«Мы же смогли – в чужой стране, на чужом языке – начать жизнь заново. Мы не жаловались на судьбу, не употребляли наркотики, не грабили – мы просто пахали. И смогли. Почему они не могут? Что они носятся со своим рабством? Его давно нет!» – это типичные высказывания наших эмигрантов, которые сегодня, на фоне протестов «Чёрные жизни имеют значение», часто приходится слышать.
Эмигранты, с которыми приходится общаться, – мои сверстники. То есть люди, выросшие в СССР, где не было социального неравенства, обеспечивался равный доступ к хорошему школьному образованию вне зависимости от доходов семьи. Неравенство не было вмонтировано в систему государственного механизма, и понять, что значит быть изгоем в своей стране, нашим людям бывает сложно. Мне для этого понадобились годы учёбы – сначала в магистратуре, потом в докторантуре Университета Колорадо США.
«Структурный расизм», о котором сегодня много говорят, начинается не с самой истории рабства, а с его ликвидации. Именно после Гражданской войны 1861–1865 гг. стали появляться гетто, в которых селились вчерашние рабы. На картах эти поселения выделялись красными линиями – они определялись как нежелательные для инвестиций. Банки и страховые компании использовали эти линии для того, чтобы отказывать жителям поселений в кредитах. Отсюда не только низкое качество и стоимость жилищ обитателей гетто, но и убогое состояние школ, в которых учатся чёрные дети, – ведь большую часть финансирования американские школы получают от налога на местную недвижимость.
Маленькие налоги от дешёвой недвижимости – это переполненные классы, низкая зарплата учителей, низкое качество преподавания и многое другое. После отмены сегрегации в результате отчаянных протестов 1960-х кредиты чёрным стали выдавать, но под самые невыгодные проценты, что объясняется рискованностью финансовых операций в неблагополучных районах и завышенными страховыми ставками. При любом экономическом кризисе, когда рушится рынок, процент неплатёжеспособности среди чёрных, соответственно, несоизмеримо выше, чем среди их белых соотечественников. А вот разница в накоплениях всегда неизменна: на каждые 100 долларов накоплений в средней белой семье приходится приблизительно 5 долларов накоплений в чёрной.
Борцов за расовое равноправие возмущает, когда чёрных обвиняют в нежелании работать, желании жить на пособия и промышлять криминалом. Я не знаю, какая доля правды в этих обвинениях. Но как человек, переживший постперестроечный коллапс в одном из неблагополучных районов крупного индустриального города бывшего СССР, я знаю, как легко люди теряют себя, когда рушится привычный уклад жизни и когда нет надежды, что общество поможет подняться. То самое общество, которое в случае с чёрными в Америке, тобой попросту брезгует. Где взять силы, чтобы захотеть вернуться к людям, презирающим тебя?
Я спрашиваю об этом Ланса – чёрного ассистента моего американского доктора. Лансу повезло: его маме удалось начать новую жизнь уже вне гетто после восстания 1992 года, когда город пылал в протестных пожарах. Ланс рассказывает мне о жизни в гетто. О торговле наркотиками, в которой замешаны полицейские; о том, как сложно вырваться из преступной среды; как она не отпускает… Всё, что я слышу от Ланса, резонирует с прочитанным в академической литературе. По словам Мануэла Кастелса, известного американского социолога, «статистически говоря, выхода из гетто нет».
Проблему гетто расстрелом мародёров не решишь. К тому же мародёры – всего лишь часть протеста, наиболее видимая его часть. Верхушка айсберга. А «под водой» миллионы белых, поддерживающих чёрное восстание. По последним социологическим данным пропрезидентского канала FOX, протесты поддерживают 57% американцев; до трети участников – белые люди. Это новая реальность, с которой невозможно не считаться.
Корни этой реальности восходят к революции 1960-х, когда начало приходить осознание, что ужасы колониализма, расизма, холокоста и т.д. – закономерный итог развития западной цивилизации, её нетерпимости к многообразию культурных форм, её хищничеству и внутренней деспотии. Начиная с 1970-х, программа «постмодернизма» – деконструкции порабощающих социальных норм западного модерна – стала активно внедряться в учебные планы американских вузов. Всё большее количество студентов выпускались из них с пониманием того, что культурное, расовое и сексуальное неравенство вмонтировано в структуру западных капиталистических обществ.
