, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Национальный характер – это не выдумки кабинетных философов, это реальность, проявляющая себя самым неожиданным образом.
Что-то много стало «духовности». Включишь радио – обязательно про духовность. Смотришь по телевизору блок новостей – кто-нибудь о духовности упомянет. Откроешь газету – статья о духовно-нравственном воспитании. Возьмёшь книгу – «духовность» чуть ли не на каждой странице. Выступает президент – о духовности непременно вспомнит. Выступает премьер-министр – то же самое. Выступает артист, писатель, врач, режиссёр… Я уж не говорю о православных священниках.
В общем, деваться нормальному читателю-зрителю некуда.
В детстве в меня так же запихивали рыбий жир.
Считалось, что это полезно.
Рыбу я не могу есть до сих пор.
МЕЖДУ ДВУХ СРЕД
Много лет я наблюдаю дискуссии внутри двух диаметрально противоположных мировоззренческих сред, либеральной и патриотической.
Причём обе среды, на мой взгляд, являются высокопрофессиональными.
Либеральная среда – это Европейский университет в Санкт-Петербурге. Патриотическая среда – это Российская христианская гуманитарная академия.
И вот тут всплывает чрезвычайно любопытный момент. При всей той критике, часто заслуженной, которой ныне подвергается либерализм, он тем не менее имеет принципиальное преимущество перед российским патриотическим мировоззрением.
Заключается оно в том, что либерализм – проектен.
Если мы разворачиваем у себя либеральную механику бытия, то понятно, что делать. Понятно, какой должна быть политическая организация государства: демократия, свободные выборы, конкуренция партий за голоса избирателей. Понятно, каким должно быть общество – гражданским, то есть местное самоуправление и множество независимых общественных организаций, защищающих человека от государства. Понятно, какой должна быть экономика – рыночной с бóльшими или меньшими элементами этатизма (государственного регулирования).
Всё действительно ясно.
Есть конкретные западные образцы, есть проверенные работающие модели. Прикладная проектность либерализма сомнений не вызывает.
Ситуация в корне меняется, как только мы переходим к патриотическому дискурсу. Данное мировоззрение предполагает, что у России (или у русского этноса) наличествуют некие особенности (константы) национального бытия, которые сложились в процессе исторического развития и потому не могут быть произвольно изменены. Этими особенностями Россия отличается от западных стран, и их необходимо учитывать в моделях социального проектирования.
Внешне вроде бы убедительно. На первый взгляд.
Однако когда пытаешься выяснить, что собой представляют эти константы и чем именно они проявляют себя в специфике национального бытия, то как раз и начинается болботание о некоей особой «духовности» русского этноса, которая присуща ему изначально и определяет практически всё.
Причём я даже не возражаю.
Пусть русский народ будет самым духовным в мире.
Да ради бога. Пожалуйста.
Но у меня тут же возникают вопросы:
Каковы аналитические параметры этой «духовности»?
Чем они отличаются от аналогичных параметров Запада?
И главное: как эту «духовность» можно развернуть в конкретные политические, социальные и экономические технологии, отличные от либеральных, но не менее эффективные?
Ответы на эти вопросы современная патриотическая философия не даёт.
А что в итоге?
Между тем даже история наших недавних реформ убедительно демонстрирует, что при наложении западного концепта на российский этнокультурный материал автоматического сцепления не происходит. Более того, концепт искажается, трансформируется, превращается в нечто далёкое от исходной позитивной модели.
Строили ведь, по-моему, цивилизованное европейское государство.
А ЧТО В ИТОГЕ?
Олигархический капитализм?
Клановая корпоративность?
С аналогичной проблемой столкнулись в своё время и англичане, когда покидали колонии Британской империи.
Англичане, надо сказать, очень грамотно уходили из своих колоний. Они оставляли местному населению налаженный государственный механизм: правительство, парламент, сформированные в результате демократических выборов, министерства, ведомства с чётким распределением функций между ними, вертикальные связи, горизонтальные связи, формализованный документоооборот. Англичане даже готовили местных специалистов, умеющих управлять данной механикой. Считалось, что продумано и предусмотрено буквально всё. Но как только англичане покидали страну, эта отлаженная система безнадёжно разваливалась.
Местные этнические традиции, те самые константы национального бытия, оказывались сильнее, чем рационализированная западная государственность.
Теперь ситуация повторилась у нас в стране.
Как уже было замечено: история ничему не учит.
НА КРАСНЫЙ СВЕТ
И, кстати, лично меня в реальности национальных констант убеждают вовсе не толстые монографии, написанные к тому же неудобочитаемым языком, а небольшая история, произошедшая лично со мной в городе Любеке, расположенном на балтийском побережье Германии.
Поясню, что Любек – это древний немецкий город, основанный ещё в XII веке (между прочим, на месте разрушенного славянского поселения Любеч), в Средние века он был одним из центров международной торговли, в частности возглавлял Ганзу – торговое объединение городов, охватывавшее почти всю Европу. Так вот, возвращаясь довольно поздно с какого-то литературного мероприятия по совершенно пустынным – что меня тогда поразило – улицам города, я вдруг услышал сзади непонятные выкрики, шум и, обернувшись, увидел, что меня догоняют трое здоровенных парней. Причём все трое бритоголовые, в кожаных куртках, в цепочках, в каких-то зашнурованных сапогах, вдобавок у каждого на лице – цветная татуировка. В общем, ситуация – полный обвал. Куда бежать, кого звать на помощь? Полиции, кстати, поблизости нет. И должен сказать, что за два дня пребывания в Любеке я полицию ни разу не видел. В общем, как в трансе, я вышел на перекрёсток и зашагал прямо на запрещающий светофор. Естественно, ничего толком не соображая. И что же, вы думаете, произошло дальше? Эти трое парней, увидев тот же красный сигнал, остановились как вкопанные. С точки зрения нормального человека полный абсурд: на километр вправо, на километр влево – ни одной движущейся машины. Бюргеры в такое время не ездят, а спят. Полиции, как я уже говорил, тоже нет. Чего, спрашивается, стоять? И вот три здоровенных лба, вероятно, ощущающие себя крутыми, покорно, как идиоты, ждут, когда им разрешит двинуться дальше тупая электрическая железяка.
