Два эпизода, когда я остро ощутил своё прикосновение к истории, я считаю одними из самых значительных в моей жизни.
Помню день окончания войны. Мне тогда было десять лет, мой отец, арестованный по печально знаменитой статье 58.10, находился в лагерях, Москва почти голодала, и мать отправила меня в Калугу к тётке, где жизнь была всё же полегче и посытнее – у тётки с дочерьми была корова.
А жили они на берегу огромной реки Оки, где в ту весну я впервые увидел ледоход. Неведомые силы несли огромные льдины, громоздя их на берегу, освобождая путь талым водам. Это было грандиозно… Однажды ночью к нам в деревянную стену громко постучали соседи. Мы услышали ликующий крик: «Война окончилась. Победа!» Все высыпали на улицу, над тёмными домиками, над рекой раздавались выстрелы и крики, где-то уже палили костёр и искры стлались по ветру.
По силе народного ликования с Днём Победы можно было сравнить только день полёта Гагарина в космос…
Вернувшись из армии, я работал в «Московском комсомольце», а потом, прельстившись разъездной жизнью, стал искусствоведом в организации, которая экспонировала по всей стране выставки советских художников.
День 12 апреля 1961 года застал меня в Перми. Город ещё был весь заснеженный, выходить на улицу не хотелось, я беспечно разгуливал по этажам гостиницы, попивая кофе в разных буфетах. И вдруг всё будто взорвалось от криков, внезапно включившихся радиоприёмников, топота по коридорам. Советский человек в космосе! Будто из воздуха материализовалось мгновенно ставшее знаменитым имя – Юрий Гагарин…
Сменив несколько мест работы и специальностей, 26 сентября 1963 года я был зачислен в Главную редакцию массовых звуковых изданий Государственного комитета по радиовещанию и телевидению. Как часто тогда бывало, организация занималась не тем, что обозначено на её вывеске. Массовых изданий не было, кроме одного широко известного в ту пору звукового журнала «Кругозор». Это была одна из затей Никиты Сергеевича Хрущёва, который во Франции увидел подобную занятную игрушку, и она так ему понравилась, что сразу купили оборудование, запаслись импортными материалами и приказали что-то подобное сотворить на родине.
В журнале собрали тогдашнюю молодую журналистскую элиту. Здесь работали известный актёр и бард Юрий Визбор, прозаик и драматург Людмила Петрушевская, поэт Евгений Храмов, знаменитые публицисты старшего поколения Галина Шергова и Дмитрий Морозов. Описывать и эту компанию, и замечательные её достижения я не стану, а сразу остановлюсь на 1966 годе.
Надо сделать небольшое отступление и напомнить, что в то время существовала строгая цензура. Плюс военная цензура, плюс космическая цензура. Я даже помню фамилию цензора, с которым мне приходилось иметь дело, и его обычное присловье: «Логика логикой, а порядок порядком». С цензором надо было разговаривать ласково, не выказывая лишнюю осведомлённость. Хорошо помню, как в апрельском «Кругозоре» за 1966 год на первой и последней обложках были помещены две фотографии, переданные нам космическим ведомством. На первой – вконец заретушированная рука в перчатке: Леонов уже совершил выход в космос, но, как ни странно, ни к этой перчатке, ни к туманному абрису земного шара на заднем плане у цензуры претензий не было, а вот по поводу взмывающей вверх в огнях пламени ракеты вопросы были. Эту фотографию показывали начальству, потом долго разглядывали… Было непонятно, что можно было углядеть в абсолютно затенённой и ровной как карандаш ракете, какие можно заметить детали. Наконец цензор сдался, но заметил: по цвету пламени можно определить состав горючего. Я полагаю, что этот состав был уже известен нашим соперникам-американцам, но, кажется, по заданию цензора уже в типографии что-то намудрили с цветопередачей.
