К этой дате, 6 сентября, в издательстве «Кучково поле» вышла монография «Маннергейм и Советский Союз». Её автор – заведующий кафедрой истории нового и новейшего времени института истории Санкт-Петербургского госуниверситета, доктор исторических наук Владимир Барышников, крупный специалист по истории Финляндии и личности Маннергейма. Книга вышла при поддержке Института внешнеполитических исследований и инициатив. Его генеральный директор и колумнист «ЛГ» В.Ю. Крашенинникова написала вступительную статью. Представляем главу из книги и вступление к ней в сокращении.
Книга очень своевременна. До сих пор не прекращается наступление на историческую правду. Делают это с двух идеологических позиций: «либералы» по сей день задаются вопросом, не нужно ли было «сдать Ленинград, чтобы сберечь сотни тысяч жизней». А «консерваторы» готовы увековечивать память Маннергейма – союзника Третьего рейха, замкнувшего кольцо блокады, в которой погибло более миллиона жителей города.
Фигура бывшего генерала Российской императорской армии, а затем маршала и президента Финляндии барона Карла Густава Эмиля Маннергейма в центре дебатов. Хотя, казалось бы, какие могут быть споры по поводу союзника Гитлера, который несёт личную ответственность за гибель сотен тысяч людей в блокадном Ленинграде, геноцид русских в Карелии, смерть тысяч советских военнопленных? Любая форма союзничества с Гитлером против нашей страны, а тем более такого крупного масштаба и смертоносного результата, стирает предыдущие заслуги – если они были – и не оставляет места для дискуссий, как и в случае предателя генерала Власова, французского маршала-коллаборациониста Петена или венгерского диктатора Хорти. Полутона здесь неуместны.
Барышников отражает «многоликость» Маннергейма. Этот термин академичен и дипломатичен. «Многие лики» главного героя связаны с его «гибкостью» в отношении собственных принципов и союзов. Первые пятьдесят лет жизненного пути Маннергейма связаны с успешной службой в царской армии, хотя, судя по скромным наградам, «героем России» он не был. В декабре 1917 г. Маннергейм переехал в Финляндию, которую Советская Россия одарила независимостью – впервые в финской истории. И уже в 1918 г. начал жесточайшую борьбу против недавней Родины.
Победы Красной армии в отдельных крупных сражениях, в том числе снятие блокады с города Ленина, стали для Маннергейма крахом, и не только военным. Дело его жизни было повержено, атаки против Советской России, СССР потерпели полное поражение. Маннергейм сломлен. Сломлен настолько, что в ноябре 1944 г. поздравил (ещё штрих к его «многоликости») советское руководство с годовщиной Октябрьской революции и согласился на включение коммунистов в состав правительства Финляндии. Его коллеги по правительству тем временем направлялись на скамью подсудимых по делу о главных виновниках участия Финляндии в войне на стороне нацистской Германии.
Взять русских измором
...Август 1941 г. являлся пиком уверенности Маннергейма в достижении успеха в наступлении на Ленинград и осуществлении соединения продвигающихся навстречу друг другу немецких и финских войск. Финская армия, не сбавляя темпа, продолжала наступать и уже 31 августа вышла к «старой государственной границе» на реке Сестре. До центра Ленинграда оставалось чуть больше 30 километров. Маннергейм не замедлил отдать приказ форсировать водную преграду. «Старая государственная граница на перешейке достигнута, – говорилось в приказе,– нам надо вести борьбу до конца, установив границы, обеспечивающие мир». Таким образом, началось непосредственное наступление на ближних подступах к городу...
У маршала не было тогда сомнений, что Ленинград будет взят. Его лишь интересовала будущая судьба города. Он вновь решил уточнить это у представителя германского командования (генерала В. Эрфурта). Он спросил: «Что собираются немцы сделать с Санкт-Петербургом?» А когда немецкий генерал ответил, что «цель немецкого военного руководства – полностью его уничтожить», Эрфурт заметил, что слова не смутили финского маршала...
