Так считает китайский славист, профессор Лю Вэньфэй, вклад которого в популяризацию русского языка и литературы в Китае трудно переоценить. В преддверии VIII Международного конгресса переводчиков, который пройдёт в Москве с 5 по 8 сентября, мы побеседовали о Пушкине и Бродском, особенностях перевода поэзии и впечатлениях профессора от России.
– Как началось ваше знакомство с русской литературой? И почему вы решили заниматься ею профессионально?
– Когда произошло моё первое знакомство с русской литературой, честно говоря, я уже не помню, но есть доказательство, что случилось это очень рано, вероятно, в 1960 е годы. В то время мои родители были школьными учителями, и у нас дома было несколько русских книг. Одна из них, тонкая, с иллюстрациями и без обложки, стала моей любимой: в ней рассказывалось, как двое мальчиков вместе с матерью поехали в Сибирь к их отцу на Новый год. Многие годы спустя я увидел эту книгу в университетской библиотеке – узнал её по иллюстрациям. Это был рассказ «Чук и Гек» Аркадия Гайдара. Думаю, что я читал эту книгу, когда мне было 5 или 6 лет.
Что касается того, почему я выбрал русскую литературу как свою профессию, то я сказал однажды в интервью, что это «случайная встреча». В 1977 году я успешно сдал экзамены в университет. Я хотел стать студентом факультета журналистики, но в итоге неплохо сдал экзамен по английскому, и поэтому меня приняли на факультет иностранных языков, и из-за моего возраста (я был самым юным среди новых студентов) меня «заставляли» учить русский язык, потому что в университете считали, что молодому легче выучить новый иностранный язык с нуля. В университете я ещё больше полюбил литературу, а моей специализацией был русский язык, и это сочетание, естественно, вызывало у меня интерес к русской литературе. Поэтому после окончания университета я поступил в аспирантуру Академии общественных наук Китая. А уже после аспирантуры стал профессиональным научным сотрудником Института иностранных литератур Академии общественных наук Китая.
– Сколько времени у вас заняло изучение русского языка? И что было самым сложным в процессе?
– Можно сказать, что это заняло четыре года, потому что я, в принципе, выучил русский язык в университете, но можно также сказать, что это заняло сорок лет! Потому что я до сих пор ещё не овладел русским языком полностью. Этот процесс никогда не был лёгким, потому что русский – непростой язык для любого иностранца. Но «самое сложное» выделить не могу – может быть, потому, что всё в русском языке одинаково сложное.
– Вы учились в Институте русского языка имени Пушкина и в Московском лингвистическом университете. Что вам дало обучение в российских вузах?
–Да, я дважды приезжал на стажировку, каждый раз на год, и между ними – десять лет. Мой статус в советском и российских университетах очень странный: я не был ни студентом, ни преподавателем. По-китайски или по-английски мою роль можно было обозначить как «приглашённый учёный», а по-русски это можно обозначить словом «стажёр». Два российских вуза, которые вы упомянули, – очень хорошие университеты. Они создали мне удобные условия для жизни и работы и очень помогали мне. Я благодарен им и горжусь тем, что учился в этих двух учебных заведениях. Однако признаюсь, что я не был «хорошим студентом»: когда я учился здесь, я был уже доцентом, а потом и профессором Академии общественных наук Китая. Я не хотел тратить слишком много времени на изучение языка в аудитории и поэтому очень редко бывал на занятиях. Я предпочитал занятиям литературные мероприятия в Москве, например встречи с писателями и учёными, научные конференции, посещения литературных достопримечательностей и т.д. Во время моей учёбы в Москве, может быть, я слушал лекции в Институте мировой литературы гораздо больше, чем в Институте русского языка имени Пушкина или в Московском лингвистическом университете. Но, конечно, я навсегда благодарен своим двум русским альма-матер.
– Это было ваше первое «очное» знакомство с нашей страной? Что вам больше всего понравилось/запомнилось из этих лет?
– Да, стажировка в Институте русского языка имени Пушкина была моим первым «очным» знакомством с Россией, а до моей второй стажировки в Московском лингвистическом университете я уже много раз бывал в Советском Союзе. Во время моего двухлетнего пребывания в СССР и РФ на меня произвели глубокое впечатление как частности, так и общая атмосфера в стране. Из частностей, например, чтение в библиотеке ИРЯПа, которая находится на первом этаже здания на ул. Волгина, д. 6, особенно зимой, когда темнеет очень рано, а в читальном зале светло, на столе горит зелёная лампа; а на верхнем этаже дома 38 по улице Остоженка находится спортивный зал, где я играл в бадминтон со своими друзьями и незнакомыми людьми... Что касается общих впечатлений, то во время моего первого пребывания в Советском Союзе я застал в Москве конец периода «застоя», я хорошо понимал смысл слова «дефицит», повсюду были очереди, все жаловались. Во время моей второй стажировки в МГЛУ, это было уже после распада Советского Союза, Москва стала чище и свежее, товары и продукты стали более доступными, а люди – более свободными. Я даже по лицам москвичей мог бы судить о соответствующих изменениях в российском обществе.
