У питерского Молодёжного театра на Фонтанке тройной юбилей:
30 лет театру, 60 лет его художественному руководителю Семёну Спиваку и 20 лет с тех пор, как этот капитан встал к штурвалу своего удивительного корабля. Своим праздником театр щедро делился со всеми, кто в эти серебряные июньские вечера заглядывал на огонёк в Измайловский сад. И лишних здесь не было.
Линия жизни человека прочерчена на его руке. А где искать линию жизни театра? А заодно и сада, посреди которого он стоит, потому что у этих линий не может не быть пересечений. Конечно, у театра эту линию можно было бы попробовать отыскать в изгибах занавеса, да вот беда – занавеса-то как раз и нет. Как нет и кулис со всеми полагающимися им по статусу тайнами. Да и сцена, если бы проводился конкурс на самую маленькую профессиональную сцену Петербурга, наверняка оставила бы далеко позади всех своих конкурентов.
И если бы мы по этой пока не найденной нами линии двинулись назад, к истокам, то обнаружили бы на этом месте… городской каток. Если отмотать её ещё на несколько десятилетий, то перед нами предстал бы сияющий, залитый огнями театр «Буфф», с рестораном и открытой эстрадой, к которой тянули свои ветви зелёные исполины. Некоторые из них, как утверждают люди сведущие, живы по сию пору и являются прямыми потомками тех, что росли на этом месте три столетия назад.
А в те незапамятные времена тут сначала была заповедная роща, охраняемая указом Петра Великого, а впоследствии – филиал «ботанического двора» Академии наук с редкими, в том числе и целебными, растениями. Вот и выходит, что самой судьбой это место было предназначено для услаждения взора и врачевания души человеческой. Так с той поры и ведётся. Хотя и услада порою бывает горькой, и врачевание – весьма болезненным.
Первым, кто начал строить театральный дом на Фонтанке, был Владимир Малыщицкий. Начало 80-х. Расцвет застоя. Время, когда душу надо было спасать в первую очередь. От загнивания и распада. От безверия и самоуспокоенности. Но Малыщицкий хотел большего – он хотел изменить изнывающий в затхлости мир, взорвать его. Конечно, он понимал, что одним взрывом такую махину не изничтожить, но хоть несколько кирпичиков из фундамента выдрать. А иначе и жить незачем. Вот тогда и появился спектакль, ставший одной из легенд театрального Ленинграда, – «Сто братьев Бестужевых» по пьесе Бориса Голлера. Спектакль, которым открылся новый театр, а для многих – и новый театральный язык, лишавший тех, кто прибегал к нему, права на ложь. Но недреманное око властей предержащих быстро обнаружило крамолу: в 83-м Малыщицкого «ушли» из театра. Линия жизни театра сделала крутой вираж.
Прийти в театр, из которого «изъяли» твоего предшественника, – такой шаг требует немалого мужества. Особенно от человека, чьим кредо была не разрушительная мощь публицистики, а преобразовательная сила тонкого психологического анализа молекул человеческой души. Ефим Падве сохранил название театра, труппу и часть репертуара, но повёл этот корабль в иные воды. Недаром воплощением духа театра стала вампиловская «Утиная охота». Не во взрыве окружающей реальности видел он выход из всё гуще конденсировавшегося над страной кошмара, а в медленной, скрупулёзной перестройке атомов, составляющих личность. Сохранить внутреннюю независимость от мира, навязывающего человеку свою волю, или подчиниться этой воле, растворившись в мире, утратив собственное «Я», – проблема нравственного выбора была особенно близка Падве. Наверное, потому, что он до конца своих дней верил в миссионерское предназначение театра. Собственно, и конец этих дней был обусловлен тем, что вера эта постепенно иссякала, уходя в песок жёстких реалий бытия, как родник в пески пустыни. В 1989-м Ефим Падве отказался от руководства театром. В один непрекрасный день он ушёл из дома и больше не вернулся. А линии жизни театра пришлось совершить прыжок через пропасть Небытия. Чтобы на той стороне снова обрести жизнь. И Свет.
Покидая театр, Падве назвал человека, которого хотел бы видеть своим преемником. К тому моменту Семён Спивак вот уже два года как руководил Молодым театром при Ленконцерте. И театр этот был, по сути, без дома, потому что холодный бетонный склеп где-то на окраине Петербурга, в географической точке с жутковатым, по существу, антибытийным названием «проспект Стачек», назвать домом язык не повернулся бы даже у такого оптимиста и жизнелюба, как Спивак. Но если тебе очень нужен дом, нужен как самая большая ценность в этом неуютном, неустроенном, разваливающемся на куски мире, вы обязательно найдёте друг друга.
