Беседу вёл Роман Богословский
Литературный критик Антон Осанов не так уж и давно засиял на литературном небосклоне России. Той же Валерии Пустовой он годится в литературные сыновья. Однако не так важно когда. Главное – как. Осанов уже заявил о себе как довольно жёсткий и внятный литератор со своим особенным взглядом. Так же он и на вопросы отвечает – чётко, точно, продуманно и интересно.
– Антон, как литературный критик ты много читаешь и пишешь о новых книгах. Можешь дать общую оценку вектора – куда, как и по каким тропам идёт нынешняя русская литература? Чем она отличается от литературы, условно, двух прошлых десятилетий?
– Моих сил хватит только на интуицию: русская литература движется к осознанию своего собственного интереса. В этом она следует за курсом страны. В ближайшее десятилетие наша словесность станет более частной, насущной, своей. Она упростится, но лишь затем, чтобы нащупать под собой новое личное основание. На практике это будет означать отпадение от глобальной повестки, утверждение места и человека. Прогрессивная по темам и формам проза будет вглядываться в локальное так же, как обратятся к нему те, кто прежде строил пространные геополитические или метафизические доктрины. Мы все ощутили на себе, что такое пришествие истории. В эту пору даль забывается. Ближе становится земля.
– Как раз о «пришествии истории»: сегодня в России наблюдается мощное движение прозы и поэзии, созданных «на базе СВО». Нет ли у тебя опасения, что все остальные темы будут задвинуты на задний план? Ведь уже сейчас очевидно, что книги, написанные про другое, звучат гораздо в меньшей степени, нежели «Z-литература».
– Я знаком почти со всей большой прозой о СВО, и мне попались лишь две интересные вещи: повесть «Пинега» Варвары Заборцевой, потерявшей на войне отца, и гонзо-очерк о преступно убитом Игоре Мангушеве от издательства «Чёрная сотня». Особняком стоит шлемоблещущий сборник «Уходящая раса» Александра Сигиды-младшего, поэзия настолько режущего генеза, что от неё отводят глаза. Для стоящих книг о войне ещё просто не пришло время. А имеющиеся зачастую «звучат», потому что ими трясут с обязывающим криком – и ладно бы это был «Я воевал!», так нет же – «Я видел, как воевали!».
– В девяностые и нулевые в России царствовал постмодернизм в основном в виде сорокинизма и пелевинизма. Потом поляну забрали новые реалисты. После них пришли мы – ещё более новые реалисты. А чем сегодняшние тридцатилетние авторы отличаются от перечисленного? Вот пару лет назад в литературных кругах поговаривали о метамодернизме – это, по-твоему, вылилось в какое-то новое слово, в вектор?
– Метамодернизма не существует, у него нет своих оснований. Это был акционистский розыгрыш, в котором сейчас участвуют те, кому трудно признать, что его обманули. А словосочетание «новые реалисты» говорит мне лишь то, что когда-то, вероятно, существовали старые. Насколько я знаю историю литературы, реализм имеет весьма спекулятивные отличия от натурализма. Поэтому мне больше нравится предполагать, что Роман Сенчин – это новый натуралист. По-моему, так гораздо точнее! Тридцатилетние же – я называю их поколением я/мы – в основном заняты вопросами идентичности. История, любовь, политика, все протяжённые надличные категории интересуют их как фон проявления себя. Это писатели, которые самопредставляются в проблеме. Как только будет исчерпан её потенциал, распадётся и этот эпифеномен.
– Хорошо, а нет ли у тебя ощущения, что в основной массе сегодня читают серьёзную литературу лишь критики и люди, как-то связанные с писателями – друзья литераторов, друзья их друзей? Иными словами, каждый писатель сегодня – это предводитель небольшой секты, а не производитель глобальных смыслов для страны в целом. Так ли это?
– Если под серьёзной литературой понимается что-то вроде «Плана D накануне» Ноама Веневитинова или «Exodus Dei» Андрея Петрова, такие тексты и не могут быть предметом массового рассмотрения. Если речь о премиальной литературе, то за некоторым исключением читателя она действительно не имеет. Такие тексты пишутся и потребляются в сообществе, читатель же обосновался в жанре. По счастью, эти позиции всё чаще совпадают. А глобальное временно отступило. Сегодня время малых уверенностей и частных этик. Все понемногу откатываются на какие-то иные, свои позиции, чтобы пережить грядущий исторический катаклизм, а потом пересобрать новые отношения, может быть, даже новую глобальность.