– Ваши научные интересы поражают своей широтой, но, думаю, я не преувеличу, если скажу, что особняком здесь стоят два русских поэта – Пушкин и Бродский. Чем вам близко их творчество? Почему эти две величины стали для вас особенно значимыми?
– После аспирантуры я работал в Отделе советской литературы Института иностранных литератур Академии общественных наук Китая, и моей задачей было изучение советской поэзии. Для любого русиста в мире, изучающего русскую поэзию, Пушкин – это явление, которое невозможно обойти стороной. В Институте иностранных литератур одним из моих коллег был господин Гэ Баоцюань, самый известный китайский пушкинист. Он часто рассказывал мне о Пушкине и просил меня вместе с ним работать над переводами произведений Пушкина. Он мой научный руководитель в области пушкиноведения. В середине 1990 х годов мне представился очень ценный шанс. Один из китайских издателей захотел выпустить полное собрание сочинений Пушкина на китайском языке и пригласил меня как главного составителя. В течение следующих 4–5 лет я составил этот десятитомник и сам перевёл для него всю прозу и все стихотворения Пушкина. Таким образом я и стал китайским пушкинистом. Потом, когда я начал искать тему для своей докторской диссертации, мне попалось выражение в российской печати – «от Пушкина до Бродского». После того как Бродский получил Нобелевскую премию по литературе в 1987 году, он стал очень известным в России, Китае и во всём мире. Я решил написать докторскую диссертацию о нём. Я выбрал эту тему ещё и потому, что я могу читать его произведения одновременно по-русски и по-английски. 3 года спустя я защитил докторскую диссертацию под названием «Письма в бутылке: Бродский и русская поэтическая традиция». В то время мне виделось, что «от Пушкина до Бродского» – это полная история русской поэзии, а Пушкин и Бродский стоят в начале и конце истории русской литературы. Изучив этих двух поэтов, я лучше понимаю всю русскую поэзию и русскую литературу в целом.
– К слову, в 2010–2011 м во время стажировки в Йельском университете (США) вы получили доступ к архиву Бродского. Что самого интересного вам удалось обнаружить в нём?
– После кончины Бродского его архив был продан целиком библиотеке Йельского университета, и поэтому я поехал в Йель работать на год в качестве стипендиата Фулбрайта. В то время Томас Венцлова, хороший друг Бродского, тоже работал там на славянском факультете. Он также и мой друг. Я установил контакт с некоторыми друзьями Бродского, когда писал свою докторскую диссертацию. Я несколько раз приглашал Томаса в Китай на поэтические мероприятия. В Йельской библиотеке я познакомился с архивом Бродского, который представлял собой более дюжины картонных коробок, включая его коллекцию книг, рукописей, писем и т.д. В его рукописях я увидел несколько эссе, которые не вошли в три его сборника эссе, – «Меньше единицы», «О скорби и разуме» и «Набережная неисцелимых», и мы с Томасом хотели бы составить ещё один сборник эссе Бродского, но ситуация с авторским правом на его произведения, как известно, очень сложна, и наша мечта не сбылась. Однако в настоящее время я планирую перевести все его стихотворения и издать «Полное собрание стихотворений Бродского» на китайском языке.
– В одном из интервью вы сказали: «Русская поэзия чрезвычайно сложна для перевода на китайский язык. При переводе сохраняются только смысл и образы». Но в русском языке стиль, ритм, рифма – одна из главных визитных карточек поэта. Не получается ли, что на китайском те же Пушкин и Бродский «звучат» примерно одинаково?
–Нет, Пушкин и Бродский «звучат» на китайском языке разными голосами, по крайней мере в моих переводах. В китайских переводах у Пушкина также «простота и ясность», а у Бродского – «сложность и разум», у Пушкина – гармония и музыка, а у Бродского – метафизика и скульптура. Что касается поэтического перевода, то трудно переводить не только русскую поэзию, но и поэзию на любом языке мира. Как сказал американский поэт Роберт Фрост в своё время, «поэзия – это то, что теряется при переводе». Однако стихи всех народов мира, включая русскую поэзию, переводятся на китайский язык, и восприятие русских поэтов китайскими читателями, как правило, принципиально не отличается от восприятия русскими читателями. Другими словами, Пушкин и Бродский «звучат» почти одинаково в русском и китайском языках. Раньше я думал, что в поэзии можно передать на другой язык только образ и смысл, а форма поэзии непереводима. Теперь я немного изменил своё мнение, особенно после того, как перевёл все стихотворения Пастернака, – я осознал, что поэтическая форма одновременно и непереводима, и переводима. Если некоторые метрические и звуковые элементы поэзии непереводимы, то стиль, ритм, стопа, рифма и т.д. всё равно могут быть воспроизведены на другом языке. На конгрессе переводчиков, который состоится в Москве в сентябре этого года, я буду выступать с речью на тему «Переводимость и непереводимость поэтической формы», уделив особое внимание именно этому вопросу.
