Мне пришло в голову, что когда один поэт положительно отзывается о другом, то прежде всего отмечает в нём наличие тех самых качеств, которые наиболее ценит в себе самом – или которыми наиболее хотел бы обладать (что, по сути, почти одно и то же: различие только в наклонениях).
И когда в статье Марины Кудимовой «Обитель на горе» («ЛГ», № 39, 2012), посвящённой Марине Цветаевой, я прочёл: «Её роман с русским языком, намертво отдавленным сегодняшней культмассовой Ходынкой, занимательнее её эротических переживаний, часто разжигаемых в вечном страхе поэта перед творческой немотой. Метру и ритму – двум жестоким, не хранящим в кармане альтернативного пряника укротителям стиховой стихии, – Цветаева покорялась, как ни одной из своих страстей», – то уже не мог не соотнести навсегда этих слов с их автором.
Что, на мой взгляд, даже справедливее, если принять во внимание такое признание Кудимовой: «Я выросла среди зэков, только что поменявших лагерь на лесоповал и воспринимавших уральское поселение отнюдь не как освобождение. Их язык был явлением скорее декадентским, чем традиционно фольклорным – смесь фени и книжности: на зонах все много читали. Меня воспитали дед, полуказак-полухохол и ярый книгочей, и бабушка – из дворян, выпускница института благородных девиц. А также наш сосед, колымчанин-рецидивист с резаной губой, который при мне единственный раз выругался срамно, ожёгшись молодой крапивой» («Сибирские огни», № 5, 2011).
После этого и во фразе «высосанная из критического пальца тема «Цветаева и быт» заняла место темы «Цветаева и Бог» и её многочисленных ракурсов – «Цветаева и богоборчество», «Цветаева и демонизм» легко поменять фамилию героини на фамилию автора, «Цветаеву» на «Кудимову». Действительно, быта в стихах Марины Кудимовой хватает, но он существует в них не сам по себе, но как способ говорения с Богом. Показательно в этом отношении стихотворение «Плацкарта», где проводник, не дающий одеял, предстаёт Богом для пассажирок. Притчевость – одно из основных качеств творчества Кудимовой.
А вот наблюдение Кудимовой касательно того, что «Цветаева и Достоевский» – ещё одна голевая передача, прошляпленная критической сборной» и что «многие стихи Цветаевой могут быть условно обозначены как стихи женщин Достоевского, будь то Грушенька или Настасья Филипповна, Лиза или Аглая, которые, по сути, те же инфернальницы, что и первые», наталкивает на мысль о том, что и у самой Кудимовой в стихах очень много как «достоевского» («пожизненная, сугубо русская солидарность с бедными, естественная для большого поэта, роднит её с Достоевским в вышних»), так и «антидостоевского», то есть скрытой полемики (маленький человек ей «умилителен, но скучен»).
Вот-вот выйдет восьмая поэтическая книга Марины Кудимовой – собрание стихотворных повестей, рассказов, романов, фотомонтажей, радиокомпозиций, сцен, сценариев и проч., где традиционные (архетипические) герои русской литературы предстают в новом повествовательном ключе. Листая-читая её книжки, часто просто нельзя не вспомнить затрёпанные, но такие верные слова Афанасия Фета о книжке Фёдора Тютчева: «Вот эта книжка небольшая / Томов премногих тяжелей» (а если вспомнить о двадцатилетнем перерыве в хронологии поэтических изданий Кудимовой, то в голову лезут ещё и не менее часто цитируемые строки Николая Ушакова: «Чем продолжительней молчанье, / тем удивительнее речь»).
Восемь книг для поэта, отмечающего шестидесятилетие, – это много или мало? Книг такого веса, думаю, много. Раз есть такие стихи – значит, не так всё беспросветно в нашей стране. И долгой паузе в книгопечатании Кудимова уже не огорчается, говоря: «Я теперь понимаю, насколько промыслительно моё непечатание столько лет. Только теперь я добилась от всех текстов, чего хотела».
С последним утверждением позволю себе не согласиться: ступая вперёд, она продолжает оглядываться назад. Тексты её непрерывно меняются: «Утюг» начинался в начале 80-х, а к нынешнему виду пришёл в 2000-м. «Целый Божий день» достиг современной стадии развития в 2011 году. Да что говорить: даже стихотворение «Петрополь» успело значительно измениться за короткий промежуток между «Черёдом» и следующим сборником. Ни один текст я не посмею считать каноническим: примерно так же множество раз возникали «окончательные варианты» ахматовской «Поэмы без героя». Поэтому, ожидая встречи с новыми сборниками, что, несомненно, приведёт к расширению кудимовской вселенной (а о преимуществах более широкого контекста говорят многие рецензенты), хочу завершить свой тост прошлогодним четверостишием, которым поздравлял «Марин Владимну» с 59-м днём рождения:
Шестидесятая страница,
А томик только начался –
И могут век ещё твориться
Кудимовские кудеса!