Имя доктора медицинских наук Владимира Львовича Найдина хорошо известно в медицинском научном мире. В Институте нейрохирургии имени Н.Н. Бурденко Академии медицинских наук он руководит отделением реабилитации. О блестящих способностях Найдина – врача-диагноста и целителя – знают многие – и коллеги и пациенты. Знают и о его особых человеческих качествах: это врач по призванию, врач от Бога. Однако немногим известно, что Найдин – писатель, хотя в периодике и Интернете (на сайте najdin.ru) время от времени появляются его рассказы… Теперь они собраны в книге «Вечный двигатель», которая выходит в издательстве «Росспен». Владимиру Львовичу довелось встречаться со многими известными людьми, в том числе и с отцом Александром Менем. Об этом рассказ, который мы предлагаем вниманию читателей «ЛГ».
Встреча с таким человеком, как Александр Владимирович Мень, отец Александр, – большая удача, везение, награда. Я встретил его в середине своего пути, и мне кажется, что этот путь стал гораздо прямее, а походка – уверенней и легче.
Вспоминая эти встречи, хочется говорить возвышенным языком, но как раз пафос и высокопарность были ему абсолютно чужды и неорганичны. Очень хочется вспомнить и сохранить часы и минуты этих встреч и соприкосновений, даже по касательной. Об этом я думаю с того ужасного девятого сентября, когда его не стало.
Если случится беда, дай силы принять её
с твёрдостью и превратить в жертву Тебе.
Из «Молитвенного опыта о. Александра Меня»
Тёмный осенний вечер. Зябко и слякотно. Я вернулся с работы, отогреваюсь у горячего супа. Телефонный звонок, необычно глухой голос отца Александра: «Вы не могли бы приехать, маме совсем худо». – «Конечно, конечно, сейчас же приеду».
Как назло, какие-то ещё звонки, домашние проблемы, мелкие, но неотложные... Складываю в сумку ампулы, шприцы, аппарат для измерения давления. Дело в том, что уже почти месяц я пытался помочь матери Меня, Елене Семёновне. У неё цирроз печени – результат перенесённого в военные годы гепатита. Запущенная стадия – асцит (жидкость в полости живота), расширение вен пищевода, частые кровотечения, огромная селезёнка. Невесёлое дело. В такой ситуации возможна только паллиативная терапия, кардинальные меры невозможны. Я старался, как мог. Привозил нашего институтского реаниматолога Валю Фетисову – человека активного, грамотного. Мы вместе с ней всё-таки придумали какую-то схему помощи, уменьшили страдания больной. Но совсем ненадолго. И вот звонок отца Александра. Нетерпение и тоска в его голосе. Собираемся с женой, она его прихожанка, крестница и тоже врач. Перед самым выходом из дома – опять звонок. Голос Меня напряжён: «Приезжайте скорей, совсем худо».
У нас старенький «Москвич», наша первая машина, быстро не разгонишься. Едем по тёмной Пятницкой. Наконец приехали. Коммуналка. В коридоре висят велосипеды и цинковые корыта. В нише – кованый сундук. Большая сумрачная комната. Слышно хриплое дыхание и глухое постанывание. Елена Семёновна лежит на кушетке, худенькая, измученная, пальцами быстро перебирает край простыни. «Обирается», – говорят в народе. Глаза закрыты, веки мелко подрагивают, губы обмётаны. Отец Александр сидит у матери в ногах, пристально смотрит в её лицо, шепчет молитву, легонько поглаживает ноги.
Осматриваю Елену Семёновну, измеряю давление, пульс. Давление низкое. Сгибы локтей и плечи все исколоты, «скорая» приезжала три раза. Больше не приедут – предлагали отвезти в больницу, но отец Александр отказался: лучше умирать дома.
