Виктория КРАСНЫХ, профессор МГУ им. М.В. Ломоносова
Многообразие, многоликость, полифоничность языков и культур – это хорошо или плохо (дискуссия: «Останется ли русский великим и могучим». – «ЛГ» № 3, 5, 6, 10, 16, 23–24)? Это «поле битв» или «плавильный котёл»? Это добро или зло как для отдельного человека, вынужденного жить в условиях подобного «многоголосья», так и для государства в целом? Это условие для обретения или потери своего лица, своего (и только своего) голоса?
Эти вопросы, на которые мы с неизбежностью обязаны дать ответы (и чем скорее, тем лучше), возникли не сегодня и даже не вчера. Думается, они появились тогда, когда стала формироваться культурно-языковая полифоничность бытия человека как таковая. А началось это, вероятно, тогда, когда древнейшие племена поняли, что они не одиноки в этом мире и что есть иные / другие, которые, с одной стороны, подобны им, но с другой – отличны от них и с которыми им теперь придётся иметь дело. Так почему же именно в последние годы эти «проклятые вопросы» всё очевиднее встают перед нами?
Причины, вероятно, следует искать в значительных и достаточно стремительных изменениях условий жизни самого человека: это и новые средства передвижения, позволяющие за короткое время переместиться на значительное расстояние; это и новые технологии, делающие возможным сиюминутное общение людей, находящихся в разных точках земного шара; это и определённые изменения в социально-экономической и политической сферах, открывшие многие границы или как минимум значительно облегчившие переезды из страны в страну, с места на место; и т.д., и т.д. И как следствие – участившиеся и ставшие более интенсивными, продолжительными и даже постоянными контакты представителей разных культур, которые раньше могли вообще не знать о существовании друг друга. В результате мы имеем явные тенденции к небывалому по масштабу смешению языков и культур и тем самым к определённому смещению культурных доминант, изменению паттернов культур, иерархий ценностей и т.д., и т.п.
Кроме того, конечно, нельзя не вспомнить и процесс глобализации, направленный, по моему глубокому убеждению, в первую очередь на унификацию всех человеческих обществ по единому образцу и, следовательно, на нивелирование социально-культурных особенностей и усреднение «типичного» представителя человечества. Очевидно, что у этого процесса есть и вполне объективные причины, и вполне положительные черты и результаты. Но вместе с тем нельзя закрывать глаза на те проблемы, которые этот процесс, что легко объяснимо, порождают. Так, унификация совершенно естественно вытекает из идеи создания единого человеческого общества, живущего по единым законам, исповедующего единые ценности, преследующего единые цели и т.д. Возможно, это хорошо и это правильно. Но при этом не стоит забывать, что унификация идёт, по крайней мере сейчас, на основе европоцентризма (не в географическом, а в культурно-идеологическом плане), а человечество всё-таки намного богаче и разнообразнее. Далее, для унификации абсолютно необходимо всех, так сказать, причесать под одну гребёнку, что не может не привести к вышеупомянутому нивелированию различий. Правда, с другой стороны, поскольку усиливается сопротивление воздействию извне, это не может не привести и к росту этнокультурного, национально-культурного и прочего самосознания, что мы и наблюдаем в наши дни, а это, в свою очередь, провоцирует дополнительные межкультурные конфликты и способно вызвать серьёзную конфронтацию между цивилизациями. Думаю, что можно не приводить примеры, достаточно просто включить телевизор или выйти в Интернет и посмотреть на события последнего времени.
Переводя этот разговор на уровень отдельного человека, мы имеем в перспективе некий «идеал» – «типичного», «среднего» представителя рода человеческого вне его языковой, социальной, культурной и прочей принадлежности. И здесь нужно сказать следующее. Во-первых, это всё-таки не очень возможно по определению, поскольку каждый человек рождается и социализуется в определённом обществе, в условиях определённой культуры, в окружении определённого языка и, значит, как личность не может не нести на себе следы той «матрицы», которая и предопределяет его становление как личности. То есть по сути своей идея создания «среднего землянина» – это некий утопический даже не проект, а прожект. И можно было бы по этому поводу особенно не волноваться, но тут появляется «во-вторых». А во-вторых, процесс, направленный на достижение этого недостижимого «идеала», уже запущен. И вот тут следовало бы всегда помнить, что любое усреднение есть в основе своей упрощение. Усреднённый язык – это язык упрощённый, лишённый своих богатств: лексико-грамматических, стилистических, жанровых, диалектных и проч., и проч. Усреднённое искусство – это искусство упрощённое, адаптированное или специально созданное для среднего потребителя, с чёткой ориентацией на его желания, потребности, предпочтения и вкусы. Усреднённая культура – это культура выхолощенная, мёртвая. Культура не может быть «усреднённой», как не может быть «осетрина второй свежести». Конечно, её можно положить на прокрустово ложе некой «новой», глобальной цивилизации и «убрать всё лишнее», но что мы получим в результате? Упрощённую культуру? Но, простите мой натурализм, можно ли считать человека, побывавшего в руках палача и лишённого рук, ног и головы, «упрощённым» вариантом человека?
