В сентябре в стенах редакции журнала «Вопросы литературы» открылась новая выставка «Литературный этаж. 100 лет на крыше Дома Нирнзее», посвященная, как следует из названия, целому веку жизни и истории литературы в отдельно взятом месте – на десятом этаже легендарного «Тучереза». Однако выставка рассказывает не только о писателях и о путях слова. Когда-то во времена нэпа на крыше дома находился ресторан, здесь же начинался русский Голливуд, и снимали первое в стране немое кино, пленки которого были найдены в архивах. Одной из изюминок выставки стала также инсталляция с элементами исторического интерьера. Об этой инсталляции, по сути, о своем рабочем кабинете рассказывает директор редакции.
– Ой, так вы живой?! – воскликнула посетительница. – А я подумала, что вы из воска!
Этот случай уже вошел в коллекцию редакционных анекдотов. Есть в нем и своя горькая правда.
Комната – это человек, а человек – это комната.
Пять лет я собирал мой рабочий кабинет. Бывает забавно и приятно, когда гости на нашем десятом этаже думают, что он всегда был таким.
Нет, кое-что, конечно, было изначально, и этого было не мало.
Трехстворчатый немецкий шкаф 1930-х годов с прибитым сверху инвентарным жетоном № 270 издательства «Советский писатель».
Кабинетное неоклассическое кресло 1920-х годов с жесткой спинкой и с вставками на подлокотниках, выполненными в виде ромбов из латуни с перламутровыми овалами в центре. На кресле тоже жетон, только «Гослитиздата», № 640 от 1957 года. Ромб, кстати, один из символических знаков Дома Нирнзее. Обратите внимание на решетки ограждений на крыше, которые просматриваются сквозь окна, или на сохранившееся ограждение лифтов на этажах.
Арифмометр «Феликс», выпущенный в городе Курске (на таких раньше считали, как сегодня на калькуляторе, например, авторские гонорары).
Портативная немецкая пишущая машинка «Rheinmetall» 1950–1960 годов (во время Второй мировой войны эта фирма производила оружие, в том числе танки).
Двухуровневый сейф 1950-х годов.
Настольные лампы 1940–1960 годов.
Хрустальная чернильница издательства «Советский писатель» (СП).
Люстра сталинского ампира 1930-х годов, напоминающая люстры в московском метро на старых станциях.
Линкруст на стенах (своего рода обои, модные в начале XX века).
Окно, дверь и дверной проем, а также плинтус. Все это тоже времен СП, когда этаж основательно разгородили межкомнатными перегородками (раньше это был большой зал).
А по дубовому паркету, ныне такому скрипучему, ходил еще сам Булгаков и глядел на шестиметровый потолок…
Но не обошлось и без потерь, к каковым относятся, например, неудачно постиранные полувековые шторы.
На поэтажном плане 2000-х годов у кабинета номер третий, на плане с ремонтом 1970-х годов, проводившемся перед заездом в помещения «Вопросов литературы», нарисован восьмой (в листе с распределением служебных помещений указано, что это кабинет заместителя главного редактора), а на плане 1950-х он тринадцатый: 3, 8, 13... Потом номер куда-то пропал, и его перестали указывать.
Одно время здесь трудился главный редактор Лазарь Ильич Лазарев, умерший в 2010 году. Здесь до сих пор стоит его рабочий стол с любимой пепельницей, приспособленной из разбитой соусницы. У стола также есть инвентарный жетон: «Гослитиздат», № 973 от 1957 года.
Затем кабинет стал директорским, а теперь он превратился в полноценную инсталляцию «Комната неизвестного писателя». Отсюда была убрана вся современная мебель, после чего кабинет стал постепенно заполняться множеством старых-новых предметов, совпадающих с историей места. Например, появился дисковый телефон из карболита «Nordfern W66», произведенный в ГДР. Телефон работает, однако после его установки в редакцию стали поступать странные звонки.