Все переговоры по поводу выпуска специального номера, посвящённого космосу, велись по сложной траектории. Сначала, естественно, составлялся план, согласовывался с нашим радийным руководством, и через специальный, носящий в простонародье название «секретный», отдел план этот отправлялся в Отдел пропаганды ЦК. Надо сказать, что большую помощь нам оказывал инструктор сектора радио и телевидения Иван Матвеевич Чупринин. По своему характеру он человек был добрый, видимо, прошёл войну, потому что заметно хромал, а в нашу журналистскую кухню особенно не лез. На уровне этого сектора шли какие-то переговоры с сектором, отвечавшим за космос, а может быть, и с отделом, курировавшим всю оборонку. Сектор и его глава – это было достаточно серьёзно, мне, например, рассказывали, что в приёмной у завсектором могли сидеть несколько министров. Там этот план ещё раз прорабатывался, согласовывался и уже в таком виде опять по сложной траектории попадал в редакцию.
Но надо рассказать ещё об одном человеке – основном вдохновителе затеи. Это рано ушедший от нас известный писатель Евгений Серафимович Велтистов. Его перу принадлежит классика детской литературы – увлекательная книжка, а потом и кинофильм «Электроник – мальчик из чемодана». Мы с ним приятельствовали, но и детская литература, и фантастика оставляли меня равнодушным. Евгения космос, люди, к нему причастные, волновали всерьёз. Ах, Женя, Женя… Много позже я хоронил его на Троекуровском кладбище…
Тогда он работал заместителем главного редактора журнала, и, собственно, вдвоём мы весь космический номер и делали. Я занимался этим без малейшего интереса, только потом осознав, с какими людьми имел дело. Женя видел мои страдания, но обойтись без меня не мог, потому что нужен был кто-то, кто мог бы всё это записать на магнитную ленту. Причём этот кто-то должен был обладать д о п у с к о м…
…С кем мы только не встречались тогда! Сначала это были два слесаря, которые непосредственно помещали Юрия Гагарина в капсулу и готовили оборудование. Потом наш рейтинг, как говорят нынче, повысился и мы разговаривали с учёными. Видимо, наверху поверили в нашу политическую надёжность. Во-первых, это был Михаил Клавдиевич Тихонравов. О нём в энциклопедии говорится: «В 1933 году с Нахабинского полигона совершила полёт первая в стране ракета ГИРД-09 на гибридном топливе конструкции Тихонравова». ГИРД – это Группа изучения реактивного движения. Его рассказы о том, как после первых успешных испытаний он встречался с Циолковским, уникальны. Во-вторых, это академик Борис Викторович Раушенбах. Вот энциклопедическая справка о нём: «В середине 1950-х занялся теорией управления космическими аппаратами. Разработанная им система ориентации космических аппаратов позволила сделать первые фотографии обратной стороны Луны. В 1960-м Раушенбах принимал активное участие в подготовке первого полёта человека в космос…»
Далее мне придётся коснуться технологии записи материалов. Катушки с магнитной плёнкой с моего портативного магнитофона специалисты переписывали на огромные бобины для студийных магнитофонов. Потом эти бобины, похожие по размеру на «блины» от тяжелоатлетической штанги, отдавались на расшифровку в стенографическое бюро. Уже по этим расшифровкам из магнитной плёнки вырезались отдельные фрагменты, необходимые для того, чтобы смонтировать шестиминутный репортаж для пластинки «Кругозора». Евгений Велтистов снимал, видимо, для себя копии с этих расшифрованных листов, а я по привычке крестьянина и крохобора всё аккуратно складывал в шкаф.
В общем, плёнки накапливались, что-то из существенного всё же приходилось сдавать в «размагнитку», я переходил с годами в новые подразделения на радио, и до поры этот космический архив мне удавалось сохранять.