Может сложиться впечатление, что это все приведённые рассуждения касаются «мира вообще», но не России, поскольку Россия всегда была многонациональным, полиэтническим, поликонфессиональным государственным образованием. Следовательно, можно было бы предположить, что за время существования нашей страны уже накопились необходимые и достаточные знания, умения и опыт (как положительный, так и отрицательный), которые могли бы позволить не просто справляться с существующими проблемами, но и не допустить их возникновения. Однако мы, к сожалению, не используем то, что имеем, и снова пытаемся наступить, скорее, даже прыгнуть с разбегу, чтобы «почувствительнее» было, на инструмент, в наибольшей степени подходящий для этой нашей любимой забавы. Но эмоции в сторону.
Сегодня, как представляется, сложились две основные точки зрения, две противостоящие друг другу позиции, проповедующие в радикальных своих проявлениях, с одной стороны, «алармистский» подход, с другой – «благостный». И если первый предлагает рассматривать всё происходящее в языке и культуре и с языком и культурой как полнейшую катастрофу: язык «портится» (или уже «испорчен»), культура гибнет (или уже погибла), то второй подход базируется на взгляде отстранённого наблюдателя, утверждает, что ничего страшного не происходит, всё нормально и «естественно», и призывает к спокойствию и терпимости. Думается, что истина, как всегда, где-то посередине между этими двумя «экстремумами». Но это именно «золотая середина», а не зияющий ноль, т.е. отсутствие какой бы то ни было позиции.
Итак, культурно-языковая полифония в современной России (а мы именно об этом сейчас говорим) не должна стать поводом для уничтожения «плавильного котла», благодаря которому мы получили в наследство от наших предков тот русский язык и ту русскую культуру, которые сформировали нас сегодняшних, с нашими ценностными ориентациями и установками, с нашими представлениями о добре и зле, о том, что достойно или недостойно человека, и прочее. Думаю, что сегодня вряд ли кто-то откажется от таких слов, как хлеб, лошадь, собака, или университет, факультет, кафедра, или автобус, или банк, или – страшно сказать – президент. А ведь это всё заимствованные слова, но они стали русскими. И не только потому, что они «привычны» и не режут слух, но и потому, что изменяются по правилам русской грамматики. Разве не так? Что касается русской культуры (что с «большой буквы» – Пушкин, Толстой, Чайковский, Левитан, что с «маленькой» – той среды, в которой мы живём), то это предмет отдельного большого разговора, но общее правило здесь то же: сталкиваясь с иным (другим) чужим, русская культура либо отторгает это как чуждое, ненужное, либо принимает, впитывает в себя и в конце концов делает своим. Например, какие бы новые паттерны поведения ни предлагались нам сегодня, современные студенты, как показывает опыт, не будут ябедничать преподавателю, что их сосед по парте списывает, ибо такое поведение есть «предательство» и не может оцениваться иначе как недостойное и предосудительное. Явное отторжение. А вот Дон Кихот стал «нашим» (кстати, несколько отличным от своего европейского образа: у нас – бессребреник, там – скорее, дурак). И «наша» Золушка, как показывают исследования, в первую очередь трудолюбивая, добрая и безотказная, а уже только потом удачно вышедшая замуж, а европейская и американская – именно удачливая новобрачная (так, у нас этим именем в основном называются всякие чистящие-моющие и прочие средства и хозяйственные магазины, а у них – брачные салоны). Примеры можно множить, но и сказанного, думаю, достаточно.
Значит ли это, что я полностью разделяю позицию сторонников «благостного» подхода? Вовсе нет. Разумеется, я никогда не соглашусь с иногда высказываемым мнением, что любые заимствования не только из других языков, но и из различных диалектов, социолектов и подобного «портят» язык. Напротив, считаю, что чем разнообразнее язык в своих вариантах, тем он богаче. А вот что меня действительно настораживает, так это то, что начинается «ползучее вторжение» в русскую грамматику. Вспомните рекламу: «Вместе с Coca-Cola», «Больше Fanta». Когда это написано латинскими буквами, это не производит столь душераздирающего впечатления (в конце концов это названия брендов). Но когда это звучит… Вслушайтесь: «Вместе с Кока-КолА», «Больше ФантА»… И вот это уже опасно. Конечно, мне можно возразить: мало ли метро, такси, пальто, кенгуру и прочего в русском языке! Немало. Но дело в том, что эти слова в принципе в русском уже изменяются по падежам («Купи, пожалуйста, «Кока-колу», «Хочешь ещё «Фанты»?), т.е. они вполне «обрусели», и вот появились контексты, где склонение уже необязательно, или как?