У больной внутреннее кровотечение. Пульс падает – тоненькая, неровно бьющаяся жилка ускользает из-под моих пальцев. Ввожу водную камфару, чтобы как-то поддержать сердце. Моя жена бежит на кухню – налить в одну грелку горячей воды – к ногам, а в другую – холодной – на живот. Из сумрака появляется Павел, младший брат Александра, помогает с грелками. Расстроен и молчалив, движения его точны. Он химик, работает в НИИ. Скромный и сдержанный человек. Внимательно следит за братом. Тоже страдает.
Я вижу, что Елене Семёновне стало хуже, пульс совсем нитевидный, пропадает. Говорю об этом Александру Владимировичу, Алику, как звала его мать. Он садится к изголовью и берёт её на руки, маленькую, хрупкую, страдающую. Сдержанно просит всех удалиться. Мне делает рукой знак – остаться. Я делаю ещё одну инъекцию – контрикал, тщетная попытка остановить внутреннее кровотечение.
Он кладёт ей руку на голову, шепчет молитву. Потом начинает молиться в полный голос. Она лежит в его объятиях, он её покачивает, как ребёнка, убаюкивает и громко молится. Его рокочущий баритон звучит несколько иначе, чем обычно, в нём тоскливые ноты отчаяния и скорби. Ему очень тяжело.
Я потрясён этой сценой. Делаю ещё инъекцию камфары, чтобы поддержать сердце. Он одобрительно кивает мне головой, продолжая молиться. На лице Елены Семёновны маска страдания смягчается, складки на лбу, около рта, на щеках разглаживаются. Лицо выглядит почти спокойным, умиротворённым, хрипы и стоны совсем исчезают. Александр молится истово и с каким-то отчаянием, временами повышая голос и срываясь на крик. Я сижу не шевелясь, смотрю на её лицо. Она умирает… Умерла. К этому никогда нельзя привыкнуть, к переходу из бытия в небытие. Так умирала и моя мама. На моих глазах.
Отец Александр продолжает молиться, хотя чувствует, что всё, конец. Он кладёт мать на кушетку, закрывает ей глаза и, поцеловав, накидывает на лицо шёлковую косынку. Потом встаёт на колени около кушетки, наклонив голову и почти касаясь лбом её головы, замирает.
Я думаю, что любая мать хотела бы так умереть, на руках любящего сына, слыша его голос и жаркую молитву. Елена Семёновна это заслужила.
Он встал с колен, сделал знак, чтобы все вошли. Потом сел за стол, подперев голову кулаками – жест крайней усталости. Он сейчас отдал всего себя.
Мы попрощались и поцеловали ему руку. Он перекрестил нас и поблагодарил. Ехали домой молча. Жена тихо плакала.
***
Научи нас видеть братьев в тех, кто мыслит иначе, чем мы, в иноверцах и неверующих.
Из «Молитвенного опыта
о. Александра Меня»
Тёплый летний день. Тополиный пух. Мы всей семьёй в Новой Деревне. Заканчивается служба, расходятся прихожане...
Мы специально приехали к концу службы, чтобы отвезти отца Александра домой в Семхоз. Он устал, наработался на ниве Божией, а ехать надо на автобусе, потом на электричке. Хочется хоть как-то облегчить ему жизнь. Ну и поговорить «за эту самую жизнь», посоветоваться. Не без этой корысти.
Он выходит из храма усталый, но приветливый. Машет нам рукой. Долго стоит на крыльце, медленно спускается по ступенькам, никак не может идти дальше, потому что облеплен прихожанами. Одни деловито спрашивают что-то очень серьёзное и важное. Он коротко отвечает. Неофиты с восторженными лицами тянутся к нему, как подсолнухи к солнышку, перебирают ногами и даже немного подпрыгивают. Он с ласковой усмешкой гасит их восторги и советует прочесть определённые книги.
