Южноафриканская англоязычная писательница, лауреат Нобелевской премии по литературе (1991) Надин Гордимер представляет тот жанр, который сейчас называется модным словом «автофикшн».
Она, подобно Анни Эрно, создала энциклопедию своей жизни, но с определённым посылом, очень жёстким, загнавшим её в рамки вечной борьбы с расизмом. Можно было бы переформулировать и сказать, что она боролась с режимом, с полицейским беспределом, с общественно-политическими обстоятельствами. Сама она заявляла, что не была рупором политических идей. Наверное, не была. Она была рупором своей собственной идеи борьбы с несправедливостью мироустройства. Гордимер даже использовала выражение «моя личная война», исходя, очевидно, из предположения о том, что вселенная очень доброе место.
В романах «Лживые дни», «Земля чужестранцев», «Потерянный буржуазный мирок» и других Гордимер писала о расовой дискриминации, о запрете в 50-х годах в ЮАР браков между людьми с разным цветом кожи, о культурной духовной пропасти между чёрными и белыми, о невозможности и нежелании склеивать чёрно-белый мир. На этой мысли стоит остановиться. Дело в том, что, например, роман «Народ Джулая» (1981), роскошный в своей камерности, языковой собранности, чёткости, выверенности, а ещё в неуспокоенности души при абсолютном присутствии духа, трогает именно осознанным отчаянием автора, который понимает, что пойдёт в своей войне до конца, хоть в тюрьму сядет, потому что нельзя рвать мир на куски, рушить отношения между людьми, топтать культуру и «плевать на могилы». В то же время этот самый автор не прячется от мысли о том, что войну не выиграть никогда. Как ни выстраивай даже на уровне быта отношения между чёрными и белыми, угнетёнными и привилегированными, коммунистами и либералами, ничего не выйдет, по крайней мере в ЮАР, а может, и во всём мире. Потому что столкновение происходит не на более или менее поверхностном культурном уровне, а на глубинном цивилизационном, то есть мы имеем дело с древней корневой системой, которую не сломать. Ветки можно срубить, листья можно оборвать, а в земле, в темноте, там, куда не добраться, останется нечто непреодолимое. Гордимер гордилась тем, что не описывает экзотическую Африку, а показывает суровую реальность современной ей жизни, но магия непреодоления кроется по иронии судьбы как раз в той самой экзотике, пейзажах, климате, еде, манере одеваться и архитектуре, всегда связанной не только со вкусовыми предпочтениями, но и с особенностями материалов, почвы, с тем, какой в городе свет. Обрати Надин Гордимер большее внимание не на природу человека – от самого выражения хочется убежать, – а на природу в прямом смысле, удели она время описаниям окружающего мира, деревьев, садов, цветов, и бог его знает, может, не понадобились бы тома о расовой непримиримости. В принципе в романе «Хранитель», за который писательницу удостоили Букеровской премии, видение Африки вообще без белых могло бы быть очень здравым, если бы не истерическая политическая повестка. Но в таком случае пришлось бы задуматься о Нью-Йорке без чёрных, а это нарушило бы либеральные принципы.
Надин Гордимер пишет не только о своей родине. И её надежды связаны не только с верой в свой народ, но и с верой в будущее тех африканских народов, которым уже удалось освободиться от расистско-колониальных режимов. Свидетельство тому – один из рассказов «Дом Инкаламу». Но в центре внимания Гордимер – её собственная страна.
С годами писательница всё пристальнее всматривалась в облик ЮАР, всё больше силилась понять характер жителей – чёрных, белых, цветных; сложное переплетение социальных противоречий с расовыми и национальными представлениями и предрассудками, государственную политику, способы разжигания противоречий, разобщения людей.
Избрав свой путь войны, Гордимер попала в литературную ловушку: будучи виртуозным прозаиком, она бесконечно вынуждена в своих текстах обращаться к читателю напрямую и объяснять, толковать, убеждать, наглядно демонстрировать, аргументировать. Но аргументация – не задача искусства и литературы. Рассказывая факты, можно людей образовывать, но не возвышать их духовно, а ведь Гордимер всегда говорила о бездуховности и нетерпимости общества. Создаётся впечатление, что в её долгой литературной жизни присутствуют беспорядок и понятийная путаница. Словно Гордимер не видит разницы между культурой и цивилизацией, борьбой и войной, духовностью и образованностью, литературой и жизнью.
Сегодня, погружаясь в романы Надин Гордимер, с одной стороны, поражаешься тому, насколько они тематически актуальны, восторгаешься её пафосом и преданностью идее, с другой – едва подавляешь в себе желание убрать всю политику, бесконечные воззвания к аудитории и просто читать о жизни. Без политического фундамента писательница не получила бы Нобелевскую премию. Зато её имя, возможно, звучало бы не в сто раз тише, чем Сэлинджер, который строил свой особый Вавилон с помощью недосказанности и недовоплощённости. А Гордимер даже в блистательной короткой прозе сказала всё, воплотила всё. Вавилон так и не построен.