Вот когда я понял, какие мы разные. Мы выросли при диктатуре, которая, казалось, регистрировала каждый наш вздох, они – при демократии, где человек на первый взгляд ничем не стеснён; мы привыкли подчиняться распоряжениям, они – действовать самостоятельно. И между тем мы в некотором смысле гораздо свободнее, чем они.
И ещё я в тот момент понял, что национальный характер – это не миф, не выдумки кабинетных философов, создающих схемы, оторванные от жизни, это реальность, бытующая ежедневно, ежечасно, ежеминутно, проявляющая себя самым неожиданным образом.
Можно считать инаковость, отличие от других, предметом гордости, как это делают патриоты, можно относиться к ней с либеральным скепсисом, рассматривая «русскость» в основном как отсталость, мешающую нам быть «настоящими европейцами».
От этого ничего не меняется.
Национальный характер всё равно в нас присутствует, делает нас такими, какие мы есть.
Это и не хорошо, и не плохо.
Это – данность, с которой надо считаться.
МОДЕРНИЗАЦИЯ ПО-САМУРАЙСКИ
Другое дело, как с этой данностью поступить.
История знает примеры использования национальных особенностей в качестве эффективных социоэкономических технологий.
В своё время, когда Япония вступила в период модернизации (это «революция Мэйдзи», 1868 год), обнаружилась на этом пути принципиальная трудность: в стране существовала специфическая каста воинов-самураев, которые, с одной стороны, никак не вписывались в модернизационный процесс, а с другой – представляли собой реальную силу, могущую пошатнуть, а то и свергнуть центральную власть. Был найден парадоксальный выход: самураев начали назначать исполнительными директорами (так бы мы определили эту должность сейчас) во вновь образуемые фирмы и предприятия. Каков был результат? Самураи привнесли в сферу управления этические характеристики комплекса «бусидо»: систему старшинства, безусловное исполнение долга, полное подчинение личных стремлений интересам этих предприятий и фирм. Возникло то, что ныне называется корпоративной культурой, и во многом благодаря именно ей выросли гигантские японские корпорации, «дзайбацу», известные всему миру.
Считается, что именно дзайбацу сделали возможным японское экономическое чудо: превращение отсталой средневековой страны в одну из главных индустриальных держав. Эффективность корпоративного стимулирования, применяемого в дзайбацу, оказалась настолько высокой, что во второй половине ХХ века её начали интенсивно заимствовать американские и европейские фирмы. А сейчас корпоративные методы управления утверждаются и в России.
Вот действительно образец использования специфически национальной черты для осуществления модернизации.
Вот с кого следовало бы брать пример.
БЕЗ БОЛБОТАНИЯ
К сожалению, ничего подобного в современной России не наблюдается. Единственный социокультурный проект, который российская патриотическая мысль родила, – проект православной монархии во главе с добрым царём.
Ну это, я думаю, можно не обсуждать.
Хуже того, этничность нынешнего российского патриотизма, его агрессивность, временами переходящая в ксенофобию, сдвигает Россию в не самую перспективную версию постимперского бытия. Происходит не этнокультурное расширение, которое осуществила, например, Англия, образовав после распада империи Британское содружество наций, громадную геоэкономическую империю, сердцем которой стала крохотная ныне страна, а этнокультурное схлопывание, патриотический изоляционизм, сужение российских культурных пространств до географического обитания этноса.
Фактически в России осуществляется сейчас кемалистский проект, который в своё время избрала Турция: преобразование империи в национальное государство.
И вот теперь хочется вернуться к вопросам, которые были поставлены в начале статьи.
Насколько всё же проектен современный российский патриотизм? Способно ли патриотическое сообщество, провозглашающее «особость России», представить эту «особость» в виде конкретных этнокультурных констант? Способно ли оно технологизировать специфику «русскости», сопрягая её с инновационными параметрами современности?
Или патриотическая мысль в России бесплодна и может демонстрировать лишь имперское надувание щёк?
Лишь национальную ксенофобию?
Лишь этнический нарциссизм, порождающий, в свою очередь, тотальную мировоззренческую слепоту?
Впрочем, бог с ней, с проектностью и технологизацией.
Скажите хотя бы: в чём, собственно, специфика «русскости» состоит?
Где она?
Каковы её аналитические черты?
Может ли кто-нибудь из патриотов ответить на этот вопрос?
Только желательно, разумеется, без болботания о «высокой духовности»…
Накануне публикации полемической статьи писателя Андрея Столярова «Комплекс духовности» редакция ознакомила с ней известного телеведущего Феликса Разумовского, автора передачи «Кто мы?» на канале «Культура». Вот его мнение.
Код для вставки в блог или livejournal.com:
Комплекс духовностиНациональный характер – это не выдумки кабинетных философов, это реальность, проявляющая себя самым неожиданным образом. |
| КОД ССЫЛКИ: |