1 октября 1981 года я ушёл из радиокомитета с генеральской должности главного редактора Главной редакции литературно-драматического вещания, как говорится, «на вольные хлеба» – на творческую работу. Часть архива я унёс с собой, и он долго ещё хранился у меня на даче. Бумага пылилась, плёнки ветшали и сыпались. Наступала перестройка, начинало казаться, что всё это прошло и уже никому не нужно.
С архивными звукозаписями мне пришлось расстаться – их хранение требовало специальных условий. А что осталось? Во-первых, знаменитый выпуск журнала «Кругозор» с материалами, которые мы сделали на основе ныне утраченных записей. Сейчас они воспринимаются совершенно по-другому, чем раньше. К сожалению, при постоянной смене звукозаписывающей техники я даже не могу прослушать те звуковые пластинки, которые когда-то монтировал…
Сохранился с пометками цензуры и текст большой радиопередачи, собранной мною из тех уникальных материалов, которые не вмещались в пластинку. Судя по дате на штампе военной цензуры, она прошла в эфир 12 апреля 1966 года. Вот текст на штампе: «Против опубликования сведений военного характера с учётом наших замечаний возражений нет». Строчкой ниже: «Наши замечания сделаны на стр. стр.» Дальше от руки были вписаны номера страниц: 2, 3, 4, 5, 6, 11, 13, 14. Фиолетовые строки штампа: «Решение по остальным вопросам должны быть приняты органами Главлита». Строкой ниже: «Военный цензор Лабзенков» и дата: «12 апреля 1966 г.». Но военный цензор этим не ограничился. Рядом со штампом приписка от руки: «На текст получить разрешение группы тов. Крошкина (это тот самый космический цензор, который прославился фразой «логика логикой, а порядок порядком». – С.Е.) и показать его руководству Главлита. Все приведённые в тексте неисправности по монтажу корабля исключить». К замечаниям и неисправностям по монтажу корабля я ещё вернусь…
Тридцатиминутная радиопередача, полная расшифровка которой заняла 17 машинописных страниц, начиналась со звуковой сцены. В расшифровке она выглядела так:
«П о з ы в н ы е…
– Ключ на старт!
– Есть ключ на старт!
П о з ы в н ы е…
– Старт!
К о р р.: 12 апреля 1961 года. Среда. Космодром. Рассказывают участники запуска… Учёный, профессор-ракетчик…»
На второй странице цензор приказал вырубить, подчеркнув красным карандашом, слова «главный конструктор». Там было сказано, что перед стартом вечером Гагарин разговаривал с главным. А на первой странице чья-то начальствующая рука зачёркивает слова «учёный, профессор-ракетчик». Вписывает: «один из участников запуска».
Я не стану цитировать весь текст, начинался он почти эпически. Один из участников, скорее всего это был академик Раушенбах: «Общая обстановка была такова, что работа шла, я бы сказал, буднично, как всегда, не было никакого приподнятого настроения. Во всяком случае, я этого не чувствовал ни у себя, ни у людей. В общем, все работали так, как полагается работать при каждом пуске. Может быть, немножко строже подходили к себе, больше ничего…»
А дальше после короткой фразы ведущего говорит слесарь-монтажник, человек, видевший в тот день на земле Гагарина последним. Позже включался и второй…
Честно говоря, этой записью двух работяг я гордился больше всего. Я вообще любил записывать простых людей, вслушиваться в их интонацию. В дальнейшем мне это сильно помогло в работе писателя. Крестьянская кровь, доставшаяся мне от матери, делала эти разговоры для меня и интересными, и нетрудными. Я знал, что во время разговора не следует торопиться, и тогда, какая бы внутренняя установка ни была у твоего собеседника, он обязательно о ней забудет и проговорится.
Чуть позже я приведу слова этих ребят, но, чтобы сохранить некоторую художественную полноту, я должен заметить, что кроме слов слесарей, учёных, конструкторов звучал ещё голос Юрия Гагарина, рассказывавшего, что происходило. Это запись не моя, а или знаменитого радийного корреспондента Юрия Летунова, или кого-то из сотрудников космического предприятия, где было несколько своих летописцев. Моя заслуга была в организации других свидетельств и последовательного монтажа.