– Да, но кроме исторического есть ещё фактор политический. За последнее время Госдумой принят ряд законов, существенно ограничивающих литераторов в том, о чём они могут писать. Все мы помним восьмидесятые и русский рок, когда музыканты, к примеру, питерского рок-клуба носили на литовку свои тексты с подписью «Пахмутова – Добронравов», то есть откровенно смеялись над законами цензуры и надзорными органами. У нас так же будет или сейчас всё иначе?
– У нас нет цензурного органа, есть попытки государственного вмешательства в рынок, но пока рынок (даже ограниченный) существует, цензура в том числе является возможностью продвинуть свой текст. В этом смысле Госдума сделала литературе воистину царский подарок. В идеале литература должна регулироваться внутрилитературными средствами, а государство – играть лишь арбитражную роль, отсекая от рынка заведомых коллаборационистов. Пусть литература растёт как дикое древо. Оно способно само сбросить негодные ветви.
– А совместимы ли цензура и самоцензура автора произведений? Что если писатель боится и говорит всем, что занимается только самоцензурой, а на самом деле – подстраивается под цензуру? И сразу выбирает темы с мыслью «как бы чего не вышло»?
– Это значит, что из его книжки тоже ничего не выйдет.
– Как ты считаешь, крупный литератор может родиться лишь в определённую эпоху или «крупность» от политико-идеологической парадигмы не зависит? Что нужно, чтобы в стране появлялись новые Достоевские и Толстые?
– Для их появления необходимо насытить нижние слои культуры, тот смысловой чернозём, благодаря которому возможна общая для современников концептуализация. Сначала нужно накопить запас имён, тем, мемов, текстов и ситуаций, причём не только высокого, но и самого низкого передела, вплоть до криминальной хроники и конфузов. Лишь из такого компоста поднимается то, что может быть важно для поколения. Наш компост почти вызрел и ближе к концу 2020 х начнёт родить. Первым предвестником я считаю роман «Да» Антона Серенкова, книгу с совершенно иной предысторией чтения, нежели предлагает нам устаревшая премиальная литература. Она просто не поймёт, почему после имени и фамилии сейчас нужно спрашивать «градус».
– Мы уже много лет слышим, что литературная критика в России умерла. А ты что думаешь? Какова вообще роль критика произведений литературы в современном мире? Она вообще есть?
– Без понятия. Я вижу задачу критика довольно просто: прочти, составь иерархию, предложи её публике. Пользуясь случаем: Эдуард Веркин – лучший современный русский писатель.
– Ох, как много читателей предложат свои фигуры! Но интервью с тобой, поэтому – принимается. Вопрос на миллион: должен ли критик писать за деньги? Если да – то в каких случаях? Если нет, то почему?
– Конечно, должен. Желательно во всех случаях, кроме тех, когда деньгами оплачивают нужное мнение.
– Есть у нас небольшое литобъединение, которое ставит своей задачей очернение определённых издательских проектов и литераторов, которых те издают. То есть объективной критики у этих ребят нет по определению – они изначально создавались именно для написания негативных рецензий. Что ты думаешь о таком подходе?
– Объективной критики не существует. Это всегда срез определённого восприятия. Критик интересен своей субъективностью, тем, как именно он преломляет текст. В критике мы смотрим не только на произведение, но и на судящего о нём, соглашаемся с его доводами только в том случае, если сам говорящий кажется нам содержательным. Поэтому, если кто-то раз за разом очерняет чужие работы – значит, он просто чёрен внутри. Вынесите обидчику такой вердикт, и он окажется посрамлён.
– Сегодня я повсеместно наблюдаю, как литераторы отменяют друг друга на фоне отношения к СВО: вчерашние друзья не здороваются, не участвуют вместе в каких-то мероприятиях. Это, с твоей точки зрения, нормально? Это пройдёт, схлынет? Или раскол на десятилетия?
– Идёт война за выживание России и русского народа, если для каких-то российских литераторов существуют доводы большей важности, то они либо превозмогшие мирское гении, либо их интеллект можно оценить в полбуханочки бородинского. И гениев среди современных писателей я пока что не наблюдал.
– И напоследок посоветуй, каких ещё литературных критиков кроме тебя есть смысл сегодня читать?
– Самым сильным литературным критиком считаю Кирилла Анкудинова. Он находится ровно на том удалении, которое позволяет видеть литературный процесс во всей его протяжённости и полноте. Валерий Иванченко – умный начитанный человек, который крайне вовремя матерится. С таким интересно выпить пива. Василий Ширяев – главный апофеник русской критики. Ещё он очень круто выглядит.