В определённом смысле критики этой интеллектуальной программы правы – «левые» профессора действительно разрушают устои. Не разрушать их означает сохранять и воспроизводить белую привилегию, сексуальное неравноправие, неоколониализм, империализм и т.д. – так видят ситуацию крайне левые и анархисты, роль которых в нынешнем расшатывании ситуации довольно велика.
Совершенно иначе видят проблему противники протестов. Уничтожение структуры доминирования белых для них – это уничтожение самой страны. С чем, собственно, трудно поспорить. Америка, которую мы знаем, – это страна структурного неравенства и расизма. Другой Америки не было никогда – только на уровне мифов. Поэтому слом системы – это действительно слом Америки, как бы кто к этому ни относился.
Нравится это нам или нет, но целование сапог протестантов и массовое преклонение перед ними колен – это проявление того самого «огромного чувства вины» западного общества, о котором в своё время писал французский философ Жан Бодрийяр. «Слабого и перепуганного общества, которое не умеет жить в соответствии с им же провозглашёнными принципами» – это уже слова Филиппа Хэмонда, британского социолога.
Легко понять тех, кого новая реальность пугает. Труднее серьёзно воспринимать призывы «разогнать». «Разогнать» все накопившиеся противоречия и «установить порядок железной рукой» в Америке не получится; получится гражданская война. Разрыв между «двумя Америками», трампистами и либералами, радикален – такого в истории современных США не может припомнить никто, и виноват в этом не только Трамп, как многие либералы это пытаются представить.
В глазах противников Трампа трамписты выглядят как «люди, достойные сожаления» – так их назвала Хиллари Клинтон в ходе предвыборной компании 2016 года. И это ещё мягкая формулировка; в обиходе трампистов называют гораздо более обидными словами. «Реднек» – самое популярное из них. Дословно – это «человек с красной шеей», то есть тот, кто, по представлению либералов, занимается монотонным физическим трудом и, следовательно, не страдает от избытка творческого мышления и интеллекта.
Само собой разумеется, у трампистов такие высказывания симпатии не вызывают. Не вызывает у них восторга и многое другое из либеральной повестки дня. Например, «бесполые» туалеты для трансгендеров – время от времени их установка сопровождается кулачными боями, как это было в одной из калифорнийских школ в 2016 году. У либералов, в свою очередь, восторга не вызывает любовь «людей, достойных сожаления» к огнестрельному оружию, их «ксенофобия», «гомофобия» и вообще «нетерпимость».
Я взяла эти слова в кавычки, потому что любое большое сообщество людей всегда многообразно. Не все из сторонников Трампа гомофобы и расисты, как это пытаются представить их оппоненты; не все из его противников «извращенцы» и т.д. Но дискурсивно ситуация сегодня сконструирована таким образом, как будто сложностей и противоречий внутри каждой из этих мега-«команд» – трампистов и либералов – не существует. Что разница между «двумя Америками» радикальна и что ни по одному из разъединяющих вопросов договориться попросту нельзя.
Ситуация зашла так далеко, что, по данным центра Гэллопа, люди, поддерживающие разные политические лагеря, перестали дружить, встречаться и заключать браки – это именно та степень антагонизма, при которой становится возможным вооружённый гражданский конфликт. Во властных кабинетах есть люди, которые это понимают, и именно поэтому армия не ведёт наступление на тех, кто грабит магазины и рушит памятники, как бы кому-то ни хотелось, чтобы, как на Украине в 2014 году, в ход пошли танки.
Силовыми методами мир в Америке сохранить не удастся. Америка – сложнейшее общество, состоящее из огромного количества часто взаимоисключающих представлений о добре и зле. Это сложнейшая совокупность противоречий, управление которыми требует сложнейших решений. Но для того чтобы эти решения стали возможны, нужно перестать видеть в политических противниках непримиримых врагов и постараться разглядеть возможности для компромиссов. При любых прошлых кризисах Америке это удавалось. Удастся ли на этот раз? Шанс есть всегда.
Ольга Байша,
доцент Высшей школы экономики, США