Привожу первую гагаринскую запись – ещё и потому, что в ней звучит и имя Германа Титова, дублёра первого космонавта, позже также полетевшего в космос: «Мы встали рано утром с Германом, сделали быстренько физзарядку, позавтракали и направились в комнату, где нас должны были одевать. Когда нас примерили уже в креслах, все, конечно, очень сильно волновались. В это время зашёл Сергей Павлович (так звали главного конструктора С.П. Королёва, имя которого так не хотел назвать цензор. – С.Е.). Он тоже сильно волновался, даже немножко побледнел… Я его спросил: «Сергей Павлович, как ваше здоровье?» Он улыбнулся и сказал: «Ничего, Юрий Алексеевич, нормально. Как ваше?» Он посмотрел, как всё готовится, сказал: «Ну хорошо, буду ждать вас у ракеты».
Совершенно по-другому читаешь книгу или слушаешь запись, когда знаком с автором книги или встречался с человеком, голос которого слушаешь. Я тоже отчётливо представлял Юрия Алексеевича, когда монтировал плёнки с его голосом. К этому времени я с ним уже дважды встречался.
Впервые я встретил Юрия Алексеевича при необычных обстоятельствах. Вскоре после знаменитого посещения Н.С. Хрущёвым Манежа я ушёл из Художественного фонда России, где, как уже рассказывал, возил по стране художественные выставки, и начал работать в отделе искусств «Комсомольской правды». Вскоре подоспело Всесоюзное совещание молодых писателей. В Москву съехалось большое количество начинающих литераторов. Их расселили в гостинице «Юность» возле тогда ещё почти нового стадиона в Лужниках. В гостинице и проходило открытие совещания.
В качестве почётного гостя туда приехал Гагарин. В комнату президиума перед открытием совещания набилось тьма народа. Там находился и фотограф «Комсомолки» Илья Гричер. С Гагариным он был уже знаком, потому что неоднократно его снимал. И вдруг Илья отдаёт кому-то свою камеру и говорит: «Можно я с вами снимусь?» У Гагарина было удивительное свойство – он не мог никому отказать. Фотография теперь висит у меня на даче: совсем молоденький Гагарин и я, мальчик в кожаной куртке…
Но вернёмся к расшифровке записи передачи.
«Г а г а р и н: Хорошая была, непрерывная связь с Землёй, мне докладывали о том, как идёт подготовка машины к старту, как работает оборудование. Затем Сергей Павлович передал по радио привет мне и добрые пожелания от нашего правительства и пожелание выполнить хорошо этот космический полёт.
О д и н и з у ч а с т н и к о в: Примерно за час двадцать слышим по громкой связи команду: на нулевую отметку! Мы уже знали, что такое «нулевая отметка». Ну, забрали свой инструмент, зашли в лифт и поехали наверх.
З в у к о в а я с ц е н а
С л е с а р и: Ну, там обслуживало нас двое, ещё наш был товарищ…
– Один на связи.
– Один на связи и ведущий конструктор… Ну, когда мы туда поехали, он лежал, улыбался, работал на пульте управления: что-то там настраивал, разговаривал. Когда мы посмотрели, вроде как-то жутковато.
– Да, потому что собаку посылали до этого.
– И вдруг человека.
– Страшновато вроде, и жалко одновременно. Ну, делать нечего… надо прощаться… Не прощаться, а «до свидания, Юрий Алексеевич».
– Он так через голову вытянул руки…
– Они ещё у него были без перчаток.
– Видели мы его за три дня до старта таким же, абсолютно таким же. Даже, по-моему, вроде был он веселее, радостнее. Да. Ну, в общем, мы с ним попрощались, как положено: «До свидания, желаем скорейшего возвращения на нашу землю!»