И ещё одно соображение. Оно касается идеи «терпимости к чужой речи»: «И язык другой группы нельзя объявлять испорченным или вредоносным. Одна из главных стратегий в области языка – терпимость к чужой речи, даже если она не соответствует вашим нормам. Только тогда остаётся возможность повлиять на неё. А если говорить: ты идиот, произносишь то-то и то-то неправильно, общение станет невозможным. Тогда наших рекомендаций никто не услышит» (Максим Анисимович Кронгауз, «Литературная феня». – «МК», 28.11.11). Глупо спорить с предлагаемой установкой на диалог. И не менее глупо и абсолютно бесперспективно называть кого-то идиотом, говорящим на «вредоносном» «языке», и обвинять во всех смертных и не очень грехах. Это всё так. Но вместе с тем позволю себе заметить, что в данном случае мы со всей очевидностью имеем дело с двумя принципиально различными ситуациями.
Первая ситуация – это ситуация с русским языком за пределами России, т.е. его состояние и развитие, так сказать, «вне». Эта ситуация существовала всегда (и в Российской империи, и в Советском Союзе). Совершенно очевидно, что сегодня проблема языка русских диаспор приобретает всё большую остроту и в собственно лингвистическом плане, и в плане политическом (вспомним, например, только что прошедший в Латвии референдум о статусе русского языка). Понятно, что в данном случае речь идёт в первую очередь о языке русскоговорящего населения бывших советских республик (хотя есть большие русские диаспоры и в других странах: США, Германии и др.). Вряд ли кто-то возьмётся отрицать тот факт, что в силу тех или иных причин русский язык диаспор имеет определённые отличия от того языка, на котором говорят в метрополии (безусловно, есть некоторые исключения, но они, скорее, лишь подтверждают общую тенденцию). Эти отличия осознаются многими, в том числе теми, кто живёт на территории других государств, как носителями языка, так и профессионалами-лингвистами. Изучение и выявление различий между языком диаспоры и языком метрополии украинскими коллегами привело, например, к возникновению так называемой геолингвистики, основополагающая идея которой сводится к следующему: если есть американский английский, то почему не может быть украинского русского? Можно по-разному относиться к такой постановке вопроса, но в этой позиции есть свой резон. Хотя вопросов в целом от этого всё равно не становится меньше.
Вторая ситуация – это ситуация внутри России. И вот тут есть серьёзная опасность, если занимать позицию «абсолютной терпимости», доведённой до логического конца (т.е. до полного абсурда). Дело в том, что если подходить к проблемам русского языка внутри страны так же, как к проблемам русского языка за рубежом, то мы рано или поздно окажемся в ситуации действительно «за рубежом». Ведь речь идёт о разрушении единого «языкового» пространства страны.
То же справедливо и по отношению к культуре. И тут не помогут 100 книг, обязательных для прочтения, ибо каждый будет читать их глазами представителя своей культуры и оценивать сквозь призму своей культуры. Подумайте, как в республиках, где традиционно сильны позиции ислама, будет оцениваться «поведение» Анны Карениной или Маргариты? Как будут восприниматься вызывающие слёзы не только у детей судьбы Муму или Белого Бима (не самых, замечу, «чистых» животных)? Какое впечатление произведёт сюжет «Дамы с собачкой»? Сразу скажу, что это не пустые домыслы, а некоторые выводы из проведённых исследований и из личного опыта. Разумеется, я никоим образом не хочу сказать, что одна культура лучше другой, что представители одной культуры более жестокосердны, чем другие. Ни в коем случае! Но есть разные культурные ценности, есть разные ценностные установки, есть разные паттерны поведения, санкционированные и одобряемые обществом (а значит, культурой), есть разные представления о том, что достойно, что нет, и т.д., и т.п. И не учитывать этого нельзя. В данном случае мой пафос сводится к следующему: просто обязать всех прочитать книги из назначенного списка – это значит сделать колоссальную ошибку. Необходимо многое объяснять, прояснять, разъяснять в той культуре, которая не является первой родной для конкретного человека. Показывать, что, несмотря на подчас многие внешние различия, мы во многом похожи и что у нас есть основа для взаимного понимания и уважения, было бы желание. А это желание надо формировать.
К сожалению, у нас ныне нет единого образовательного пространства, о чём уже не один год говорят многие учителя. Сейчас идёт процесс разрушения единого культурного и языкового пространства (вернее – культурно-языкового, если помнить неразрывную связь языка и культуры), полифония превращается в какофонию. Не хочу никого пугать, но если этот процесс завершится, то это приведёт к краху страны как единого целого. Как целостного историко-социо-культурно-языкового образования, имя которому Россия.