Мы терпеливо ждём, нам даже хорошо в этой дружелюбной суете. И вдруг наши дети – подростки, им двенадцать и четырнадцать, глазастые и дотошные, замечают вдалеке за оградой одиноко стоящие «Жигули», тринадцатая модель, серенькая, простенькая, как и наша машина. Но у нас – зелёная. Двое молодых парней, крепкие, упитанные, один – мордатый кудрявый блондин, брюки на подтяжках. Облокотившись на капот, они что-то жуют и пристально смотрят в нашу сторону. Вернее, в сторону Александра Владимировича и окруживших его людей.
«Всё ясно, – говорит встревоженно моя жена Регина, – Галина Борисовна приехала». Так в те годы называли кагэбэшников. Я вяло возражаю, мол, номера подмосковные, частные, машина неказистая, вряд ли это они. «Да зачем мне их номера, – всё больше возбуждается жена, – ты посмотри на их лучезарные хари!.. Надо пойти с ними поговорить». И, не слушая моих резонов, устремляется к молодым людям, уже на ходу что-то выкрикивая и яростно жестикулируя. Очень темпераментная у меня была жена. Была. И больше её нет. Как и отца Александра...
Александр Владимирович подходит к нам, обнимает, крестит.
– Куда это Регина помчалась?
– Гэбэшников перевоспитывать, обращать в веру.
Он звонко, заразительно хохочет. Какой у него чудесный смех, искренний, весёлый.
– Бесполезно. Они давно за мной ездят, но в контакт не вступают, смирные ребята. Отзывайте Регину, она только потратит свои силы понапрасну. Они же на работе, выполняют инструкции начальства, а те – ещё чьи-то инструкции.
Мужики вытирают губы и руки бумажными салфетками, что-то нехотя бормочут, не глядя на Регину, и садятся в машину. Она возвращается обратно, опустив голову, и что-то сама себе шепчет. Договаривает то, что не успела им сказать. Руки за спину, на поясницу. Так её отец Иван ходил, когда бывали какие-то трудности. Она подходит к нам, отец Александр её благословляет и весело успокаивает:
– Не утруждайте себя, милая, они люди подневольные, служивые, они ваши речи почти не понимают, в одно ухо входит, а из другого тут же вылетает, чтобы не застряло. Так они воспитаны и в этом не виноваты.
– Я им сказала, какой вы человек – свет и надежда многих людей, и вместо того, чтобы за вами следить, лучше бы послушали вашу проповедь, может быть, тогда у них в голове и в сердце что-нибудь и просветлится. А они мне сказали, что они здесь по личному делу и не понимают, о чём я вообще говорю.
– А ведь они правду сказали – это их личное задание, и всё остальное они не должны понимать. Ладно, поехали, ребятки, если не передумали, – лукаво улыбается Александр Владимирович.
Он со своим знаменитым портфелем, набитым рукописями, книгами, письмами. За рулём моя жена. Она более опытный водитель, и поэтому пусть сама везёт такого бесценного пассажира. Поехали.
Серая машина сразу устроилась за нами. Не маскируясь. За рулём тот кудрявый, в подтяжках. «Так до самого дома и довезут, чтоб не потерялся», – смеётся отец Александр. «Хотите, я от них оторвусь?» – лихо предлагает Регина. С неё станется! «Нет, нет, – успокаивает Александр Владимирович, даже руку положил на плечо. – Они отлично знают, где мой дом, и приедут прямо туда, так что бессмысленно. А вы, наверное, боевиков насмотрелись? Я тоже люблю боевичок посмотреть или какой-нибудь ужастик. Так хорошо переключает!»
Жена начинает с ним говорить о серьёзных вещах, которые её мучают, – о выборе пути для детей, о настроении, о тяжёлых мыслях, которые её посещают, о недостаточной вере. Он ей отвечает очень ёмко и убедительно. А потом вдруг шутит: «Налейте дома горячую ванну, полежите в ней, расслабьтесь, и жизнь вам покажется такой прекрасной!» Он весело смеётся, и жена тоже улыбается и «отмякает».
