миг.
Облаков громоносная скатерть
Залегла на столе ветровом.
Здесь лишь буря телеги раскатит,
Вышибая из скатерти гром.
Да, покинув лазорный глобус,
Упадая к лиловым холмам,
Самолёта холщовая лопасть
Рассекает грозу пополам.
4
Ни неба, ни зыби, ни грани,
Лишь тучи да призраки гор,
Да голый простор созиданий –
Грядущего века простор.
Проносятся сильные птицы.
Седые, как мир, журавли.
И кровли каспийской столицы
Из пропасти брезжут вдали.
1936 г.
МАГЕЛЛАН
Тебя я вижу в сумраке и брызгах
На крутоносом корабле, впервые
По океанам от причальных тумб
Латинских пристаней в глухонемой
Мир уплывающим. И виден в мгле
Времён огромным, огненным кольцом
Твой путь.
Ты был коварен, покоряя
Вниманьем глупость, медленным подкопом,
Через знакомых действуя, смущая
Ослиные мозги вельмож наживой
Неслыханной, – чтоб дали кораблей,
Людей и денег.
Синей цаплей в глубь
Атлантики, зачерпывая пену
Крутым, дубовым кузовом, летел
Передовой, под тучегоном нёсшим
Европе воду с мнимых островов,
Не утоляя обгорелых глоток. Рвал водоросли киль, обитый медью.
Когда запутались в траве, и небо
Пекло кривые доски, – топорами
Рубили щупальцы Саргассо день и ночь,
Под страхом кровоизлиянья в мозг. Казалось,
Что лопаются черепа в угаре
Зловонных испарений, и матросы, корчась,
На раскалённой палубе валились,
Как от чумы; ты водорослей мясо
Хрустящее рубил, как все, боря
Наплыв ослепшей крови, потоку что –
Не золото, a огненным кольцом
Огромный путь, чей берег слышен в мгле
Тысячелетий, не пустая слава.
А многоствольным дубом над землёй
Поднявшая живой растущий купол
Победа разума!
Когда, измучась
От голода и зноя, взбунтовались
Матросы, поражённые дыханьем
Тропических лиловых островов,
Твой друг иль родственник и капитан
Второго корабля кричал им:
«Полно
Искать добра, где мир обломлен! Там
Конец! Там в пропасть океан летит!
Туда не подплывают тучи, птицы
Не долетают! Коль сошёл с ума,
Плыви один! Здесь бросим якоря!
Сойдём на берег, пушками пугая
Туземцев, зачерпнём до бимсов трюмы
Рабами, золотом и славой!»
Ты
Его повесил на бревне, держащем
Тугой брезент, чтоб дальше плыть. И замкнут
Великий пояс был, хотя лишь труп твой
Приплыл обратно к Лиссабону.
Вслед,
Колебля небо пушечным откатом,
Из обгорелых глоток пристаней
Рванулась на грабёж орава пьяных
Разбойников, зачерпывая трюмы
До бимсов кровью, золотом и славой,
Что мы зовём бесславьем. На базарах
Заковывали негров. Коршуньё
Из Ливерпуля в барках, загруженных
Скотом двуногим, тяжко отплывало
В Америку.
Их внуки и теперь,
Разросшись от обжорства, на стальных
Кальмарах по волнам, на кораблях
Крылатых в тучах – стерегут громоздкий,
На дедовых заржавленных пружинах
Стоящий механизм торговли, рабства
И грабежа.
…Но есть другое: парк
Ночной бренчал железом сучьев. Снега
Косматый флот, бушуя и скрепя,
Летел над мёрзлой степью. От Невы
Несло пороховою гарью. В Зимнем
Дворце под залпами крушились стёкла,
Гремели сапоги матросов. Корчась,
Околевали юнкера. Тот день,
Когда: «Вчера – не время, завтра – поздно!»,
Тот день, когда суровый шторм окраин
В ночь хлынул от застав и затрещал
Чудовищный штурвал империи в ладонях
Клепальщиков и сталеваров, – этот день
Ударил в залпах, стуже и огне
И раскатился от Балтийских бронз
Чрез пол-Европы, чрез пол-Азии! Взмыл,
Бураня пулями и снегом по дну
Кровавой человечьей пучины.
Пока с весёлых крымских гор последний
Барон не сброшен был!