Однажды нам позвонили, чтобы мы зарегистрировали ставку на лошадиные бега, а ведь ипподрома вблизи Тверской никогда не было. Быть может, это привет от Дмитрия Михайловича Урнова, бывшего главным редактором на рубеже перестроечной и ельцинской эпох, большого любителя лошадей, даже писавшего о конном спорте?
В другой раз позвонила женщина и, ничего не говоря, просто начала напевать какую-то мелодию. Мы ее дослушали и поблагодарили артистку. Подумали, ошиблась. Однако спустя десять минут она позвонила вновь, уже с другой мелодией.
Не было в комнате ни кабинетного дивана 1930-х годов, ни картин в рамах, ни вольтеровского кресла 1950–1960-х, ни бумаг, разбросанных по полу, ни американской пишущей машинки «Royal» начала 1940-х, сделанной в Нью-Йорке. Машинки этой фирмы были настолько надежными, что их сбрасывали с самолета в ящиках с парашютом.
Часть литографии с портретом Николая II была найдена в одном из полузаброшенных помещений на антресоли, где раньше находился самый высокий в доме туалет с окном (с видом на Храм Христа Спасителя), а сейчас там кладовка «4К». По предположению коллег, этот портрет мог висеть на этаже во время штурма крыши большевиками в октябре 1917 года. Возможно, его пытались уничтожить и повредили его именно тогда. После того, как портрет обрел свое новое место, по соседству с ним над дверью появился крест.
Не было в комнате и такого буйства зелени – растений в баночках (замкнутых экосистем), в колбочках, в палюдариуме:
не рос помидор,
не росло авокадо,
не росла морковь,
не рос латук,
не рос ананас…
Этот зимний сад зовется «Императорским» и напоминает о крыше-саде, какой ее придумал когда-то архитектор, а также о ресторане «Моссельпрома».
Последним штрихом в комнате, очень жирным, стал огромных размеров книжный шкаф писателя Сергея Антонова – того самого Антонова, который был среди прочих, осудивших Пастернака за «Доктора Живаго», и даже призывал лишить его гражданства.
Антонов не был любимым автором издательства «Советский писатель», он опубликовал в нем, кажется, только одну книгу рассказов и повестей «Первая должность» в 1952 году (Ленинградское отделение). Не был Антонов постоянным автором и «Вопросов литературы». Всего несколько публикаций в начале 1960-х годов, а затем одна посмертная, уже в начале 2000-х.
Однако вернемся к шкафу. Это не просто артефакт 1940–1950-х годов и не просто шкаф Антонова: это еще и шкаф, сделанный писателем – его собственными руками. Это шкаф со своей легендой, потому что дочь Антонова, продавшая квартиру в Москве и эмигрировавшая во Францию, рассказывала, что собирать его помогал Твардовский. Однако эта история не помогла шкафу остаться на прежнем месте – в родной квартире, где он был собран, приколочен к полу и приклеен к нему же смолой: новым жильцам он оказался не нужен, как дореволюционный крейсер, – у них ремонт.
Шкаф монолитный, с тысячей толстенных гвоздей, с длинными досками, образующими каркас, не какая-то «Икея». У Антонова явно был плотницкий талант. В общем, разобрать и собрать такое оказалось для сотрудников редакции целым испытанием. Мы возились с утра и до утра, но осилили только две трети. Шкаф не влезал, был слишком длинным, поэтому пришлось отпилить две секции, которые ныне ждут в кладовке «2К», когда реставратор сделает проект по доработке конструкции.
В итоге писателя нет, а шкаф его остался и занял свое место экспоната в комнате-инсталляции и в создаваемом сегодня Музее толстых журналов. Появилось у него и особое назначение: хранить мемориальную библиотеку из книг, выпущенных на десятом этаже в период существования здесь издательств «Московское товарищество писателей» (1924–1934) и «Советский писатель» (1934–1974). Это, по сути, отдельный проект, называется он «Книги Крыши».
Книги собираем. Уже собрали 234 единицы.