А те, сзади, чуть отстали, конспирируются, но видны отчётливо. Вот мы и подъехали к дому, а они встали где-то в переулке.
Отец Александр прощается, благодарит, ласково треплет детей по вихрам, благословляет. Зовёт к себе на ужин, но мы отказываемся. Уже поздно, да и «караул устал», надо служивых отпустить по домам.
Отправляемся домой. Они тут же пристроились за нами. Теперь я сижу за рулём. Влился в общий поток дачных машин, текущих к Москве, и оттуда не высовывался, ехал смирно, законопослушно. «Никого не трогаю, не шалю, починяю примус», – как говаривал булгаковский Кот...
«Караульщики» устроились на три машины сзади. И тоже не нарушали общего покоя и благонравия, хотя их присутствие почему-то ощущалось нами. Наверно, аура такая и привитый навсегда страх.
– Давай от них оторвёмся, – опять предложила жена, – они мне действуют на нервы. Нырнём в какой-нибудь проулок.
Я категорически против:
– Не надо показывать, что мы их боимся. Мы ничего плохого не сделали, государство не обидели, а помогли замечательному человеку, и это наше личное дело. Номер нашей машины они, конечно, записали. Будут проверять. Ну и что? А вот если замельтишимся, задёргаемся – тут мы для них лакомая приманка: ага, нервничают! Они как ящерицы и лягушки, – выбрасывают свой липкий язык только на подвижную цель. Если букашка-таракашка замрёт, то они на неё – ноль внимания, это не пища.
Сомнительная теория, но хотелось как-то успокоить жену. Она скептически хмыкала. А сын сказал: «Александр Владимирович это бегство не одобрил бы». И рубанул крепкой ладошкой.
Подъехали к окружной дороге, и вдруг «караульщики» исчезли. Зона их контроля, видимо, закончилась, и мы их больше не интересовали.
– Хорошо, когда всё хорошо кончается, – сказала наша рассудительная не по годам дочь, – спокойно и без них доедем.
Так и получилось. Больше мы с областной «Галиной Борисовной» не общались, и на том спасибо. Александр Владимирович вечером позвонил, проверил, как мы добрались, и, чтобы нас отвлечь, рассказал про себя и своего сына Мишку смешную историю.
Его сын (ныне он солидный государственный деятель, толстый и важный) в те годы был худым и лохматым юнцом, игравшим на гитаре в каком-то ВИА. Этих ВИА расплодилось тогда множество. И он позвал отца на выступление, чтобы тот оценил его творчество. Александр Владимирович пришёл в клуб, где должен был блистать Мишка. Пришёл к началу. Увидел каких-то патлатых молодцов, завывающих противными голосами и дёргающихся, как на верёвочках. С трудом досидел до перерыва и тихо-тихо побрёл восвояси.
Вечером примчался восторженный сын и с порога заорал:
– Ну что, понравилось?
Александр Владимирович вежливо ответил:
– Нет. Очень громко кричали. Я тебя и не узнал среди этих лохматых крикунов. И после первого отделения уехал, спешил на электричку.
– Как уехал? – изумился сын. – Я же выступал только во втором отделении. Ты меня даже и не видел, значит?
И долго оба хохотали.
А вообще отец Александр, не раз говоря с моей женой о серьёзной музыке, считал её очень важным подспорьем в деле умягчения нравов. «В этом суровом и жёстком мире, который нас окружает, музыка является ступенькой к очищению души и, значит, приближением к Творцу. Поэтому ваши труды и напряги, Регина, не пропадут впустую». Так и получилось. Дети выросли неплохими людьми и хорошими музыкантами...
«Дай нам помнить о краткости жизни, чтобы память смертная была для нас силой трудолюбия и служения», – говорится в молитвах о. Александра Меня. Каждая строчка его молитвенного опыта бесценна и помогает дальше жить и молодым, и старым. И в этом тоже его подвиг.