Тогда стал виден
Вблизи громадный Легендарный берег…
То был как бы откат. И от слепых
Крутой скрывался путь. Но нарастало
Из многомиллионной глубины
Живым, мятежным, вспененным приливом!
(Так вал наш в синем, мировом потоке
Покажется потомкам.) Как мы шли
Из чёрных изб, сырых подвалов и предместий,
Из катакомб фабричных общежитий
В седые залы академий к тайнам
Лабораторий, драгоценный груз,
Накопленный умом бесстрашным человека,
Шершавою рукой, вчера сжимавшей
Кайло иль тормозную рукоять, –
Спокойно и бесстрашно поднимая,
И сильным, грубым, молодым умом
Над серым мхом тысячелетних башен
Чужой культуры, жадно освящая
Свой, новый, необъемлемый простор… Так шли мы к тайнам творчества и власти,
Чья соль хрустит на жерновах зубов.
В крови несём мы новые созвездья.
Мы – память мира.
Созиданья радость!
Она как солнце брызжет сквозь стволы
В корявой чаще чувств!
Земля
Растрещилась в жестоком повороте,
Но не было иных путей.
…Тебя я вижу
Во тьме и брызгах на крутой корме
У слюдяного фонаря склонённым
Над картой. И, быть может, эта горечь
Надменного лица – лишь изваянье
Глухого времени, как медный,
Прекрасный лик Наяды под бушпритом.
И я томлюсь. Ко мне в окно стучат
Любовь и буря мокрыми руками.
Через затопленные коридоры
Минувшего – из полночи морской
Приходит шелест чёрных листьев…
Старый
Погост есть за селом. С могил
Кресты повалены. Кругом – зеленопенным,
Шумливым водопадом липы крышу
Часовни обливают. По песку
У местных ясель – в садике, заросшем
Шиповником и лопухом, щебечут
И ползают детишки. Утро нежит
В них золотой, неведомый посев
Смеющегося будущего. Люди
Идут к своим трудам – в просторные гаражи,
В бревенчатые, пахнущие сеном
Конюшни, в дымные поемы. Солнце
Водой сквозь липы пляшет по стенам…
Чьи дни дрожат раструбом новой жизни.
1934 г.
СТАРЫЙ СПАС
Живут здесь Божьи люди.
Но живут занятно и чудно.
Не несут мне хлеб и соль на блюде.
Не откроют верхнее окно.
Я не шёл к их бедным благостыням.
Но в ночи, на кладбище лесном
Я один молился их святыням,
Не забывшись юношеским сном.
Грозно в мраке облики смещались.
Мнилось мне – рвались проклятья с уст
У святых икон. Но, ласково печалясь,
На меня глядел Христос Исус.
Не горели медные лампады
В старенькой часовне. Луч луны
Брезжил в щель дверей на образ Чада
И на лики Девы и Жены.
* * *
И ночь, и чащоба пустынная,
Глухая сторожка лесная.
Приснилось мне: с братом иль с сыном
Навеки прощаюсь, не знаю.
Рассвет засипел над холодными
Оврагами – полными дыма,
И тучи тянулись полотнами
В седой высоте нелюдимой…
Вот робкими алыми бликами
Зажёгся оконный наличник.
А в листьях запели, зацвикали,
Что здесь, мол, и мы не из лишних.
И стало всё в мире привольнее,
Оконной не сдавлено рамой…
И время былое безбольное
Сквозь дрёму прошло панорамой…
И словно бы гнёт опрокидывая,
Вздохнув, я проснулся… А солнце,
Горя, как плавильня карбидовая,
Лучом полыхало в оконце.
* * *
Вспомнилась дебрь мне
Где победитель
Хана Мамая
В древней сосне
Лик Твой увидел
Дева Мария
Вспомнилось солнце
Над послевоенной
Тихой Россией
Вспомнился в алой
Утренней дымке
Древний Ипатий
Лик, что написан
Белым и синим
Богочеловека
Вспомнилось утро
Блестящие камни
Булыжного взъезда
Вспомнились баржи
Беляны, гусяны
В тёмном затоне
Всё это – Родина
Всё это – Волга
Это – Россия
Всё это – радость
Всё это – боль
И печаль
И надежда и утро
Волны разлива
Гремят набегая
На камень прибрежный
От Ярославля доносится звон
Колоколен соборных
Дальше – за Красным
Селом
И за левитановским плёсом
Полдень сияющий
Троицын день
Кипенье берёзы
Публикация