– Вот были наши слова такие – короткие и ясные.
– Когда мы закрыли люк и поставили присоску, вдруг связной наш кричит: не работает датчик КП, не показывает, значит, контакта… Почему он не работает, он ведь должен работать? Ну, запросили снизу: что дальше делать?
Г а г а р и н: Ну, здесь меня закрыли, загерметизировали, проверили герметизацию, с Землёй всё время связь была, на связи в это время сидел Павел Попович, он тоже старался быть бодрым, таким ненапряжённым голосом говорить… Осталось немного до старта, и вдруг я услышал опять какие-то звуки, стуки, значит, гремят ключи.
В это время к микрофону подошёл Сергей Павлович и говорит: Юрий Алексеевич, вы не волнуйтесь, пожалуйста, у вас один контактик не работает, мы сейчас его исправим, откроем крышку, и всё будет нормально.
З в у к о в а я с ц е н а
С л е с а р и: Главный даёт команду открыть люк, предупредить об этом Юрия Алексеевича …
И что же оказалось? Тут была, конечно, недоработка в конструкции, мы видим, контакты по пазам отошли, их оставалось только подвинуть сюда. У нас не оказалось ключа на 22, потому что по расписанию по стартовому мы ничего лишнего с собою не имеем права носить. Ну хорошо у нас, – у вакуумщика оказался ключ на 27. Мы… мгновенно под ключ отвёртку, отвёртываем от КП, отвёртываем под ним винты, отодвигаем кронштейн вперёд – мгновенно делается – закрываем крышку, запрашиваем. Всё замкнуто, КП работает. Ставим присоску на первый люк, выдержку на пять минут – всё герметично. Отвёрточкой я ему постучал по крышке.
Он в зеркало посмотрел.
– Ну, открыл шторку и навёл зеркало. Шторка-то у него была ручная. Уже на последующих кораблях – там были автоматические…
– Ну, ещё помахали рукой… Ставим обмазку – это уже самая последняя операция.
И вот тут такой момент получился: или мы недосмотрели, вернее, это, наверное, наша вина, скорее всего, – когда мы стали ставить седьмой болт на обмазку, он у нас не подошёл, отверстие сместилось, наверное, миллиметров на пять в сторону. Ну, решение было принято мгновенно ведущим конструктором – оставить его там.
– Ну, он особенно не повернулся, ну, так.
– Да, ну, может быть, там зашёл на одну нитку так бочком. Ну, боком он завернулся с перекосом. Ну, так как обмазка была обклеена специально теплоустойчивой изоляцией, прикрыли мы его, значит, нет, не от себя, конечно, а по распоряжению ведущего: оставить его так, он, говорит, никуда не денется, на шести болтах.
Ну что же, всё кончилось. Мы собираем инструмент, постучали в последний раз ему, ну уж смотреть здесь некогда было – и в лифт…»
С этим выцветшим от старости текстом мой сканер не справился, и мне самому пришлось тщательно всё перепечатывать. И тут я подумал: а почему бы не продемонстрировать вмешательство цензуры в текст?
Те места, где были отметки красного цензорского карандаша, кое-что, видимо, в дискуссиях с цензурой могло пройти в эфир. Сейчас я не могу этого проверить, но эти места я выделяю полужирным курсивом. Почти наверняка эти места и в передаче, и в «Кругозоре» отсутствуют. А там, где цензура и реальность оказались непримиримы и в тексте передачи вычеркнуты моей рукой, а значит, наверняка вырезаны и из звукового эквивалента, – они не только выделены шрифтом, но и подчёркнуты. Если вы перечитаете отрывок, то увидите, как бдительно цензура берегла технологические секреты. Меньше знаешь – лучше спишь.