– А пишете ли вы собственные стихи?
– В прошлом я пробовал, но сейчас почти перестал писать свои стихи, потому что я хорошо знаю, что они хуже, чем стихи Пушкина, Пастернака, Цветаевой и Бродского. Думаю, что мне лучше уделять больше времени переводу произведений поэтов, которые лучше меня.
– Впечатляет также разнообразие переведённых вами книг – от Пушкина до Пелевина. Вы переводили авторов самых разных эпох, направлений, мировоззрений. Как вы выбираете книги для перевода?
– Есть три фактора, которые определяют мой выбор объектов перевода. Во-первых, авторы, которые мне нравятся или являются объектами моих научных исследований, как Пушкин, Пастернак, Бродский, Цветаева и т.д.; во-вторых, соблазн «восполнить пробелы», то есть перевести те произведения, которые ранее не переводились, такие как «Литература и революция» Троцкого, «Шум времени» Мандельштама, «Русская красавица» Виктора Ерофеева, сборники стихов Драгомощенко и Кушнера и т.д., или создать переперевод классики для читателей нового поколения, («Капитанская дочка» Пушкина, «Записки из подполья» Достоевского, «Воскресение» Толстого, «Санин» Арцыбашева и др); в-третьих, желание дать возможность китайским читателям как можно скорее познакомиться с новинками современной русской литературы – произведениями Распутина, Пелевина, Водолазкина, Басинского и др.
– Какой из своих переводов вы могли бы выделить как особенно интересную и сложную работу?
– Все они, по-моему, интересные, а одновременно интересные и сложные, может быть, следующие: «Письма 1926 года» Рильке, Пастернака и Цветаевой, «О скорби и разуме» Бродского и «Полное собрание стихотворений Пастернака» – последнее вышло в свет в этом году, а первые две книги вошли в своё время в «Десятку лучших книг года Китая».
– А какие книги планируете перевести в будущем?
– Как я сказал, буду переводить полное собрание стихотворений Бродского.
– Вы также написали ряд работ о русской культуре в целом, о нашем менталитете. Можете ли вы сказать, что сумели понять «русскую душу»?
– Мой ответ, скорее всего, положительный, по крайней мере, я понимаю «русскую душу» настолько, насколько это возможно для китайца. В русской культуре существует литературоцентризм, поэтому человеку, который изучает русскую литературу, легче понять Россию и русских. Теперь я пишу и редактирую тексты в качестве главного составителя китайского государственного проекта «Многотомная история русской литературы». Тем более, кроме русских литературных произведений, я перевёл и такие книги, как «История русской культуры» Зезиной и других, «История русской мысли» Валицкого, «Философические письма» Чаадаева и др. В будущем я планирую написать свою собственную «Историю русской мысли».
– Возможно ли наладить взаимопонимание между разными странами и народами с помощью культурного обмена? Или это утопия?
– Думаю, что это возможно. Кажется, другого пути нет. По крайней мере, культурный обмен более «культурный» путь, чем кровный военный, ненадёжный политический, хитрый торговый, и более глубокий, чем поверхностное туристическое впечатление. Хоть это утопия, но это «эстетическая утопия», которая, на мой взгляд, как нельзя лучше определяет всю русскую литературу.
– Какие, на ваш взгляд, ключевые точки соприкосновения существуют между Россией и Китаем?
– Подобных точек соприкосновения в принципе много, но, на мой взгляд, есть только одна, то есть литература, русская и китайская.
«ЛГ»-ДОСЬЕ
Лю Вэньфэй – доктор филологических наук, профессор Яньцзинского университета и директор Отделения гуманитарных и общественных наук Столичного педагогического университета Китая, вице-президент Китайской ассоциации по исследованию России, Восточной Европы и Средней Азии, член Союза китайских писателей, кавалер ордена Дружбы (2015), председатель жюри премии «Россия – Китай. Литературная дипломатия», член жюри Премии мира им. Л. Толстого, лауреат премии академика Д. Лихачёва (2012), премии «Читай Россию» (2014), премии журнала «Октябрь» (2015), премии «10 российских и 10 китайских выдающихся деятелей гуманитарного сотрудничества» и др. Переводчик Пушкина, Достоевского, Л. Толстого, Мандельштама, Пастернака, Цветаевой, Бродского, Пелевина и других, автор 20 монографий и сборников статей, 50 переводов и 500 статей о русской литературе и культуре. Переводы «Воспоминания» Надежды Мандельштам и «О скорби и разуме» Иосифа Бродского были включены в «10 лучших китайских книг года» (2014, 2016), «История русской литературы» Дмитрия Святополка-Мирского, «Письма 1926 года» (Рильке, Пастернак и Цветаева), «Стихотворения М. Цветаевой», «Полное собрание стихотворений Б. Пастернака» и другие переводы стали бестселлерами в Китае.