Галина Богапеко
Галина Богапеко – выпускник филологического факультета ЛГПИ. Член Союза писателей России, Московской городской организации СПР, автор более двух десятков поэтических книг, неоднократный участник Международных книжных ярмарок, номинант многочисленных конкурсов. Лауреат Международной премии «Литературный олимп», дважды лауреат Международного литературного фестиваля «Чеховская осень – 2020». Публиковалась в «Литературной газете», «Независимой газете (Ex libris)», «Новых известиях», «Поэтограде», «Московском литераторе», «Литературных известиях», «Новом меридиане» (США), «Репортёре» (США) и др., журналах «Смена», «Юность», «Молодая гвардия», «Южное сияние», «Зинзивер», «Камертон», «Дети Ра», «Журнал ПОэтов», «Кольцо А», «Российский колокол», «Великороссъ», «Новая Немига», «Свой вариант» и др. Стихи Галины Богапеко переводились на болгарский язык.
* * *
Несутся над людьми все споры и уловки,
А тишина вошла строкой в багет,
Ночь приземлилась на златой подковке,
И Красный конь остановил свой бег
На полотне измученного века.
Бог приоткрыл задумчивое веко,
В зрачке его туман тропою плыл.
Бог знал, что Красный конь с холста умчится в Мекку…
Ночь стыла и туманом укрывалась,
И до рассвета три часа осталось,
И утро примет пост,
И Красный конь опять взлетит на холст.
Откроют лавки скорые торговки.
В одной из них поделки – всё подковки,
Из Палестины –
копия холстины,
И Красный конь на ней,
Как старожил минувших лунных дней…
* * *
Но как томительны здесь дни –
Сиди у моря, жди погоды.
Небесный офис не брани,
Отпустит май свои поводья,
Зажжёт июнь свои огни.
А в день двадцать шестого мая
Затмение всей звёздной стаи –
но ненадолго,
Вед, двадцать шесть в итоге –
Суммарная восьмёрка –
Знак вечности природных сил.
Май прикрывает свои створки,
Почти как сытый крокодил.
Но солнце снова на арене,
И сопки обживает люд.
Седые гребни вновь запели,
На море вспыхнул изумруд.
Качели, издревле качели –
То вверх, то вниз – смотри ютьюб:
«В блестящем дне… – надежда вдохновенья» –
То соло мёртвых губ
Исполнил Сологуб…
* * *
Свет щурится на красные кроссовки,
Которые отсчитывают метры,
Они спешат к очередной тусовке
По майскому подстриженному фетру,
Совсем нелёгкий, дальний променад,
Но ждут друзья по творческому цеху,
Они на юг слетелись наугад,
Чтобы воспеть очередное лето –
Морской прилив и солнечный закат,
Как много света –
в тёмный глаз планеты,
Медузок электронных и парад
Небесных звёзд – всё, как всегда,
Всё об одном, об этом.
Свет щурится на красные кроссовки,
Которые отсчитывают метры,
Им почему-то вспомнилась Дубровка,
Погибшие, но кто восполнит смерть их?
Замедлен шаг, движение неловко,
И чайка пролетела очень низко,
И чья-то тень, скользнув, легла на сопку.
И дальним эхом – скорбный марш горниста…
* * *
Кубики-рубики, крыши бордовые.
Красное, белое, жёлтое, синее.
Розы бутоны раскрыли махровые.
После бушующих ливней обильных
Гул пролетающего самолёта,
Шуршанье асфальта машинными шинами,
Солнце печёт по отпущенной квоте,
Время курортное, время мирное.
Чей-то смартфон напрягает жилы:
«Живые,
радуйтесь
радуге
жизни,
Вдыхайте ароматы
комфортного
лета.
Ловите моменты,
Ловите моменты –
Неповторимые.
Вороны закаркали:
Скоро ливень,
Который без квоты
Прольёт обильно.
А кадры пугающего «завтра»
В каждом квадрате кубика-рубика:
Кадр боевого азарта,
Кадр неизвестной пока республики…
Вращайте кубик-рубик, безбожники,
Вращайте, и «завтра» в картины сложится –
Красную,
белую,
жёлтую,
синюю.
Неповторимое,
странное
завтра,
Которое ищет место на карте…
Вкус сушёного урюка
Коллапс, жара и стрессы.
Жизнь продолжается с натужным интересом.
И в отрицательных зарядах
Пытаюсь отыскать всё то, что радует.
