ПАМЯТЬ
Два года назад не стало писателя Вячеслава Дёгтева Такие люди не уходят. И книги, написанные пером ярким, талантливым, задевающим самые тонкие струны сознания читателя, не забываются. Одну из последних Вячеслав Дёгтев назвал «Крест», и она живёт в нас теперь как знак судьбы.
Он жил и писал страстно. До конца отдавался тому, о чём писал. Сюжеты его повестей и рассказов поражали, порой били наотмашь, слово – ёмкое, колоритное, насыщенное соками живой жизни – завораживало. Проза Дёгтева заставляла чувствовать, будила мысль, требовала от читателя: «Не спи! Действуй, здесь и сейчас же!»
В моём личном архиве – запись первого с ним разговора, в тот день, когда он впервые пришёл в редакцию газеты, где я работала. Он ещё не был известен в столице. Но у себя дома, в Воронеже, Дёгтев печатался широко, работал в «толстом» журнале «Подъём».
В тот памятный для меня день он появился в редакции неожиданно. Так и стоит перед глазами его красивая, мощная фигура. И чувствую до сих пор, как буравит он меня цепким и острым взглядом, желая зацепить.
Он положил на стол, уверенно и с чувством собственного достоинства, аккуратные тоненькие листки рукописи: в правом углу сверху было подчёркнуто – «фамилию писать через «ё»: Дёгтев (он никогда не забывал вписать эту строку).
Уроженец деревни из Воронежской области, что южным краем граничит с Доном, он гордился, что происходит из рода потомственных землепашцев сын деревенского кузнеца, и сам кузнец, и фамилия пошла от едкого и сочного русского слова «дёготь»: без дёгтя ни одна телега с места не двинется.
– Я до 26 лет жил в деревне, поставил дом, во мне 96 кг – нормальный русский шестипудовый мужик, – сказал он весомо и, спросив разрешения, осторожно присел напротив ждать, когда я прочту его рассказ. Наступила напряжённая тишина.
Читаю напечатанные на простенькой машинке строки:
«Странно – ты девушка… Все русские уже в пятнадцать лет – джаляб.
– Ну, почему вы так о нас?
– Почему? А потому что вы – вырожденцы. Как всякие холопы, вы не уважаете себя, поэтому вы обречены… Все империи и все великие народы погибли от распущенности и разврата. Вы обречены на вымирание. Как Рим, как Византия… Ваши призывники боятся идти служить, у нас – все наши мужчины воины…»
Это был знаменитый теперь рассказ Вячеслава Дёгтева «Джаляб». Потом были не менее жёсткие и страшные и другие, был «Псы войны», вызвавший в печати нешуточные «бои», принёсшие автору немало страданий.
По окончании чтения я долго молчала, опустив голову, не сразу справившись с накатившей волной чувств.
– Страшно. Жестоко, – медленно проговорила я, ещё не зная, что скажу дальше.
Он ждал этого слова, ждал, как сигнала к наступлению. Заговорил страстно и порывисто:
– Жестоко! А жизнь – не жестокая?! Это же НАША ЖИЗНЬ, другой нет и, наверное, долго ещё не будет!!!
А у нас развели психологию «вечных мальчиков»! До семидесяти лет бренчат под гитару неувядающий «Троллейбус», а на Родине снаряды рвутся, слезами детей залита земля, окровавлены ближние и дальние границы, урезано поле Отчизны! А народец всё подхихикивает, по-прежнему «кукиш в кармане» прячет. Стыдно.
– Вы давно пишете? Бывали в Чечне?
– Конечно. У меня вообще богатая биография – служил, летал на самолётах Л-29 и Миг-17, работал по демобилизации на газодобыче в Туркестане, был разнорабочим, был помощником машиниста… Да не в этом дело!
– А в чём же?
– Да в том, что творится в стране! России навязывается психология нытиков. Кто-то делает это, плетёт интригу, ссорит народы России. Я написал об этом в рассказе «Кинжал»…
Он замолчал, посмотрел на меня испытующе. «Да стоит ли вообще с тобой откровенничать? Поймёшь ли?..» – прочла я в его дерзком вызывающем взгляде.
