Лев ПИРОГОВ
Я, товарищ следователь, Пелевина не читал. Лет пять уже. Так что у меня глаз не замылен. Вы других рецензентов не слушайте – я вам как на духу…
Как, вы спрашиваете, это случилось?
Исключительно из уважения и любви. Разошлись характерами. А с тем, кого любишь, не станешь без любви жить, правильно?
Какое «исписался», какие самоповторы? Ни на ни-ни. Мы ведь, когда вечером приходим домой, хотим, чтобы тапочки стояли внизу слева, а выключатель нащупывался справа на уровне плеча, разве нет? То же самое и с книгами любимого писателя.
Нет, тут дело в другом. «Ваучер», «авизо», «гэ-ка-о», «ипотечный кризис»… Где ты, пена минувших дней? А ведь когда-то всё это казалось настоящим и важным…
Нас, пелевинцев девяностых, прибило к берегу, а Мастер всё плещется в реке времени, убеждая тех, кто пришёл нам на смену, что река эта впадает в Лету. Адресованные другим книги – всё равно что чужие письма. Для них жизнь, а для нас потеха. Перечитывать же «своего» «старенького» Пелевина – всё равно что изучать стародавние подшивки модных журналов. Модный – значит сиюминутный. Вчерашняя злободневность сегодня таковой не является.
Вот так, дорогой гражданин следователь, и вышло, что больше мы Пелевина не читаем.
Говорят, у него кабальный договор с издательством на пять лет – по книге в год. Поэтому он, дескать, и стал «не тот». Да только не так всё. Это мы стали не те. Нельзя в одного Пелевина войти дважды. Пятнадцать лет назад он говорил о бренности всего сущего на понятных нам тогдашним примерах: соц-арт, буддизм, марихуана, новые русские, компьютерные игрушки. Сегодня он рассказывает это другим и на других примерах: гламур, позитив, ставка рефинансирования, сырьевая экономика, олигархи. На доступном языке глянцевой журналистики, порождённой убеждением, что главное в жизни – деньги, рассказывает её читателям, что деньги не главное.
А мы и так знаем. Нам это уже докладывали.
Новая книга проповедника вечнозелёных истин называется «П5». (Вероятно, в честь того, что кабальный договор закончился, пора подписывать новый.) В соответствии с требованиями «клипового сознания», не способного надолго задерживаться на одном объекте, книга состоит из необременительной длины текстиков, напоминающих то газетную статью, то журнальное культурологическое эссе, то запись в интернет-блоге с большим количеством гиперссылок. Из-за этих злободневных аллюзий и намёков на широко известных в узких кругах персон разгерметизировать текстики лет через десять, когда аллюзии и персоны забудутся, станет решительно невозможно.
…Что и требуется. К тому времени Виктор Олегович напишет новые текстики. Век глянцевой литературы недолог, ей положено быть одноразовой. Это раньше дубовый шкаф ваяли на двести лет, сегодня мебель делают из картона, чтобы люди покупали побольше новой. На том стоит мудрая система Общества Потребления, а Виктор Олегович со своими контрпотребительски культурными разоблачениями является её винтиком. И сам на это указывает.
Из рассказа «Зал поющих кариатид»: «Контркультура – это эстетика антибуржуазного бунта, экспроприированная правящей элитой… По-английски пишется «counterculture». «Counter» – прилавок. Контркультура – это любой товар, который собираются круто продать и кладут на прилавок у самой кассы. Лен, ты чё молчишь?»
Лена потрясена, у неё катарсис. Она молчит, чтобы у читателей было время поаплодировать.
Вот ещё забавный сюжетец (рассказ «Некромент»): политик, позиционирующий себя в качестве посконного патриота, нанимает политтехнолога, чтобы тот придумал ему соответствующие выбранному имиджу убеждения. А у политтехнологов в моде «новая искренность», достигаемая с помощью особых стимулирующих таблеток. И вот он пишет: «Русский национализм на самом деле означает очень простую вещь – чтобы поезда в России ходили по расписанию, чиновники не требовали откатов, судьи не слушали телефонных звонков, сырьевые бизнесмены не вывозили деньги в Лондон, гаишники жили на зарплату, а Рублёвка сидела на Чистопольской крытой».
В результате свихнувшегося от таблеток пиарщика выбрасывают и нанимают другого, хорошего, который просто-напросто придумывает для политика красивую форму с бантиками.
Читатель самоуглублённо жуёт губами: «Как верно!.. Как он ухватил суть нашей дурацкой политики…»
Действительно, ухватил. А главное, будучи изложенной в форме забавного анекдота, суть эта дурацкая не ранит, не ужасает, не побуждает к мысли и действию – она развлекает. Как и положено глянцевой литературе и журналистике.
В рассказе «Кормление крокодила Хуфу» автор описывает свои взаимоотношения с читателями. По сюжету бродячий фокусник развлекает путешествующих «менеджеров среднего звена», продвинутую офисную плесень на отдыхе. Та недовольна: фокусы дрянь, давай настоящее чудо, а то не заплатим. («Исписался, одни самоповторы».) Фокусник демонстрирует им «разрыв шаблона»: взаправду разбивает молотком дорогущие часы одного из зрителей. (Хотите по-настоящему? Вот, смотрите, говорю вам открытым текстом: зараза, которую я высмеиваю в своих книгах, это и есть то, что вы в настоящий момент читаете.) Однако зрители не понимают намёка и, попытавшись фокусника для порядка избить, возвращаются к своим среднеменеджерским заботам. И тут происходит «разрыв шаблона» более высокого уровня. Они вдруг превращаются в персонажей только что показанного им фокуса – в рабов на строительстве пирамиды Хеопса (ну или обывательского благоденствия, если угодно). Правда, не замечают этого. Рабы не помнят, что были менеджерами, менеджеры не догадываются, что стали древними египтянами.
Хотели настоящего чуда? Оно состоялось: писатель-престидижитатор, разоблачавший рабство сансары, превратил вас в её рабов.
Фокусник из рассказа про кормление крокодила полагает себя верховным божеством, придумавшим и людей, и других богов. Это верно, но лишь отчасти. Пелевин действительно сам лепит своих читателей. (Томас Стернз Элиот считал, правда, наоборот: «Хорошего писателя делает хороший читатель», – но он-то говорил про хороших.)
Пелевин превращает читателей в героев своих книжек и отправляет на строительство «Пирамиды П», в котором принимает не последнее по количеству усилий участие. Так чем же он свободнее их?
Хороший писатель – это, вероятно, такой, который сам способен освободиться от «крокодила» и косвенно обучить этому «разрыву шаблона» своих читателей.
А Виктор Олегович состоит при крокодиле сторожем и кормильцем.
И кстати, ещё вопрос, кто кого стережёт и кормит.
П5. Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана: Авторский сборник. – М.: Эксмо, 2008. – 288 с.