За много лет я вылезла из брюк,
Надела платье, заплела косицу.
Ромашковое поле часто снится
И вкус сушёного урюка,
И дети в лунной ночи на полатях,
И весь животный мир на огородах,
И переходы
от борща к занятиям,
Всем тем, что было в обиходе.
Но, может быть, всё это только сон,
И стон души от разных неурядиц? –
Стою у зеркала, перебираю пряди
И слушаю в ушах тоскливый стон.
Реально – еду, как всегда, в метро,
И рифмы трогают своей избитой формой.
А новая реформа на платформе,
Там девочка-японка в кимоно?
Нет, домино – рисунок на футболке,
И солнце, как японке
без него?
В груди, на полке – маленькое солнце
Как оберег от страшного всего.
А у меня – луна, ночное небо
В одном из ящиков, в сплетенье солнечном.
Пишу стихи хвалебные и хлебные,
Они – на чёрное и белое заточены.
Вокруг меня народ, я – в мнимом
одиночестве. В дорогах длинных
и порой коротких.
Мы все плывём
в одной трухлявой лодке,
И только лучик солнца – в окоём.
* * *
Все шутки скомороха пронеслись,
Как странно, скоморохи приуныли.
Весна уныло украшает высь.
Последний марта вздох, и след подмылен.
И отраженье в зеркале моём –
Двоение и возраста потеха,
Но голос – левитановский – изгой,
И повторит его звучанье эхо.
Я танцевала б, но и здесь не так –
Не попадаю в такт,
За музыкой не успевает шаг.
События – горсть слёз – подарок века.
А трещины ваяет друг сквозняк –
Движенье, колебания и – «кряк»,
И разрушение ковидом человека.
Но есть счастливчики, для них ковид пустяк.
Нелепо – это всё от сатаны.
Двоение беды –
Так перекатывают волны двоение луны.
Но завтра, обещают мне с экрана,
Что утром рано
Проснусь, смахну туман
с ладони ветра, и в оконце –
О, чудо, –
покатится вдруг солнце!
* * *
Она – к балкону, к солнечному свету,
Уж пепелит с балкона сигаретой
И ждёт его, он не спеша идёт
И шлёт
привет с земли, которой как бы нету,
А та, что есть, давно не в счёт.
Поднялся в лифте на седьмое небо,
В последние слои небесной сферы –
Вот рай ему и наслажденье,
Но неизвестно, что ещё хотел бы
Он при жизни, желаемого неизвестна мера.
Она с балкона смотрит – много света,
Волнуясь,
Снова прикурила сигарету.
Тоскуя,
вспоминает.
Жизнь мирскую,
Прокручивает в голове, и вся в слезах,
Так много света,
Крутит жизнь назад –
Была любовь, как странно это –
«Была».
И нету сил,
Чтоб пережить любовный крах.
Как много света…
* * *
Ты всё по привычке –
В плацкарте столичном,
Лбом – о стекло.
Мелькают картинки в стеклянных страничках
И солнце – в окно,
Тебе повезло!
А девочка спит,
В африканских косичках её голова,
И рядом плюшевый розовый мишка –
Жизнь такова!
В вагоне привычно колёсное пенье
И солнца мелькание хоть отбавляй.
Когда же приеду? Терпенье, терпенье,
За полдень убавит лучей каравай.
Уже не колёсное пенье, а стуки,
И дёргает каждый вагон.
Соскучилась,
Месяц с Москвой в разлуке,
Тот прожитый месяц как сон.
Останется море в своём воплощенье,
И в зимний морозный день
Его возродит воображенье
И мыслей звучанье: трень-брень.
И девочка без африканских косичек,
В короне хрустальной её голова,
Будет порхать белой снежинкой –
Жизнь такова!
* * *
Здесь крутится кино за стёклами вагона
В привычных кадрах, но с сюжетом новым.
Мелькают лесополосы, поля, озёра,
Посёлки, города – всё повторится снова,
Но в ракурсе другом.
Вновь водоём,
вокруг пасутся козы, –
Все описания достойны прозы.
И это всё архаикой преломится,
А солнце к горизонту клонится,
И мерный разговор колёс.
Промчался плёс,
В нём рыбка золотая водится.
А до Москвы, до старого Кремля,
Укатанная столбовая колея.
Ещё бежать, стучать, шептать молитвы
И долететь до старенькой калитки,
К ней все пути в итоге сводятся.