В начале перемен, в конце восьмидесятых, ещё учась в институтах, мы, помнится, жадно набрасывались и на редких тогда ещё засланцев «свободного мира» – профессоров и студентов, приезжавших в Россию... К общению было не пробиться, жажда черпнуть информацию из первых рук была велика, и к нам тоже доезжали самые смелые и любознательные, интерес был взаимный. Чтобы убедиться, что иностранцы с Запада «тоже люди», хотелось подёргать их за рукав, а лучше выпить водки – главный способ русской легитимации одушевлённого и неодушевлённого.
Иностранец у нас был редок, пресыщен вниманием аборигенов, в особенности аборигенок, и зачастую распираем самомнением. Мне удалось урвать толику почти бесплатного общения с одним приятным парнем – немецким студентом-славистом из Фрайбурга, приехавшим для языковой практики. Выглядело это так: я ему показывал какой-то «экзотик» – выступление казачьего хора, вечер поэзии в ободранном подвале – или просто угощал водкой-селёдкой (легитимация в качестве «тоже человека»), еды тогда даже в Москве было мало, а он в ответ охотно рассказывал о том, «как там в свободном мире». Многое поражало...
Однажды на вопрос о том, что он будет делать после университета, мой знакомец Теодор ответил мне немыслимое: пойду в школьные учителя.
Ка-ак? Столько уже говорено с ним о мирах: Запад, коммунизм, Россия-Лета-Лорелея, пурга, мятель, «куда нам идти»? О чём мы там бредили в 80-е после самиздата и портвейна? И он был всего этого не чужд – книжник, разумник, штурмовал Достоевского (какой немецкий интеллектуал его не штурмует хотя бы в юности?), приехал вот «изучать Россию» на собственные, между прочим, студенческие гроши. И ладно бы это были зачумлённые идеологией советские школьники в глубинке, в деревне, которым ещё имело смысл «раскрывать глаза» и «нести свет истинного знания» с высоты московского образования, чем искушались тогда многие мои знакомые, да и сам я. Но немецким-то «свободным школьникам» чего раскрывать? Им и так всё давно пораскрывали – и про Гитлера, и про холокост. Зачем?
И, ёжась от смущения, что ему приходится разъяснять мне сермяжное (дубина над метафизической бездной – это прекрасно, но есть же и Brot насущный), он сказал: «Видишь ли, если я пойду в учителя и стану «беамтер» (госслужащим), то достаточно высокий уровень доходов я получу уже сразу после университета, а потом он будет с каждым годом только увеличиваться – выслуга, налоговые льготы, а главное – всё это будет накапливаться под процент, то есть через 20 лет у меня будет в два-три раза больше денег и достатка, чем если я выберу академическую карьеру. Профессор, конечно, получает больше учителя, но этому предшествуют почти нищие годы аспирантства, скудное доцентство, да ещё смогу ли я стать к 40 годам профессором – это вопрос».
Надо сказать, что этими рассуждениями Теодору удалось глубоко поразить меня на всю жизнь. Причём если вначале я отнёсся к ним удивлённо-высокомерно (фи, какая червячная философия, отсутствие романтического замаха на жизнь), то с течением времени почти восхищаюсь и не столько студентом, сколько возможностью человека так рассуждать о перспективе. Ведь, кроме прочего, это означало, что в его системе существования ДЕНЬГИ НАКАПЛИВАЮТСЯ, а значит, твой труд не рассеивается прахом, а может быть материализован и передан детям, что увеличивает их «стартовые возможности».
В то время как мои родители, трудясь всю жизнь на ломовой работе, заработали вдвоём на деревянную халупку на шести сотках, построенную своими же руками, которую и продать-то не могли. А остатки скопленных средств вскоре полностью испарились в ближайших «ликвидационных» реформах – павловской и гайдаровской. Ну как мне было понять рассуждения немецкого студента, прилетевшего с альфа Центавры...
Русские уже более 100 лет не могут надёжно зафиксировать результаты своего «скорбного», зачастую невыносимого труда и передать их детям хоть бы и с некоторыми потерями. Зыбкие отношения с собственностью сообщают русской жизни некую апокалиптическую летучесть: вот было и – фьють! Казалось бы, вот мы – первое поколение за 100 лет, у которого появился шанс что-то оставить детям; законодательно, по крайней мере, этому ничто не мешает. Но, кажется, люди сами не очень-то верят в такую возможность, например, по статистике, около 70% россиян не делают вообще никаких сбережений (для сравнения: столько же немцев регулярно откладывают). В этом тоже есть свой «апокалиптический расчёт»: зачем копить, если завтра всё хлопнется? За 30 с лишним лет с того памятного разговора с Теодором наш рубль «просел» по отношению к доллару в десятки тысяч раз! Не верите? 1 ноября 1990 года, когда был впервые установлен коммерческий курс доллара и его было разрешено покупать на бирже, он стоил 1,8 рубля, сейчас примерно 77. С учётом деноминации 1998 года, когда убрали три нуля, это 77 000, получаем – 42 тысячи 777 раз. Последние 20% он потерял в течение 2020-го.
Красные пришли – грабят, белые пришли – снова грабят: летучесть необыкновенная. Интересно знать, что по этому поводу думает современный русский студент?
Алексей Козлачков