Потом сказал, как отрубил, припечатал:
– На Руси испокон веков почитали Александра Невского! Суворова!
И опять замолчал, оборвав себя почти на полуслове, а потом вдруг решился: заговорил горячо, страстно, доверчиво, точно окончательно уверился, что найдёт не только понимание, а нечто большее, в чём – я почувствовала это каким-то шестым чувством – он очень нуждался:
– Из какой же такой морали родились комитеты солдатских матерей, героями стали самоубийцы? Объясняют – режим довёл. Не по-русски всё это! Русский человек всегда умел постоять за себя. Отступничество от жизни – грех великий. Человек обязан уметь себя защитить, свои правила жизни, свою мораль. А жизнь на Руси лёгкой никогда не была, обратитесь хоть в дальнюю нашу историю, хоть в ближнюю…
Я начал писать под влиянием смерти прадеда. Он умер 7 ноября 1974 года, коммунист, организатор первых коммун на деревне, участник 1-го Всероссийского крестьянского съезда. И дед мой, Максим Терентьевич Дёгтев, был коммунистом, председателем колхоза. В 1942 году сам себя приговорил – застрелился, потому что не хотел идти в лагерь с клеймом «враг народа». У меня есть об этом рассказ. В нашей семье никогда никаких обид по этому поводу не держали. Понимали – были определённые «правила игры»: выбрали тебя председателем колхоза – давай выполняй план, получишь награды. Не выполнил план – отвечать будешь, не сумеешь – стреляйся. Жестокая, но справедливая мужицкая правда.
«Юношеский максимализм? – задавала я себе вопрос, слушая его. – Но ведь не так уж и молод. Берёт жизнь круто, мыслит – как пласты земли плугом отваливает – широко, масштабно».
Вспомнилось: «У меня есть об этом рассказ». Вот он – «Тесные врата». Сказ о том, как привёз отец сына, уже в наши дни, в родную деревню, на погост, – поклониться деду, своему отцу, застрелившемуся у сына на глазах.
…Шолохов, Бондарев, Казаков… У него были очень личные отношения с этими писателями. Нет, не рассказывал он о «своих» встречах с ними. Да неизвестно, были ли таковые, не цитировал он их строки в своих произведениях, намекая на какую-то особую «близость». Он «продолжал» в себе жизнь этих мощных художников, сильных и ярких людей, перед которыми испытывал особый трепет и уважение. Их отношение к литературе и русской судьбе, их раздумья и мысли аккумулировались в нём как естественный ход истории, покоряющей всё новые и новые пространства жизни. Они воплощались, обогащённые новым его опытом, его страданиями и поисками правды жизни и искусства, к служению которому он относился очень серьёзно.
Одному из самых сложных своих рассказов, философски насыщенному, отягощённому противоречивыми думами и сомнениями, бунтующему против мелочности и в то же время трепетному в лирической своей незащищённости и поэтичности – «Недогоревшая свеча», – он предпослал эпиграф из Юрия Казакова: «Настоящий писатель – это прежде всего писатель, думающий над вопросами важными».
– Я пишу с пятнадцати лет, печатаюсь – с семнадцати лет, – говорил он напористо. – И считаю, что писатель в жизнь литературы должен врываться, входить в неё так, как Горький, Чехов, Джек Лондон, О.Генри, – писать потому, что так велел тебе Бог. Тогда ты действительно писатель. Есенин погиб в 30 лет, Маяковский застрелился в 35, Шолохов выпустил «Тихий Дон» в 25. Нет «молодых писателей» или «старых писателей». Есть или – писатель, или – не писатель.
Да, Вячеслав Дёгтев был категоричен в суждениях и поступках.
О любви писал пронзительно. Его прозу не спутать ни с чьей другой. Романтик, он умел видеть покоряющую КРАСОТУ И ВЕЛИЧИЕ МИРА. И воспел их. Ушёл из жизни молодым.
Таким и остался в нашей памяти – неповторимым русским писателем.