Не станем задним числом драматизировать события. Как говорится, что было, то было. В любом новом предприятии велика доля риска и удачи. Но в этом полёте были и занятные эпизоды. Есть смысл привести два из них, потому что они передают атмосферу и живые детали того времени, характеры людей. В первом случае говоривший по воле цензора стал «одним из участников событий», а мне помнится, это был космонавт Феоктистов.
Вот его текст: «После того как он ушёл довольно далеко, сообщения приходили довольно редко. Причём когда приходили, они были в основном такого характера, что подтверждали нормальное функционирование бортовых систем. И мы пытались тут же превратить это в сообщения ТАСС, учитывая, что весь полёт длился всего полтора часа. До посадки надо было дать хотя бы два-три сообщения. Все понимали, что в этом полёте ничего особенного случиться не может до момента посадки, он может летать и сутки, и двое. Опасный момент – это посадка.
Посадка начиналась где-то над Южной Атлантикой. Начало манёвров предпосадочных мы, конечно, не могли ни видеть, ни слышать. И вопрос, удачная или неудачная посадка, был очень острым. Было интересно наблюдать, как ответственные за тот или иной этап полёта со вздохом облегчения отходили в сторону и напряжение с их лица сходило. В частности, злые языки утверждали, что, когда сработала система, за которую я нёс ответственность, я перекрестился.
Волнений у нас было много. Были и смешные случаи. Мы волновались, что запаздывает сообщение ТАСС. Потом выяснилось, что кто-то бегал искать генерала, который должен был подписать производство его в майоры…»
Гагарин, как известно, начал полёт старшим лейтенантом, а приземлился майором. Но последних двух фраз в вышеприведённом тексте передачи не оказалось – они тоже были вычеркнуты красным карандашом.
О втором эпизоде, связанном с приземлением, говорили инженеры-поисковики. Не очень молодые люди, дополняя друг друга, рассказывали мне эту историю, которая через пять лет с момента, как она произошла, казалась им уже забавной.
«– Наша задача была – как можно быстрее прибыть к самому кораблю, произвести осмотр.
Обычно-то левый берег Волги низкий, но здесь была холмистая местность и место, где приземлился корабль, приподнято над Волгой. Трава была зелёной уже.
– А помнишь, как полынью пахло?
– Да, пахло полынью. И изредка уже даже какие-то жёлтые цветочки появлялись. Где-то у меня дома хранится такой, засушенный на память.
– Ну, мне приходилось и до и после видеть корабли, ну, всегда я себя ловил на том, что, скажем, вышел из вертолёта и всегда бежишь… А тут не только техническое, что ли, волнение, но и эмоциональное, лирическое, что ли.
– На почве корабль оставил небольшую лунку и потом в эту лунку, для того чтобы засечь место…
– Точку приземления…
– Был совершен некоторый акт своеобразный…
– Казённый лом забили в землю, а потом зубилом выбили надпись.
– Весна, весенние заботы. Народу…
– Даже были такие товарищи, которые пытались, так сказать, заглянуть внутрь, пощупать, потрогать. Скажем, один из механиков местного совхоза побывал в шаре, в кабине. И, как потом нам рассказывал, впечатление хорошее у него осталось.
– Значит, поиграл тумблерами на пульте управления.
– И говорит: я механик, я это дело понимаю.
– Механик этот самый позаимствовал тубу с пищей, но честно нам отдал, после того как мы в испуге закричали: да ты понимаешь, это же для науки нужно. Почти со слезами отдал».
Напротив последнего эпизода с любознательным механиком оказалась такая надпись цензора: «Нужно ли это? Не очень хорошо выглядит…» Для отечественного чиновника народ всегда выглядит не очень хорошо.