Единственное, что, вероятно, того интересовало, это сохранившиеся в Ленинграде произведения искусства и художественные ценности, особенно коллекции Эрмитажа. Поскольку, как указал в своём дневнике Эрфурт, «Маннергейм проявлял большой интерес к артефактам». Маршал, конечно, знал, что германским командованием были созданы специальные команды, которые должны были после захвата Ленинграда «решать» так называемые военно-хозяйственные вопросы. Одна из них, получившая кодовое название «Хэла», разместилась в Хельсинки. В задачу группы вошло хозяйственное управление северо-западной частью города. Эти специальные службы должны были определять «будущее» имевшихся в Ленинграде ценностей. Также было понятно, что «немецкому командованию и тем, кто должен был осуществлять первоначально оккупационные функции в городе, не хотелось делиться награбленным с финской стороной». Поэтому интерес, который проявил тогда Маннергейм, был не праздным.
ведёт огонь, отражая ночной налёт авиации фашистов. Ноябрь 1941 г.
БОРИС КУДОЯРОВ / РИА НОВОСТИ
Сомнений, что Ленинград будет взят, в Финляндии не возникало. Об этом свидетельствует заготовленная речь для выступления по радио на родном Маннергейму шведском языке. В речи патетически указывалось: «Пала впервые в своей истории некогда столь великолепная российская столица, находящаяся вблизи от наших границ. Это известие, как и ожидалось, подняло дух каждого финна». Далее без всяких эмоций подчёркивалось: «Для нас, финнов, Петербург действительно принёс зло. Он являлся памятником создания русского государства, его завоевательных стремлений». Всё это подводило к мысли о «ненужности» города для Финляндии.
Речь полностью соответствовала устремлениям и целям, которые преследовали войска Маннергейма. Но речь так и не удалось произнести... В целом маршал действовал как опытный военный. Результат Выборгской операции казался ему обнадёживающим. В воспоминаниях писал: «Полностью разгромленными оказались пять дивизий неприятеля, было взято много пленных и ценного военного снаряжения...» Маннергейму представлялось, что Советская армия «больше не сможет образовывать сильный фронт» и что «вопрос заключается лишь в преследовании отступающих врагов, чтобы не оставить им возможности оказывать дальнейшее сопротивление»...
При благоприятных обстоятельствах наступление финской армии должно было закончиться тем, что войска Маннергейма ворвутся в северную часть города. Не случайно тогда в Финляндии стали рассуждать, остановятся ли финские войска или же «будут продолжать преследовать противника вместе с немцами «до Урала».
Всё это происходило, когда на финской стороне с линии фронта с помощью бинокля, как писал Эрфурт, можно было хорошо разглядеть «огромный купол Исаакиевского собора, а также пик игольчатой башни Адмиралтейства, которая сияла позолотой на вечернем солнце». Также можно было видеть и «большие клубы дыма, которые вставали над городом». Это были пожары от артиллерийских обстрелов и бомбардировок немецкой армии...
На северных подступах к городу развернулись крайне напряжённые, кровопролитные бои. Для Маннергейма было самым неприятным то, что и наступающие несли большие потери.
С ходу прорвать укрепления не удавалось. Понимая бессмысленность продолжения штурма, маршал вынужден был 9 сентября его прервать...
Немецкие войска на южных подступах к Ленинграду также не смогли добиться успеха. Как заметил германский военный историк В. Хаупт, «группа армий «Север» уже не была достаточно сильной, чтобы кардинально улучшить положение фронта». Немецкие войска в это время, по его оценке, были «измождёнными, изнурёнными и истекавшими кровью». Они тоже были остановлены. Гитлеровцам на ближних подступах к Ленинграду удалось выйти в предместья города, а на востоке прорваться 8 сентября в район Шлиссельбурга (Петрокрепости), к истокам Невы и берегу Ладожского озера, то есть создать блокадное кольцо, которое они образовали вместе с финской армией. Но штурм захлебнулся. К 20 сентября линия фронта стабилизировалась, а Маннергейму оставалось только поздравлять немецкое командование «с великими победами группы армий «Юг» на Украине.
На ближних подступах к Ленинграду боевые действия стали приобретать позиционный характер. Причём о том, что тогда творилось в Ленинграде, финский маршал имел достаточно ясное представление. В воспоминаниях он отмечал, что ему в самом начале блокады «поступали сообщения, что Гитлер решил просто уморить голодом миллионный город». Особых сожалений по этому поводу у Маннергейма не было. В Финляндии тогда надеялись, что теперь можно, не затрачивая излишних усилий, именно таким образом, с помощью голода, заставить «капитулировать жителей города».