Сегодня всем – и самому режиссёру, его артистам и сотрудникам, и многочисленным гостям, которыми до глубокой ночи был полон Измайловский сад, кажется, что встреча эта произошла только вчера. Может, и вправду в этом саду время меняет свою природу и начинает течь одновременно в двух измерениях – повседневности и творчества? Для человеческой жизни 20 лет – срок немалый. А для театра? Не стремлением ли закольцевать временные потоки руководствовался режиссёр, готовя гостям главный свой подарок? Иначе зачем ему было восстанавливать спектакль, который для этого театра стал своего рода «Чайкой»? Пять лет как с афиши исчезло это название – Славомир Мрожек, «Танго». И вот – вернулось. Похоже, юбилей тут и ни при чём. Просто у режиссёра в 2010-м, как и тогда, в 88-м, возникла потребность в «иронии по поводу жизненных гримас». Сегодня жизненный абсурд имеет несколько иную тональность, но по-прежнему раскачивает тонкую грань, отделяющую колыбель от катафалка.
Иронизировать по поводу жизни – это как раз в духе Спивака. Хотя собственно к иронии он прибегает нечасто. Обличительный пафос, равно как и нагнетание апокалиптических страстей, – не его дорога. Из этого вовсе не следует, что он отгородил свой театральный дом от житейских бурь. Он просто верит – если дом выстроен с любовью и терпением, не на «проект», а на жизнь, то никакие бури его обитателям не страшны. Погружаясь в его спектакли, будь то «Дни Турбиных» или «Крики из Одессы», «Дон Кихот» или «Касатка» (принявшая от «Танго» эстафету «чайковости»), понимаешь, что самым важным для него является человек. Обычный. Со всеми присущими ему добродетелями, пороками и слабостями. С его вечными метаниями между добром и злом. И со столь же вечной, неутолимой потребностью в незыблемых светлых истинах, за которыми можно спрятаться от ударов жизни и за которые не жаль отдать жизнь.
Мало в наше время людей, которые ещё верят в то, что в каждом живущем горит заветная Божья искра. В театре, равно как и в прочих искусствах, таких становится чем дальше, тем больше. Иначе откуда среди деятелей этих самых искусств такое количество желающих эту искру побыстрее задуть, затушить, загасить всеми доступными способами?.. Спивак из тех, кто каждый вечер на своей крошечной сцене силами своих единомышленников заново строит дом, стены которого могут эту искру защитить, более того – превратить в яркое пламя, способное согреть не только самого человека, но и тех, кто с ним рядом. Вот этому-то стремлению и подчинены все спектакли Спивака. Здесь никогда не задувают свечей, не сдёргивают абажуров с ламп… Не убегают крысьей побежкой в темноту неизвестности.
Дом, семья, свет и тепло очага – вот простые ценности этого театра-дома. Он не идеален. Как в любом доме, населённом людьми, разносторонне одарёнными, в нём не обходится без обид и недоразумений. Но внутренний закон этого дома именуется взаимопониманием. Если хотите, то это и концепция, уложенная в фундамент театра на Фонтанке. И камертон, на который настроен зритель, приходящий в этот театр.
Сказать, что зритель этот совершенно особый, наверное, было бы всё же преувеличением. Однако в общей массе сегодняшней театральной публики таких людей действительно немного. Они с удовольствием смотрят спектакли, идущие четыре-пять часов, при том что поблизости от театра станций метро нет и почти всегда существует риск опоздать на «последнюю вечернюю лошадь». И с не меньшим удовольствием пересматривают их по нескольку раз (бывает, что и по десятку), как обычно перечитывают любимые книги.
Молодёжный театр на Фонтанке не стоит на краю обрыва и не заглядывает в пропасть. Не пытается решить вечные вопросы мироздания. Он играет, поёт и танцует (даже тогда, когда обстоятельства к этому вроде бы совсем не располагают) в наивной уверенности – радость бытия присутствует в нём, невзирая на невзгоды и испытания, которыми оно наполнено. Эту радость порой так сложно почувствовать. Иногда кажется, что её и вовсе нет. Иссякла, испарилась. Улетучилась. Но из любой безвыходной ситуации на самом деле есть выход. Надо только хорошенько поискать. И не пугаться, если выход этот ведёт совсем не туда, куда нам хотелось бы попасть. Ведь Тот, кто проложил этот ход, разбирается в наших жизнях куда лучше нашего.
У нового дома, о котором Спивак и его команда мечтали столько лет и который теперь стоит напротив их старого, есть и занавес, и кулисы, и таинственное закулисье. Его судьбу им ещё только предстоит сложить. Им повезло: обретая новый дом, им нет необходимости расставаться с прежним. И можно быть абсолютно уверенным в том, что и через судьбу своего нового дома они непременно проведут сияющую линию света.
, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ–МОСКВА