Передача о первом полёте в космос летательного аппарата с человеком на борту, которая прошла в эфир «Маяка» 12 апреля 1966 года, была производным от гибкой пластинки в четвёртом номере звукового журнала «Кругозор». Саму шестиминутную пластинку я строил долго, сопоставляя отдельные фрагменты и гармонизируя целое. Всё, как и положено: завязка, основная часть, заключительный аккорд. Я долго искал финал. По законам радиодраматургии финал нужно было не создать, а найти. Для этой цели очень хорошо подошёл один из фрагментов большого интервью с космонавтом-2 – с Германом Титовым. Мы долго разговаривали с ним. Это был вполне самодостаточный, спокойный человек, рассуждающий о жизни, времени, о проблемах космоса. Среди прочего он высказал и такую мысль:
«Порой бывает больно и обидно, когда говорят о космонавтах. О космонавтах поют, о космонавтах сочиняют книги, стихи. Но ведь космонавт – это человек, который завершает всю работу. Ведь основные работы – это работы тех людей, сотен и тысяч людей, которые создают космический корабль, его оборудование, создают топливо, готовят весь комплекс к полёту. Придёт время, мы узнаем имена тех, кто был во главе этой работы, кто создал эти космические корабли, кто их делал руками, кто их запускал. И будет рассказано, как эти люди работали».
Мы всегда сами знаем о качестве своего труда. Но на редакционном прослушивании пауза, когда отзвучал мой материал, затянулась. Её оборвал наш главный редактор Борис Михайлович Хессин, сказав: «Хорошо, ребята, завтра отвезу показать всё это в ЦК»
На следующий день Борис Михайлович привёз вердикт: всё замечательно, но хотелось бы, чтобы заключительные слова говорил не Титов, а сам Гагарин.
Я хорошо помню, как ездил в Звёздный городок в воскресный, нерабочий день. Я ехал туда не на машине, а электричкой. В электричке было свободно. К моему удивлению, всё оказалось волшебно просто. Я быстро нашёл улицу и дом, не было никакой охраны, никто меня не спрашивал, к кому я иду и зачем. Я на этаж поднимался пешком. Плечо оттягивал магнитофон. Батареи в нём были круглые, тяжёлые. Сейчас такие батареи можно увидеть только в Политехническом музее. Жалко, тогда же я не записал точного почтового адреса: номер квартиры сейчас бы пригодился. Детали создают ощущение достоверности. На двери квартиры Гагарина моё внимание привлёк круглый аккуратный глазок, который сейчас в каждой двери. Тогда я такой глазок видел впервые. Я быстро разобрался, для чего он служит, и ещё подумал: наверное, заграничный…
Дверь мне открыл сам Гагарин, знакомый, светло-русый, в светлой рубашке и спортивных штанах. Квартира была обычной, поражало только ощущение чистоты и покоя. Ковёр в комнате, куда меня ввели, большое окно, письменный стол, обычное низкое кресло. Тогда всё это мне казалось не имеющим особого значения. Это сейчас бы я разглядел и запомнил каждую деталь. Гагарин всё время переговаривался с женой. Она, видимо, была в соседней комнате и чем-то занята. Он знал, зачем пришёл я, и знал, что надо делать ему. Пока я, сидя возле письменного стола, раскрывал магнитофон, он перебирал какие-то бумаги. Потом крикнул жене, её звали так же, как и мою (ныне навсегда ушедшую), Валя.
– Валя, приглашают на приём в ЦДСА, может быть, сходим?
Я понял, что речь идёт о приёме в честь Дня Советской армии и Военно-морского флота, который должен был отмечаться через день или два – заканчивался февраль. Я достал листок с текстом и начал считать: один, два, три…
Гагарин взял листок и своим мягким, уверенным голосом, хорошо и правильно интонируя, начал читать: «Порой бывает больно и обидно…»
Журнал «Кругозор», посвящённый первому полёту человека в космос, с пластинкой вышел, когда Юрия Алексеевича Гагарина уже не стало.
Код для вставки в блог или livejournal.com:
 Космос. Первые шаги. ЦензураДва эпизода, когда я остро ощутил своё прикосновение к истории, я считаю одними из самых значительных в моей жизни. |
| КОД ССЫЛКИ: |